– Пьешь тут, – сказала она, – а между прочим, Иван Карабеев из армии приходит.
Реакция Савичева была не такой, какую она ждала.
– Ванька? Молодец! Душевный парень! – закричал Савичев, поднимая стакан. – Слышь, Дуганов, он ведь спас меня фактически! Упал я зимой в овраг у клуба. После работы устал очень, а ветер еще... Ну, и упал, ушибся. И он меня вытащил. Если б не он – замерз бы. Не выдавал бы я дочку замуж. Лежал бы сейчас в могилке, – всхлипнул Савичев. – А Олечка пришла бы с цветочками... Встала бы надо мной: папа, папа, я замуж выхожу... А папа хочет встать, а не может! Земля давит!
– Ну, понес! – с досадой сказала Савичева. – Душевный парень! Вот придет твой душевный и такую душевность нам устроит!
9
– Ничего он не устроит! – ответил Андрей на опасения Ольги, которые она ему высказала, не заходя к Микишиным, а поманив Андрея к забору – она почему-то стеснялась войти во двор, где готовился свадебный стол.
– Ну да, не устроит. Напьется, наскандалит. Это еще в лучшем случае.
– А в худшем что? – усмехнулся Андрей.
– От него чего хочешь ждать можно!
– Что ж, подождем...
Ольга внимательно посмотрела на Андрея.
– Ты чего там себе думаешь? Ты смотри, не связывайся с ним.
– Будет нарываться – свяжусь.
– Вот, я так и думала! Ты такой же сумасшедший!
– Прямо такой же? – улыбнулся Андрей. Ольга не выдержала и тоже улыбнулась:
– Нет, конечно. Ты нормальный, умный. А он же бешеный, вот чего я боюсь.
10
– Он прямо бешеный был, – охотно рассказывала Синицына Кравцову, когда он пришел к ней как к самому надежному источнику информации. И то, что он слышал, заставило его отнестись серьезно к проблеме, которая сперва показалась ему надуманной.
– Он такой был – ему слова не скажи! – продолжала Синицына. – Один у матери рос – может, из-за этого сильно обидчивый получился. Дуганов ему один раз замечание сделал, так он ему камнями все стекла побил. Дуганов чуть в суд не подал, еле мать отговорила. Или в Буклеевку он поехал с Володькой Стасовым, ну, там, конечно, на них не обрадовались, чего-то такое сказали, врать не буду, не знаю, ну, может, и стукнули пару раз, но если ты умный, ты сообрази: тебя в чужое село не звали! Так Ванька цепь здоровущую схватил, железную такую, и как начал их гонять! Двух зашиб по ногам, а третьему башку проломил! В больнице тот лежал, в Полынске, родители тоже в суд собирались, Лида еле упросила их, телушку им отдала и кабанчика, помирились. Хотя Ваньке, конечно, буклеевские все-таки бока намяли вскорости, кровью кашлял наш Ваня. Кашлял, кашлял, а потом схватил ружье, дедовское еще, старое, схватил и побежал в Буклеевку, представляешь ты? Хорошо, его мужики перехватили наши, Микишин и Куропатов, с разговором подошли, а потом обманули, повалили и связали, а он кричит: «Всех перестреляю!» Так и лежал дома связанный дня два, пока не успокоился.
– Ружье конфисковали?
– С какой стати? Нет, не сразу отдали, конечно, через недельку. Слава богу, не успел убить никого. Потом, правда, Кублаков, бывший участковый, спохватился, пришел за ружьем, а Ванька сказал, что мать в омут бросила.
– Соврал, наверно?
– Да конечно соврал!
И много еще чего рассказала Синицына про Ивана Карабеева, и все нелестное.
– Но вот Ольга-то Савичева, говорят, любила его? – спросил Кравцов.
– Это да. Мы ведь, женщины, кто? Мы ведь дуры, когда молодые – особенно! Он высокий, глаза у него синие, красивые, ну, и давай мне его, а в душу и совесть ему заглянуть некогда! Она надеялась: женится – в себя войдет. Будто бы сама прямо и сказала: женись, Ваня, на мне. А ему в армию уже идти. И тут ему друзья-то в уши насвистели, тот же Вовка Стасов и дру-гие: Ваня, говорят, не чумись, не смеши людей, кто женится перед армией? Тебе месяц остался, ты уйдешь, а она будет тут, как это тебе сказать... – Синицына замялась. – Ну, раздразненная, что ли... В том смысле, что...
