– Мне приказано не медлить ни минуты, госпожа Гросс.

На машине Гроссов они были спустя час с небольшим доставлены на кордон, прошли необходимую противоэпидемическую обработку и усажены в поезд, который увез их в Эксепт. Все это произошло в полнейшей тайне. Даже от репортера Вервэйса, который был в тот день по уши занят хлопотами по снаряжению своего друга Наудуса в Фарабон. Даже для Наудуса, хотя какую-то часть пути он следовал с Гроссами в одном поезде. Машина профессора пропущена не была. Ее временно оставили на хранении у Энн.

Ах, если бы предприимчивому, но столь неудачливому репортеру Дэну Вервэйсу удалось хоть на полчаса проникнуть в приготовленный для Гроссов номер эксептской гостиницы! Он получил бы материал для из ряда вон выходящей корреспонденции, которая, впрочем, так же не увидела бы света, как не стала достоянием широких масс читателей и его сенсационная телеграмма о том, что профессор Гросс обосновался в Кремпе. Уже несколько дней, как все газетные, журнальные, телевизионные и радиоматериалы, имевшие малейшее отношение к атомным проблемам, тщательнейшим образом просматривались военной цензурой и за редчайшими исключениями не разрешались к опубликованию.

К профессору Гроссу явились с визитом минут через двадцать после того, как его уложили в постель в его номере. Консилиум крупнейших специалистов – хирургов, терапевтов и невропатологов – обследовал его рану, всесторонне выслушал и выстукал его, сделал все необходимые рентгены и кардиограммы и пришел к выводу, что при соответствующем уходе, который будет ему, безусловно, обеспечен правительством, профессор Гросс через месяц сможет приступить к работе. К какой работе, это их не касалось. Они только врачи.

О том, какова будет работа профессора Гросса, ему поведал один из его бывших коллег по Особой лаборатории Эксептского университета. По словам этого достойного физика, от профессора Гросса ожидали, что он внесет свой вклад в борьбу ученых-атомников за спасение всего населения новой планеты (Гросс еще в дороге узнал от сопровождавшего его чиновника о постигшей Атавию космической катастрофе) от неминуемого удушья.

Профессор Гросс сказал, что он еще слишком слаб, чтобы принимать такие ответственные решения. Ему обещали подождать.

Часом позже, когда профессор, утомленный дорогой, уснул, фрау Гросс вышла на улицу и убедилась, что за их номером, за нею, за всеми, кто их обслуживал, была установлена усиленная полицейская слежка.

И все-таки шпики проморгали. Путями, о которых здесь не место говорить, доктору Эксису удалось связаться с профессором Гроссом. Профессор чувствовал себя слишком слабым, чтобы помогать в разработке правительственного плана. Но он оказался достаточно крепким, чтобы разработать план, противопоставленный вскоре правительственному плану, о котором будет рассказано ниже. Эту свою работу упорный старик никак не считал связанной с политикой. Какая же это политика, успокаивал он себя, если идет дело о предотвращении новой, сверхчудовищной бойни и о действительном спасении населения Атавии и Полигонии от удушья?

Ничего не поделаешь, у каждого человека свои представления о политике.

Умело отраженный беспорядок может производить впечатление тончайше продуманной организации. На этом построены старинная игрушка – калейдоскоп и новейшая – так называемый атавский образ жизни. Разноцветные и разнокалиберные стекляшки рассыпаются в калейдоскопе в самых случайных сочетаниях, но трижды отраженные в сложенных под определенным углом грошовых зеркальцах, этот хаос уже в учетверенном виде предстает перед нашими глазами в виде идеально симметричного красочного узора.

Так и зловещая неразбериха и бесчеловечная сумятица атавской жизни превращается под ловкими руками ее пророков в глубоко продуманную симфонию человеколюбия, порядка и высочайшего самоотречения.

