— Боже мой! — воскликнул Гэфф. — Правда, это только царапина, но я представлю вас также к медали «Пурпурное сердце». Вы ее заслужили. Но кроме этого, все в порядке?

— Я потерял винтовку, — сказал Долл.

— Возьмите винтовку лейтенанта Грея, — распорядился Гэфф. Он оглянулся на остальных. — Пожалуй, лучше вернуться назад. Скажем, что не смогли взять объект. Двое понесут лейтенанта Грея, — Гэфф обратился к сержанту из второй роты: — Как себя чувствуете? Сможете дойти?

— Все в порядке, — сказал сержант с улыбкой, больше похожей на гримасу боли. — Болит только, когда смеюсь. Но хочу поблагодарить тебя, — сказал он, обращаясь к Доллу.

— Нечего меня благодарить, — ответил Долл и скромно засмеялся с великодушием, рожденным неожиданным признанием его заслуг. Его глаза блестели. Он совсем забыл о своем желании кого-нибудь обнять или чтобы обняли его. — Ну а как ты? Думаешь, все будет в порядке? — Он посмотрел на окровавленную кисть, с которой медленно капала кровь, и на безжизненно повисшую руку сержанта, и вдруг ему опять стало страшно.

— Конечно, конечно, — радостно сказал сержант. — Теперь я вышел из игры. Меня отправят в тыл. Надеюсь, я не сильно покалечен.

— Пошли, ребята, — сказал капитан Гэфф. — Будем двигаться. Наговоритесь потом. Дейл и Уитт, понесете лейтенанта Грея. Белл поможет сержанту. Я понесу рацию. Долл, будете прикрывать нас с тыла. Наши желтокожие братишки, как их называет подполковник, могут послать за нами погоню.

И в таком порядке маленькая группа отправилась назад. Японцы не стали ее преследовать. Гэфф с рацией, за ним Белл и сержант из второй роты, потом Дейл и Уитт, волочившие за ноги тело мертвого лейтенанта, и замыкающий Долл. Они представляли собой не очень привлекательное зрелище. На обратном пути Гэфф говорил им:

— Если завтра представится другая возможность, я думаю, мы можем ею воспользоваться. Лично я собираюсь пойти добровольцем на это задание. Если мы переползем то открытое место и укроемся за той маленькой возвышенностью, то сможем обойти японцев с тыла и обрушиться на них сверху. Как раз это и надо было сделать сегодня. Сверху гораздо легче забросать их гранатами. Об этом я и хочу доложить подполковнику.

Как ни странно, все до одного пожелали пойти с ним вторично — за исключением сержанта из второй роты, который, конечно, не мог идти. Даже Джон Белл пожелал пойти, как другие. Почему? Белл не знал. Что за странное мазохистское, самоубийственное чувство владело им, когда он в первый раз вылез на открытое место в ложбинку, подвергаясь опасности попасть под огонь? Пробираясь за капитаном Гэффом и помогая раненому сержанту, Джон Белл вдруг остановился и смотрел, ошеломленный открытием: добровольное участие в штурмовой группе, вылазка в ложбинку в тот первый раз, даже участие в неудавшейся атаке — как все это случилось, не совсем было понятно для него.

— Ой! Черт тебя возьми! — воскликнул рядом сержант.

— Ох, извиняюсь, — сказал Белл.

Пораженный новым открытием, Белл украдкой поглядел на других. Чем объяснить их поведение? Он знал только, что сам, как и все другие, завтра опять пойдет добровольцем, если представится возможность. Отчасти здесь играли роль честь мундира и дух товарищества, связанного с тем, что им пришлось испытать нечто более трудное, чем другим, отчасти — капитан Гэфф, которого он стал еще больше любить и уважать.

Духовная немота и ощущение, что ты больше не человек, которое он почувствовал в себе по пути, появлялись и на липах других. Даже Гэфф, который пробыл с ними только пару часов, теперь отчасти обнаруживал это чувство. Значит, Белл был не одинок. И когда они приплелись, хромая и зализывая раны, в расположение батальона, которое уже начало принимать вид постоянной, организованной позиции, он заметил эти же чувства на многих лицах, на одних больше, на других меньше — в зависимости от того, что пережил человек с рассвета сегодняшнего дня. Больше всего это было заметно на лицах тех, кому пришлось действовать в первый раз с Кекком.

