– Зато у Суриковых двое детей, у Куропатова и Клюева тоже дети. А мы бездетные с тобой. Нет, я чувствую, обойдут нас.
Вера смотрела телевизор, думала. И телевизор навел ее на мысль:
– Саш, ты передачу про этих самых последних героев смотрел?
– Ну?
– Вспомни, как они сразу начинают друг другу гадить. Ну, то есть не то чтобы гадить, а просто – условия игры. Как бы понарошку. То одного вышибут, то другого.
– Ну? – Мурзин не мог понять, какая связь между игрой в телевизоре и настоящей жизнью в Анисовке.
– Вышибить кого-то надо! – объяснила Вера. – Вот смотри: идем мы к Куропатовым по-соседски посидеть. Немножко выпьем. А Михаил, он чего не любит, когда выпьет?
– Всё он любит, когда выпьет.
– Я серьезно.
– Ну, не любит, если еще не нальют.
Вера махнула рукой: с тобой говорить!
– А я вот помню, он не любит, когда говорят, что у него брат в тюрьме. Злится и буянить начинает.
– Может и в рыльник заехать, – согласился Мурзин.
– Вот! И получится у него крупный факт в смысле личного поведения. Я еще Синицыной по пути стукну, чтобы наготове была, наблюдала. И все, и Куропатовых из соревнования вышибут!
Мурзин встал перед ней и расправил грудь:
– Вера, ты что? Ты чего мне предлагаешь? Мне Миша – как брат!
– Дело твое. Пять тысяч, конечно, деньги пустяковые. И, кстати, один будешь ночью спать.
– Ну и зараза ты!.. Кто тебе вообще сказал про пять тысяч?
– Здравствуйте! Ты и сказал.
– Нет! – отрезал Мурзин. – Даже не уговари-вай меня! Даже не подходи и глазки не строй! Запомни раз и навсегда: Мурзин на подлость не способен!
13
Способен Мурзин на подлость или нет, узнаем чуть позже, пока же наведаемся в мастерские, где ударно трудится Микишин, а Нестеров пришел к нему с разговором насчет дома Виталия Ступина. Виталий уехал, похоже, навсегда, дом не продал, но сказал уважаемому им Микишину, что, если, дескать, объявится покупатель, он уполномочивает Микишина действовать от его имени. Ну, как действовать: оговоренный аванс взять, а формальности можно потом уладить. Нестеров узнал об этом, вот и пришел потолковать. Но Микишину было не до этой темы.
– Некогда мне сейчас.
– А я и не говорю, что сейчас. Вечером.
– И вечером не могу. Короче, пока не могу.
– Тоже в конкурсе участвуете? – догадался Нестеров. – Разве это-то как помешает?
– Запросто! Вот продам я дом, получу деньги. И сразу скажут: зачем Микишину еще что-то давать, у него и так есть! И с Виталием надо связаться, может, он передумал. Короче: потом!
А Мурзин и Вера все-таки пошли вечерком к Куропатовым (улестила Вера чем-то мужа). Принесли выпить. Вера сидит очень общительная и оживленная, а Мурзин, напротив, ест плохо, пьет мало, и его даже не веселят воспоминания Куропатова о детстве, в которые он вдруг ударился:
– А помнишь, Саш, мы к Хали-Гали в огород залезли, у него дыни поспели тогда, схватили, бежим, он за нами, мы в речку, я-то бросил дыни-то, а ты-то не бросил, сам плывешь, а их толкаешь, я кричу: «Брось! Брось!» А ты нет.
– Еще по рюмочке? – предложила Вера.
– А не много будет? – засомневалась Лидия Куропатова.
– Так мы же культурно. Не сомневайся, Лида!
– За наше счастливое детство! – поднял стакан Куропатов.
Он выпивает, закусывает, настроение у него отличное, а Вера пихает Мурзина под столом: что ж ты, мол, начинать пора!
И Мурзин с трудом начал.
– Да, дыни... Помню. Может, ты хочешь сказать, я жадный?
– Зачем? – удивился Куропатов. – Азартный – это да. Жадным ты никогда не был.
Мурзин умолк. Долго думал. Завел заново:
– А скажи, Миша, вот брат твой...
Куропатов тут же насторожился:
– Что брат?
– Да ничего особенного... – осекся Мурзин. – Тоже не жадный был в детстве.