– Я понимаю, – помог ей Кравцов. – Значит, он испугался, что она ему изменит?
– Но ведь оно же так и вышло! – безоговорочно осудила Зоя Павловна.
– Почему? Любила одного, полюбила другого. Бывает.
– А это не измена, что ли? Меня бы мой Константин, покойник, убил бы за такие дела. Просто убил бы сразу – и все. Очень человек был строгий и правильный!
– Ну, это, наверно, после свадьбы?
– И до свадьбы убил бы. Очень ненавидел всякое... Как бы сказать... Ну, предательство ведь, если прямо-то, да?
– Не знаю. Ружье меня беспокоит, вот что.
11
Ружье беспокоило не только Кравцова. Лидия Карабеева не раз уж обыскивала и дом, и чердак, и все, что во дворе, надеясь отыскать ружье, но тщетно. Нашла только пустую коробку из-под патронов.
А потом бросила поиски: стемнело уже.
Ночью все село спало как-то тревожно.
Ольга поворачивалась на один бок, и сердце омывало радостью: завтра свадьба. Поворачивалась на другой, и сердце замирало тревогой: завтра Иван приезжает...
Андрей тоже думал о возможной стычке с Иваном. Оправдывал себя: он к Ольге не подкатывался, она сама дала понять. Представлял, что Иван скажет, как себя поведет. Андрей, само собой, сумеет ответить и словом, и делом. Возникали, как в детстве, героические картинки с перестрелкой и обязательной победой.
Наташа, доплакавшись до головной боли, лежала с мокрым полотенцем на лбу и решала, что лучше: взять ли самодельный финский нож, который ее отец когда-то у кого-то конфисковал, прийти на свадьбу и, когда крикнут первый раз «Горько!», ударить себя в грудь или этим же ножом ударить сначала Ольгу, потом Андрея, а потом уж себя? Или заранее принести и спрятать в кустах у двора Микишиных отцовскую охотничью двустволку с тем, чтобы в момент крика «Горько!» наставить на жениха с невестой, сказать гордо: «За мою исковерканную любовь!» – и застрелить их из двух стволов? Но в этом варианте плохо то, что не дадут в ружье еще патрон вставить, чтобы и себя убить, а жить она после этого не хочет – и уж тем более в тюрьме сидеть. А может, не убивать никого? Прийти на свадьбу, сесть напротив Андрея и смеяться – так, чтобы он понял, что она ничуть не жалеет. А вот Андрей, увидев, какая она молодая и красивая, если сравнить с Ольгой, пожалеет, и даже очень. Он будет на нее смотреть, а она даже не взглянет. Она будет обниматься... например, с Вадиком! Да, Вадик за Ниной ухаживает, но на это наплевать. Все подлости делают, почему ей нельзя? Она будет с Вадиком даже целоваться. А потом пойдет к реке. Да. Она пойдет к реке одна, а Андрей будет караулить ее там.
«Куда идешь?»
«К реке».
«Зачем?»
«Не твое дело!»
«Тут круто и глубоко!»
«Очень хорошо! Мне это и надо!»
«Опомнись, Наташенька! Ты же знаешь, я тебя люблю!»
«Ха-ха-ха! Отойди! Я теперь никому не верю!»
«Наташенька! – начнет он обнимать ее и целовать в губы, в шею, в плечи. – Что сделать, скажи?»
«Уедем сейчас же!»
«А как же она?»
«Выбирай! Или я – или она! Третьего не дано!»
«Ты!»
И он потихоньку берет отцовскую машину, и они едут, и вот уже город, какой-то дом, он вводит ее в огромную квартиру, везде цветы, ковры, люстры, посредине бассейн с голубой водой, он берет ее на руки, несет и говорит, что на самом деле он не Андрей Микишин, а молодой наследник богатого миллиардера... и кладет ее на шелковую постель... и с нее ниспадает бархатное черное платье... и он покрывает поцелуями ее тело...
Наташа обнимала руками подушку, голова горела нестерпимо...
Плохо, хоть и намаялись, спали будущие сватьи Татьяна Савичева и Шура Микишина. Что-то будет, господи, что-то будет...
Зато Микишин и Савичев, в силу мужского легкомыслия, спали крепко и спокойно.
Лидия Карабеева вспоминала свою жизнь и гадала, как всё завтра повернется: поблагодарит ли она судьбу за то, что родилась на этот свет и родила сына, или проклянет ее...