Уже начинало темнеть. Они обнаружили, что за время их отсутствия большая часть третьей роты по приказанию подполковника Толла уже окопалась в нескольких метрах от выступа. Оказалось, что об их маленьком бое уже слышали и правильно истолковали его как провал. Поэтому вторая рота получила приказание пройти ниже и позади третьей роты, тем самым завершив круговую оборону, и теперь усердно трудилась, отрывая окопы на ночь. Отхода не будет. Для них, для штурмовой группы, по распоряжению подполковника Толла уже тоже были отрыты окопы.

Оказалось также, о чем они почти тотчас узнали, что завтра им предстоит вновь попытаться взять бункер. Подполковник Толл составил план штурма, как только заслушал доклад капитана Гэффа. План подполковника Толла атаковать ночью, о котором они ничего не знали и теперь услышали с изумлением, был отвергнут командиром дивизии. Теперь Толл полностью согласился с тактическими выводами капитана Гэффа. Он пожал руку в первую очередь Доллу в связи с его представлением к кресту «За боевые заслуги», потом всем остальным, за исключением, конечно, лейтенанта Грея, который уже был в пути к высоте 209 на носилках. Затем, засунув под мышку бамбуковую тросточку, отпустил рядовых и сержантов и приступил к обсуждению плана завтрашних действий с офицерами.

План, который Толл разработал после того, как отклонили его предложение о ночной атаке, учитывал все возможные случайности и использовал, как сразу заметил Стейн, его сегодняшнее предложение разведать правый фланг, чтобы определить возможность флангового маневра. Стейну предстояло перед рассветом отвести третью роту (без людей из группы Гэффа) назад через третью складку направо в джунгли, где сегодня было так тихо. Если он не встретит особенно сильного сопротивления, следует наступать на вершину «головы Слона» с тыла. «Хобот Слона» — чертовски удобный путь отхода для наших желтолицых братьев, заметил Толл. Если Стейн сумеет оседлать его выше, где склоны круче, возможно, удастся отрезать все силы противника. Тем временем вторая рота капитана Таска продвинется к выступу, где будет ожидать подавления опорного пункта штурмовой группой капитана Гэффа, чтобы начать фронтальную атаку вверх по склону.

— Я поручаю вам фланговый обходный маневр, Стейн, потому что это прежде всего ваша идея, — сказал подполковник Толл.

Стейну показалось, что в его словах опять скрывается двойной смысл.

— Этот Белл, — заметил подполковник Толл, когда закончилось обсуждение плана, — хороший солдат. — Он посмотрел в ту сторону, где предусмотрительно разместил штурмовую группу рядом с окопом Гэффа и своим. На этот раз скрытый смысл его слов был ясен всем присутствующим офицерам, потому что все знали (и знали, что знает Толл) об офицерском прошлом Белла.

— Еще бы! — решительно воскликнул капитан Гэфф с мальчишеским восторгом.

— Я всегда считал его отличным солдатом своей роты, — сказал Стейн, когда Толл вопросительно посмотрел на него.

Больше Толл ничего не сказал, промолчал и Стейн. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое. Он все больше чувствовал, что Толл ставит его в положение провинившегося школьника, который провалился на экзамене, хотя подполковник никогда не говорил ему ничего такого открыто и прямо. Разговор между офицерами, сидевшими на корточках в центре позиции, медленно вернулся к обсуждению завтрашнего дня. Было почти совсем тихо; грохот, который висел в воздухе весь день, недавно прекратился, и слышались только отдельные винтовочные выстрелы где-то в отдалении. Обе стороны радовались передышке.

Сумерки сгущались, и все оставалось по-прежнему: группка офицеров в центре обсуждает перспективы и возможности завтрашнего дня; солдаты в окопах, расположенных по окружности, осматривают и чистят оружие. Батальон к исходу своего первого настоящего боевого дня — ни успешного, ни безуспешного, ничего не решившего; люди измучены, не слышно разговоров. Перед наступлением полной темноты офицеры разошлись по своим окопам и лежали, ожидая вместе с солдатами ночной атаки японцев. Хуже всего, пожалуй, что нельзя курить. Да к тому же недостаток воды. Еще несколько солдат свалились от слабости в конце дня, и их увели, как раненых, и многие другие были на грани полного истощения сил. Еще одной проблемой был страх — больший для одних, меньший для других, в зависимости от того, как росла в каждом нечеловеческая нечувствительность. Джон Белл заметил, что теперь ему совсем не страшно. Подождем пугаться, пока не начнется стрельба.