И тут вступила Вера:
– Да уж, такой простой! По простоте и в тюрьму сел. Да еще сбежал, переполоха тут наделал, аж в городе рассказывали. Без руля человек.
Куропатов посмотрел в стол, сжав вилку, и произнес:
– Александр, скажи жене, чтобы она этого не касалась.
– А чего это ты передаешь, ты мне прямо скажи! – предложила Вера.
Но Куропатов упорно обращался только к Мурзину:
– А если ты позволяешь ей всякое хамство, то ты заодно, получается?
– Почему хамство? – осмелел вдруг Мурзин. – Объективные вещи!
– Вот тоже, начали! – закричала Лидия. – Лучше выпьем еще!
Но выпил один только Куропатов. И продолжал разговор с Мурзиным:
– Саша, я Веру тронуть не могу, она женщина. Но ты ее муж, ты отвечаешь. Извинись.
– За что это он извиняться будет? – взвилась Вера. – За правду не извиняются! А что брат твой по дури сел – правда! Я удивляюсь, как ты сам-то на свободе еще с таким характером!
– Так, – сказал Куропатов. – Всякая не знаю кто будет тут моего брата поливать, а я терпеть должен?
Вера тут же залилась слезами:
– Обзывают последними словами – и заступиться некому!
Мурзин посуровел:
– Ты полегче, Михаил! Она не всякая не знаю кто. Ответишь за слова!
– Сам ответишь! – поднялся Куропатов.
Как они отвечали друг другу, об этом мы рассказывать не будем: бытовая ссора – явление антихудожественное, мы же стремимся изобразить жизнь вообще и Анисовку в частности именно по законам художественности, а не голой реальности. Реальность часто жестока или мусорна, в ней много чего, поэтому всё зависит от того, как посмотреть и на что посмотреть. Если бы мы взглянули на ту же Анисовку исключительно со стороны быта, сельскохозяйственного производства и социальных проблем, то взгляд наш, возможно, был бы мрачен и безрадостен, а описание приблизилось бы к жанру триллера, то есть ужаса. Но мы смотрим иначе. Мы смотрим вглубь. И там, в глуби, много такого, от чего взгляд светлеет пусть и ненадолго, но обнадеживающе.
Перейдем сразу к финалу ссоры, а он был таков: Вера выскочила на крыльцо и заблажила на всю Анисовку:
– Что же делается? Чуть не убил Куропатов моего мужа! Люди добрые, это же кошмар!
Из добрых людей поблизости была только Синицына. И она, конечно, всё зафиксировала.
14
Синицына всё зафиксировала, и уже на следующее утро о поступке Куропатова все знали.
Савичева сказала мужу, который, кстати, приступил к покраске дома:
– Наверно, Куропатова с соревнований снимут.
– За что?
– Буянил, чуть Мурзина не пришиб.
– Ясное дело... Теперь начнется... Естественный отбор это называется. Подставили Михаила.
– Я тоже так думаю. Так что ты осторожней.
– А я что? Я работаю.
Синицына же не удовлетворилась распространением устной информации. Помня о письменном, хоть и неудачном, опыте Дуганова (был даже не опыт, была идея), она пришла в администрацию с тетрадью. Раскрыла ее и начала читать Андрею Ильичу и Юлюкину:
– Значит так. Клюквин вчера гнал самогон. Брага у него поспела, вот он и не утерпел. Балмасова старуха на внучку матом ругалась, все слышали. Ваучер от клуба общественный песок утащил, будто бы лужу у магазина засыпать, а кому она мешала? Она там всегда была. Кублакова...
Андрей Ильич опомнился:
– Ты постой, Зоя Павловна! Это что?
– Записываю поступки. Куропатов вчера...
– Минутку! Записывает она! А кто тебе такое задание дал?
– В порядке личной инициативы. Всё равно народ думает, что я на вас работаю.
– И про кого он еще так думает?
– Про Нестерова, про Вадика. А вы бы в самом деле взяли меня официально.
– А я официально... – вскрикнул Шаров, но вспомнил, что перед ним все-таки пожилая женщина, и сбавил: – А я официально говорю вам, Зоя Павловна: бросьте это дело и всем скажите, что никакого соревнования нет!
Синицына обиделась:
– Я помочь хотела. Другие вам наврут, а у меня чистая правда!
И пошла прочь.
А Шаров озадаченно сказал Юлюкину:
