Меж тем рыбная ловля с одной стороны ладилась, с другой – не совсем. Андрей Ильич таскал рыбку за рыбкой, а у Мишакова – ничего. Андрей Ильич и поплавки незаметно приспускал, чтобы крючки были почти на поверхности, и наживки прилаживал кое-как, чтобы их тут же смыло, и дергал слишком быстро, едва рыбешка ткнется носом в крючок – ничего не помогало. Рыба будто нарочно шла косяками к его удочкам, хватала чуть ли не голые крючки, торопясь нанизаться губой, едва он соберется дернуть. Мишакову же ничего не шло. А если и прибьется шальной малек, то пока Мишаков догадается, что пора уже подсечь, рыбешка успевает преспокойно объесть наживку, над водой болтается пустой крючок, а Мишаков, ничуть не огорчаясь, смеется. Андрея Ильича, как истого рыбака, такое поведение не может не раздражать, но он терпит.

Вот Мишаков в очередной раз выдернул вместо рыбины только всплеск воды.

– Что-то я какой-то неудачливый! – сказал он.

– Просто день такой, – хмуро успокоил Андрей Ильич. – У меня тоже не очень идет.

– Как же не идет, вон как вы таскаете!

– Мелочь, ерунда. Временное явление. Три дурных пескарика забрели, вот и всё.

– Опять клюет! – указал на одну из его удочек Мишаков.

– Это так... Волной качает.

– Клюет, клюет, тащите!

– Если для очистки совести...

Андрей Ильич, нарочно помедлив, небрежно подсек – и над водой засверкал, трепыхаясь, матерый окунь размером в полторы ладони.

– Знаете, я не удивляюсь, – сказал Мишаков действительно без всякой обиды. – У меня вечно так. Брат мне говорит: тебе честолюбия не хватает. А я ему говорю: зачем оно мне? Или он еще говорит: ты, говорит, невезучий. Это как посмотреть! Вот путевки у нас, давно было дело, распределяли. На юг. Мне не досталось, а Прошкину, бездельнику, досталось. Он меня даже дразнил. Ну и что? Утонул там Прошкин по пьяному делу! Или вот машину в ремонт я поставил, никак не сделают. Плохо? Обратно как сказать. Зато могу спокойно выпить, правильно? И не думать, что меня милиция на дороге остановит. Или квартиры распределяли еще в советское время, если помните. Тоже по жребию. Самая плохая, угловая на первом этаже, – кому достанется? Мишакову, даже и гадать не надо! И опять вроде плохо? Но я под окошком палисадник развел, цветы всякие. То есть получается, кому что плохо, мне выходит хорошо! У вас опять клюет.

А Шура, скучая не меньше Нестерова, решила, что с нее хватит развлечений. Встала и пошла прочь от берега.

Андрей Ильич тут же догнал ее.

– Ты куда это? – тихо спросил он, с улыбкой глядя в сторону Мишакова.

– А что мне делать? Вас рыба интересует.

– Нас все интересует. В смысле – его. Ты что, не можешь культурный разговор с человеком организовать?

Шура повела плечом:

– Я как-то привыкла, что мужчины мне сами всё организовывают.

– Ну-ну, не капризничай, я тебя прошу! Алексей Петрович, – обратился Андрей Ильич к Мишакову, – а вы народные песни любите?

– Обожаю!

– А Шура вот у нас поет! Заводи, Шура!

– Извините, одна ни пить, ни петь не умею, – Шуре показалось, что ее рекомендуют не как женщину, а как концертный номер.

– А мы подтянем! – тут же пообещал Андрей Ильич. Мишаков глянул на реку:

– Рыбу не распугаем?

– Она у нас привычная! – заверил Андрей Ильич. – Она даже лучше ловиться начнет.

Андрей Ильич налил всем по стаканчику. Выпили, закусили. Шура, подумав, затянула что-то популярное. Вроде: «жениха хотела, вот и залетела, ла-ла-ла-ла-ла». Но на втором куплете подумала, что это, пожалуй, не совсем народная песня. Завела другую: «черный бумер, черный бумер»... но опять осеклась – и эта не та.

Нестеров усмехнулся и подсказал:

– «Вон кто-то с горочки спустился».

– Ой, правда! – обрадовалась Шура и заголосила что было мочи. Мишаков присоединился. Его разобрало. Выпив сразу полстакана, он запел громче Шуры, беспощадно при этом перевирая слова и мелодию. Шура морщилась, но Андрей Ильич приказывал ей глазами: терпи! Вадик тоже терпел, отвернулся, плечи его слегка подрагивали.

