– Чем именно?

– Не знаю. У меня ничего не спрашивал. Вышивка, что ли, ему для музея нужна. А у меня нету. Ты бы его самого спросил.

– Спрошу, конечно.

И Кравцов ушел, размышляя, как ему поступить. Ясное дело, это скупщик ценной старины, которая еще кое-где сохранилась по селам. В том числе редкие иконы. В городе он с такими коллекционерами сталкивался и знает, насколько трудно их ухватить за живое. Как правило, у них документы в порядке. Если что купил – так люди добровольно продали. В порядке неформальном, конечно, но закон этот порядок строго не обозначил. К примеру, попросил ты кружку молока у хозяйки, дал ей от щедрости душевной десять рублей. И что – судить ее за эту кружку и за отсутствие в ее хлеву кассового аппарата, чтобы чеки выбивал? Или тебя судить за твою доброту?

Нет, тут дело тонкое. Может, он и не жулик вовсе, а добросовестный работник музея? А если жулик, надо наверняка действовать, брать с поличным – и то по факту явного махинаторства. По следам надо пока ходить, по следам.

И Кравцов пошел по следам. И следы привели в дом Кублаковой.

Люба встретила его агрессивно:

– Ничего я ему не продала! С какой стати? Я что, последнюю редьку без соли доедаю?

Кравцов решил слегка слукавить:

– Вы поймите, Любовь Юрьевна! Это дело ваше, конечно. Но у меня подозрения, что он предлагает цены на порядок ниже.

Люба насторожилась:

– Как это – на порядок?

– А так. Вещь стоит десять тысяч, а он предлагает тысячу.

– Вы думаете? Да нет, не похож он на спекулянта. Сотрудник музея все-таки. И расписку взял.

– С вас взял? А вам ничего не дал?

– А мне-то зачем?

– Значит, все-таки что-то продали, – сказал Кравцов с мягкой укоризной.

Люба смутилась.

– Да так, пустяки... Ну, книгу ненужную, старую. А икону – так он меня даже выручил. Она поддельная была. То есть неправильная.

– Это почему?

– Там буквы нехорошие были.

– Какие?

– Ой, я даже не помню... Ин... чего-то инц, что ли...

– ИНЦИ? – спросил Кравцов, который, надо отдать ему должное, знал больше, чем ему полагалось по службе, в том числе оперативной.

– Точно! – подтвердила Люба.

– А другие, значит, нормальные? Можно посмотреть?

Посмотрев, Кравцов сказал:

– Вы извините, Любовь Юрьевна, но обманул он вас. Буквы эти правильные и на таких иконах всегда пишутся. Вот, смотрите.

И Люба посмотрела на оставшиеся иконы. Одна была с распятием, и на нем – те же самые буквы. ИНЦИ.

– Ах он жулик!

– Вот именно. Только это еще доказать надо. Спасибо за помощь, Любовь Юрьевна. И кстати, скажите... Может, не вовремя, но такой вопрос: вы когда поняли, что муж утонул?

– Вот уж действительно не вовремя. Пойдемте.

Люба вывела Кравцова из дома и во дворе ответила:

– Не сразу, конечно. Может, вообще через месяц.

– Это как?

– Да так. Ждала. Надеялась.

– Ясно... И еще. Он на гулянку ведь в форме пошел?

– Ну да. Он к ней с уважением относился.

– И оружие с собой взял?

– Всегда ходил с пистолетом. Правда, патронов обычно не брал. Или один – на всякий случай.

– Этим патроном он, наверно, и выстрелил. Выстрел вы слышали?

– Услышишь, когда вокруг гомон такой... Нет, что-то слышала, только не поняла... И другие тоже...

– А форма где была?

– Форма? Рядом со мной положил. Я-то думала, он просто искупаться полез.

– А он не просто?

– Просто, но... В общем, рядом форма была.

– И пистолет никто не мог взять?

– Не знаю. Я же отвлекалась. Песни мы там пели... Выпивали, закусывали... Долго, что ли, подкрасться?..

Кравцов помолчал.

– Да ладно уж, спрашивайте, – разрешила Люба, поняв его молчание.

– Вопрос деликатный. Правда ли, что Андрей Ильич вам симпатизирует?

