– Животное, – поправил Мурзин, любящий грамотность. – Ну и пусть читает! Тебя уже черви будут жрать, тебе все равно будет.

– А душа? – вдруг тихо спросил Куропатов. И они все замолчали, боясь коснуться вопроса, о котором не только никогда не говорили всерьез, но если по правде, никогда всерьез и не думали. Впрочем, молчание было недолгим: нет для русского человека темы, которой он надолго испугается.

– Душа – дело серьезное! – сказал Мурзин. – Мы как к ней подойдем – с религиозной стороны или вообще?

– Давай с религиозной, – ограничил Суриков.

– С религиозной стороны твоя душа, Вася, будет в двух местах – или в аду, или в раю. Если она будет в аду, ей все равно гореть. Одной мукой больше, одной мукой меньше – какая разница? А если она в рай попадет, то опять же ей уже ничего не страшно.

– Так, – понял и кивнул Куропатов. – А если вообще?

– А если вообще, то дело-то не в нас. Дело – в них, в этих потомках. Это им будет стыдно и неприятно!

– Так о том и речь! – обрадованно воскликнул Куропатов. До него вдруг дошло в полном объеме, чем именно ему не нравится затея Дуганова. – О том и речь, что он наврет там, а мои внуки и правнуки будут читать и стыдиться! Это мне надо?

– Ну, вам легче, – спустился Мурзин с высот философии на землю. – А у меня конкретная проблема. Верка вернется моя, подсунет ей Дуганов свою тетрадку, а там сами понимаете, про что написано!

– Про Клавдию! – догадался Куропатов.

– Ну да. И она, я ее знаю, взбрыкнет и обратно уедет! А я ее все-таки... Скучаю я по ней, если честно...

– Постой, – сказал Суриков. – Ты думаешь, ей без Дуганова не скажут?

– Это ерунда! – отмахнулся Мурзин. – Сказать у нас могут что хочешь. А вот написанному женщины верят! Всегда! Природа у них такая!

– И что делать будем? – спросил Куропатов.

– Есть план! – поднял палец Мурзин.

План Мурзина друзья оценили высоко и решили реализовать его той же ночью.

Когда совсем стемнело, они пробрались к огороду Дуганова. Сидели там в кустах и тихо переговаривались. Все были хмельны. В руках у них были бутылки с какой-то жидкостью, заткнутые бумажными пробками, из пробок торчали бечевки.

– Повторяю! – напоминал Мурзин себе и другим, стараясь говорить ровно. – Бросать сразу нельзя.

– Почему? – спросил Суриков со свежим интересом, хотя ему уже несколько раз было объяснено.

– Потому, что Дуганов успеет выбежать. Вместе с тетрадкой. А нам дом жечь не нужно. То есть нужно, но чтобы и тетрадка сгорела. Поэтому ты, Вася, идешь и говоришь, что хочешь показать недостаток.

– Какой?

– Любой. Чтобы он его записал. Ты ведешь его подальше. Мы бросаем бутылки. Дом загорается. С тетрадкой. Он не успевает. Все.

Куропатову стало жалко дома:

– Может, не жечь? Может, пока он с Васей ходит, залезем и пошарим?

– Ага. Найдешь ты в темноте. А свет зажигать – он увидит и вернется. Да и при свете – проблема. Он ее куда подальше запрятал. Короче – жечь. Вася, иди.

– Иду.

Василий пошел к дому. С полпути вернулся и отдал свою бутылку.

– Мне не надо. И заподозрит.

– Резонно! – сказал Мурзин.

Вскоре Суриков постучал в окно, а потом в дверь. Дуганов не сразу отозвался сонным голосом:

– Кто там?

– Это я, Василий Суриков. Добрый вечер. Хочу показать недостаток.

– Какой еще недостаток? Чего ты шатаешься по ночам, Василий? Иди спи!

Василий подумал. До этого момента все шло замечательно – и вдруг странное препятствие: Дуганов не выходит. Он опять постучал.

– Ну, чего еще?

– Это я, Василий. Суриков. Недостаток показать. Большой. Ты запишешь, и тебе будет... – Суриков подумал и добавил: – И тебе будет слава.

Послышались вздохи, кряхтенье. Дуганов открыл дверь.

– Крепко ты! – сказал он, вглядываясь в лицо Сурикова. – Когда же вы подохнете или образумитесь, идиоты?

– Никогда! – приговорил Суриков. – Пошли.

– Куда?

– Недостаток покажу.

– Какой?

Суриков подумал.