Онли Наудус был из числа тех, кому эта игрушка доставляла не только развлечение, но и исчерпывающее нравственное удовлетворение. Особенно убедительные доказательства совершенства атавизма он видел в том, что настоящие атавцы, то есть подобные ему, Наудусу, не могут пропасть, а раньше или позже обязательно всплывают на поверхность и получают свою законную долю счастья и преуспеяния. Чем он был еще вчера? Ничем. Нищим, которого бросила нищая и упрямая невеста, который, помимо своего желания, был записан в добровольцы и только чудом не попал на фронт. Но проходит несколько часов, и этого человека вызывает к себе в Боркос один из богатейших людей Атавии. Или взять, например, всю эту кампанию с «сухим законом». Нравственно, логично, патриотично.

От неожиданно привалившей удачи ему не спалось. Он размышлял, глядя в заплаканное ночное окно, за которым ничего не было видно, и все больше убеждался, что спасение Атавии в «сухом законе» и что вообще, раз идет такая серьезная война, раз столько людей гибнет на фронте и в тылу, нечего заниматься пьянством. Все помыслы любого порядочного атавца должны быть обращены только на то, чтобы убить как можно больше полигонцев…

Тут ему совсем некстати пришло в голову, как много он бы уже заработал, если бы полигонцы не разбомбили банкирскую контору Сантини. Какие это были чудные акции!

Напряжением воли Наудус заставил себя перестать думать о погибших акциях. «Ну, ничего, – утешал он себя, – я свое возьму на нашей покупке». Он имел в виду спиртное, так удачно закупленное у Крашке. Вот небось расстроится эта старая шляпа, когда узнает о «сухом законе»! И поделом: не зевай!

Эта мысль произвела на него самое умиротворяющее впечатление, и он задремал, уронив на вздрагивающий, покрытый линолеумом пол купе газету, которая была так густо нафарширована статьями, заметками, заголовками, отчетами, лозунгами, рисунками, высказываниями и фотографиями, призывающими, заклинавшими, настаивавшими, умолявшими, требовавшими немедленного введения «сухого закона», словно не висела над страной чудовищная опасность погибнуть через несколько лет от удушья, словно только и было язв на теле Атавии, что открытая торговля спиртными напитками.

Но если с Онли Наудуса, убогого провинциального парня со стандартными мозгами, и взятки гладки, то следует сказать, что об истинном источнике кампании за введение «сухого закона» даже более или менее видные ее пророки, в том числе и редакторы многих газет, имели на первых порах только самое приблизительное представление. Поэтому автор видит себя обязанным пролить некоторый свет как на истинные истоки упомянутой кампании, так и на причины неожиданного возвышения Онли до поста секретаря-камердинера самого Фреда Патогена.

И тут мы вынуждены сразу же окунуться в область самой высокой политики.

Третьего марта известный уже нам Эмброуз, он же «Сырок», был приглашен в президентский дворец. Его провели в Зеленую гостиную. Там его встретил один живой, хотя и временный президент и десять покойных президентов Атавии, Живой смотрел на Эмброуза с надеждой, мертвые – с недоумением. Во всяком случае так показалось Эмброузу, когда он вошел в эту комнату, обитую зеленым бархатом и белой эмалевой панелью. В дальнейшем ему уже было не до выражения глаз старых джентльменов, изображенных на тяжелых портретах, которыми были увешаны стены гостиной. Как-никак это был первый в истории Атавии случай, когда президент республики вызывал к себе президента синдиката преступников для разговора начистоту и без свидетелей. Эмброуз был несколько взволнован.

– Мы с вами деловые люди, – сказал Мэйби, – позволим же себе роскошь потолковать начистоту, как мужчина с мужчиной и без дипломатии.

Они уселись в креслах у круглого полированного столика под самой люстрой. Эмброуз хотел было облокотиться о столик, но передумал. Мэйби сразу взял быка за рога:

– По сведениям министерства юстиции, у нас в Атавии свыше трех с половиной миллионов преступников. Я говорю, конечно, только о зарегистрированных…

«Ну и ну! – огорчился, конечно про себя, Эмброуз, – вот уже действительно без дипломатии!»

Он окинул взглядом гостиную. Позади них белел камин с драгоценным гобеленовым экраном, взятым в массивную золотую раму, в которую вцепился, растопырив крылья, золотой орел. Это был дар покойной супруге покойного президента Керабана от покойного императора австрийского.