– Болтали что-нибудь? Ну, допустим, спьяну он меня даже и обнял – и что? Если смотреть, какой мужик спьяну какую женщину обнимает, это же... Как это в школе на уроках ботаники учили? Перекрестное опыление будет тогда! Несерьезно это, Павел Сергеевич! А с иконой какой стыд получился! Вы уж ее отнимите, что ли, а деньги я обратно отдам.

– Посмотрим. Мне понять надо, насколько этот Корытников далеко может зайти.

Корытников зашел, вернее, заехал довольно далеко, на окраину села, к дому старухи Квашиной. Увидев ее, сидящую на завалинке, он определил: старуха твердая, несговорчивая, принципиальная. Лаской не улестишь, нахрапом не одолеешь, душевностью не придушишь. По ситуации придется действовать. Подумав, Корытников порылся в портфеле и достал огромные пенсионерские очки, одна дужка которых была обмотана синей изолентой.

Вышел, поздоровался со старухой, помолчал, огляделся и спросил:

– Одна живешь, бабушка?

– Одна...

– Пенсию нерегулярно платят, наверно? – заранее пособолезновал Корытников.

– По-всякому. Когда нормально, а когда и, бывает, задерживают...

Корытников попробовал взять ноту социальной неудовлетворенности, на которую обычно пожилые люди реагируют охотно:

– Вот именно, задерживают! Пенсию не выплачивают, работать людям негде, или платят копейки! Гибнет русская деревня!

Но Квашина не подхватила эту ноту. Оглядев Корытникова, она спросила:

– Ты, не пойму, из райсобесу, что ли? Была у меня одна женщина...

– Наша сотрудница! – уверенно сказал Корытников. – Ну, пойдем, жилищные условия твои обследуем! Крыша не течет? В окна не дует?

– Крыша текет в одном месте, когда сильный дождь. Шарову говорила, а он: поставим в график в списке ветеранов труда. Ему, конечно, виднее, он власть.

– Ага! Ты власть уважаешь, значит?

– Уважаю. Они на то поставлены.

– Это хорошо!

Войдя в дом Квашиной, Корытников сразу увидел в углу целый иконостас и подошел к нему, вглядываясь.

– Ты чего там, райсобес? – спросила Квашина. – В углу текет, говорю же тебе! Вон там!

Но Корытников как остолбенел. Он уставился на одну из икон и шевелил губами, будто молился. Но если вслушаться, это была не молитва, а всего лишь слова:

– Быть того не может...

Тут он вдруг бросился прочь из дома. И через минуту вернулся с чемоданчиком. Раскрыл его, там оказались различной величины пробирки, пипетки, щипчики и ножички. Схватив кусок ваты, Корытников смочил его чем-то и провел по одной из икон. Очищенная полоска заблестела чистым золотом.

– Ты чего там делаешь? Ну-ка, отойди! – рассердилась Квашина.

– Не шуми, бабушка! – весело закричал Корытников. – Я же сказал: я из райсобесу, специалист по народному творчеству и иконам. Сейчас ты увидишь...

Он протирал дальше, и все яснее были видны Богоматерь с младенцем на престоле, небесные силы сверху – полукругом, а внизу пророки, праотцы, святители, апостолы... Корытников решительно обернулся к старухе:

– Вот что, бабуля! Ты уважаешь власть, правильно! И она в моем лице предлагает: мы тебе чиним крышу, а ты сдаешь эту икону на хранение в музей. Знаешь, что такое музей?

– А то не знаю. Только сдать не могу. Мне еще мама говорила: эту, говорит, иконку никому не отдавай, она от деда мне досталась, а деду тоже от деда. Если, говорит, только когда совсем плохо будет.

– А тебе еще не совсем плохо? – огляделся Корытников, имея в виду скудность обстановки, близкую к нищете.

Но Квашина не согласилась:

– А чего это мне плохо? Здоровья нету, само собой, а остальное есть. Пенсия обратно же... Мне что надо: чтобы на похороны все было. И денежки, и прибор всякий. Я уж лет пять назад все приготовила.

Корытников зашел с другой стороны:

– Пойми, родная ты моя, не получится у тебя мамин завет выполнить!

– Это почему?

– Во-первых, икона гниет уже у тебя.