– Большой.

– Это я уже слышал! Что именно-то?

Суриков подумал.

– Безобразие.

– Тьфу, бестолковщина! Оно что, прокиснет до утра, твое безобразие?

– Оно? – Суриков думал не меньше минуты. И тяжело вздохнув, сказал:

– Ну, как хочешь... – И ушел.

Дуганов пожал плечами и скрылся в доме. Суриков отчитался в своих действиях.

– Эх ты! – укорил Мурзин.

– А чего я сделаю, если он не идет?

– Тогда так, – придумал Мурзин. – Кидаем в сарай. Сарай загорается. Он выбегает. Без тетрадки. Зачем? Он же ничего не подумает. Выбежит тушить. А мы поджигаем дом. И все. Он не успевает.

Друзья согласились.

Пробравшись по-пластунски к сараю, они огляделись. Было тихо. Мурзин поджег фитили бутылок, скомандовал:

– Раз! Два! Три! – И они кинули.

Две бутылки разбились, не загоревшись. Вторая полыхнула пламенем, которое тут же переметнулось на стену сарая и стало быстро разгораться. Через несколько минут из дома выскочил Дуганов, бросился к сараю с чем-то в руках – похоже, с одеялом.

– Теперь к дому! – скомандовал Мурзин.

– А с чем? – спросил Куропатов.

Друзья осмотрели свои пустые руки и вспомнили, что бутылок у них было всего три. Палить дом теперь нечем.

Из своего укрытия они смотрели, как Дуганов довольно быстро затушил огонь одеялом, постоял, огляделся и ушел.

– Есть план! – сказал Мурзин.

– Какой? – спросил Суриков.

– Идем к нему и связываем. И ищем. Не найдем – пытаем.

– Это же зверство, Саша! – сказал Суриков.

– Знаю. Я специально предложил, чтобы посмотреть, откажешься ты или нет. Молодец, отказался. А Михаил где?

Михаил был тут же: упал в бурьян и заснул. Друзья стали расталкивать его, от этого утомились и сами заснули.

Спала и вся Анисовка.

Спала вся Анисовка, тишина была кромешная, и в этой тишине кто-то ходил вдоль берега там, где пещеры, и то ли вздыхал, то ли сопел, то ли бормотал, то ли фыркал... Человек, лошадь, коза заблудшая, собака? – мы не знаем. Мы не обязаны все знать. Да и боязно в такой темени приближаться и высматривать. Ну, выяснится, что коза или лошадь – будет легче? А если вдруг кто-то вроде Дикого Монаха, то есть не кто-то, а именно Дикий Монах? Тогда что? Испугаться и убежать? Следить за ним? Окликнуть? И то неправильно, и другое, и третье. Самое правильное – поступить так, как и предки наши поступили бы и пять, и десять веков назад: спокойно испугаться и не ходить.

Но пришел новый день и прошли все страхи, если у кого они были.

Мурзин, Куропатов и Суриков убрались с утра пораньше, чтобы их не застали на месте преступления. Видел поджигателей только сам пострадавший Дуганов, вставший еще раньше. Он смотрел на них в окно и улыбался. С недавних пор Валерий Сергеевич вообще чувствовал в себе необычайное великодушие и способность прощать. Да и сарай был старым, он давно собирался сломать его.

Тем не менее скоро вся Анисовка узнала, кто именно устроил ночью небольшой пожар. Отнеслись по-разному.

– Молодцы, так Дуганову и надо! – сказала Нюра.

– Дураки! – осудил Микишин. – Жгли-то они, а Дуганов теперь озлится на все село. И такого понапишет! Мне-то не боязно, я вообще... Пойти, что ли, предложить ему помощь? – размышлял вслух Николай Иванович, но не пошел к Дуганову, не захотел, чтобы тот принял предложение помощи как подхалимаж.

А Лидия Куропатова упрекала мужа:

– Ты чего же наделал? Мы с тобой живем нормально, куда ты полез? Он теперь со зла распишет про нас неизвестно что, а потом дети детей подумают: так и было! Олух ты, Михаил, царя небесного!

Куропатов молчал: понимал, что крыть нечем, глупость сделал.

Он отправился к Сурикову, а потом вместе с ним к Мурзину. О чем-то поговорили.

И пришли к Дуганову.

– Ты извини нас, Валерий Сергеевич, – сказал за всех Мурзин. – Мы выпивали вчера, ну, и случайно тут... Эксперимент ставили... Мы давай это... Восстановим тебе все. Как было.