Но вот песня кончилась, и Андрей Ильич, считая, что теперь самый удачный момент для психологической обработки, мимикой попросил Нестерова приступить.

Нестеров приступил. Внутренне смеясь, но с серьезной физиономией, он сказал Мишакову:

– Видно, Алексей Петрович, что вы близки к народу.

– Еще бы! Я очень народный человек! – похвалился Мишаков.

– Нам бы всем поближе к природе, к натуральному. И болезней было бы меньше. Сердечных, желудочных. Я давно заметил: язва, например, возникает оттого, что человек не всегда правильно относится к себе. И к другим. Просто прямая зависимость: чем больше человек делает добра, тем меньше он склонен к желудочно-кишечным заболеваниям.

Этот благоглупый текст (ибо тексты психотерапевтов такими и обязаны быть) Нестеров произнес задушевно, почти вкрадчиво, а Мишаков слушал простодушно и завороженно, не сводя глаз с Нестерова.

Андрей Ильич даже подумал: не заговорить ли прямо сейчас о роднике?

Но тут зазвонил мобильный телефон Мишакова. И тут же умолк. Мишаков достал его из кармана посмотрел:

– Что-то у вас с сетью...

– А вы на горку поднимитесь, – посоветовал Андрей Ильич.

Мишаков встал на ноги, пошатнулся, вздохнул и сказал:

– Если не дозвонюсь, надо ехать. А то... Забеспокоятся...

И побрел на горку.

– Нет, вы всё-таки мастер! – сказал Андрей Ильич Нестерову. – Он на вас уже как удав на кролика смотрит! То есть наоборот. Шура, ты тоже молодец. Я тебя прошу, пока он там один, ты подойди к нему. То-се, разговорчик интересный. Нельзя его сейчас отпустить!

– А я-то при чем? – нахмурилась Шура. – Если вы на то намекаете, про что я думаю, то я ведь и обидеться могу!

– Кто намекает? Я тебе прямо говорю: надо мужчине заморочить мозги! Так сказать, выдать ему аванс, но без получки! Ты начнешь, Александр Юрьевич поддержит!

– Если так, то я запросто! – согласилась Шура. Она считала, что морочить мозги мужчинам – ее призвание.

Шура считала, что морочить мозги мужчинам – ее призвание, поэтому подошла к Мишакову с неподдельным интересом.

А он все не мог дозвониться. Сел на траву, чтобы было удобней, держал трубку обеими руками, один глаз прикрыл для сосредоточенности.

– Никак? – посочувствовала Шура.

– Вроде есть связь, а начинаю номер набирать – пропадает!

– Вот моя жизнь такая, – тут же нашла похожесть судьбы Шура.

– В каком смысле? – спросил Мишаков, глядя на обнаженные руки женщины.

– Да тоже: то есть связь, то ее нету. Главное, когда не надо, она точно есть, а когда надо, тогда ее и нету. Или так: с кем не надо – пожалуйста, есть связь, а с кем надо – никакой связи. Обидно.

– Очень красиво вы говорите, – даже сквозь хмель сумел оценить Мишаков.

– Так я не только на внешность красивая. Вообще-то что человеку надо? – Шура указала на телефон. – Чтобы в этой штуке были папа, мама, муж или жена, дети. И всё. А мы сроду понапихаем сто человек, а сунешься поговорить с кем-нибудь по душам – и некому позвонить!

Мишаков был потрясен мудростью сельской женщины.

– Шура! Как вы сказали! В самом деле иногда так и хочется – взять и выкинуть всю прошлую жизнь! – И он размахнулся, чтобы немедля исполнить желание, выкинуть прошлую жизнь вместе с телефоном.

Шура удержала его отчаянную, но слабую руку.

– Алексей Петрович, не торопитесь! Это всегда успеется!

– Выкину! Ничего в ней хорошего, если подумать! – упорствовал Мишаков.

И выкинул бы, пожалуй, но телефон в это время зазвонил. Мишаков удивленно поднес трубку к уху.

– Маша? Ты как дозвонилась? А я тут... В гости меня... Хорошие люди... Едешь уже? Это хорошо. Да ты что? Я что, враг себе? В рот не брал!.. Нет, ты... Я же говорю... Маша...

Видимо, там отключились, не поверив ему. Он уронил руку.

– Жена? – спросила Шура деликатно, без осуждения, да и как осуждать, если такая неприятность у человека. – Видите, какая связь интересная? От нас не достает, а к нам, пожалуйста.