Короче говоря, атмосфера в магазине всегда будничная, нет здесь шутливых перепалок, искрометных подковырок и сочного народного юмора, который так любило изображать советское кино, показывая сельский магазин, клуб или полевой стан. Пытается иногда развеселить Клавдию-Анжелу Володька Стасов, который то и дело заходит со всякими намеками. Но он для нее малолетка, ему двадцать с чем-то всего. И веселит он странно. Придет, купит чего-нибудь мелкое и обязательно после этого скажет:
– Ну, как она?
– Кто?
– Жизнь?
– Идет.
– Не скучно тебе, Анжел?
– Нет. И Клавдия я. Клавдия Васильевна для тебя, если точно.
– Да ладно, Васильевна! Я в смысле: если сильно скучно будет, ты скажи.
– Скажу.
И Володька уходит, очень довольный, а Клавдия-Анжела остается, очень по-прежнему скучная.
Вот у нее Вадик и выспросил насчет бутылки.
5
Вадик выспросил у Клавдии-Анжелы насчет бутылки и узнал, что в обозримом прошлом подобного коньяка у нее в магазине не продавалось. Да и не могло продаваться: бутылка, похоже, настоящая, из-под настоящего французского коньяка. В современное время, конечно, даже в сельском магазине есть любой ассортимент, в том числе коньяка десять видов. И на одном даже есть надпись «Made in Paris», только явно Paris этот находится в Сарайске, потому что коньяк поступает прямиком с сарайского ликероводочного завода.
– Ты, значит, думаешь, что в таких бутылках самогон отравленный? И надо, значит, найти, у кого они есть? – спросила Клавдия-Анжела.
– Именно. Вдруг кому-то еще самогон отравленный попадется! Конечно, если умные – выльют.
– Или выпьют.
– Но ведь отрава же!
– А что не отрава?
Клавдия-Анжела, торгуя продуктами, сказала это со знанием дела. И посоветовала Вадику:
– Ты к Синицыной сходи. К ней на день рожденья старший сын приезжал месяц назад. Он человек обеспеченный, мог привезти такой коньяк. К тому же самогон она тоже гонит. Да и вообще старуха знающая.
6
Синицына старуха знающая. В том числе она знала, что Вадик к ней обязательно зайдет. Знала и то, что он ищет импортные бутылки с самогоном. Поэтому все бутылки, похожие на иностранные, даже и с подсолнечным маслом, она убрала в подпол.
Но Вадик тоже не дурак, он, придя к Зое Павловне, спросил о других:
– Я вот все думаю, кто же мог французский коньяк у нас пить?
– Я тебе скажу кто, – охотно ответила Синицына. – Шаровы, например, что старший, что младший. Особенно Шарова жена, Инна. У ней претензии! Она сигаретки дорогие курит, Клавдия говорила. Ананасы маринованные в банках покупает. А еще учительница!
– Пить-то коньяк они могут, – согласился Вадик. – А вот делать и продавать самогон вряд ли.
– Уж прямо вряд ли! Инна у меня по секрету рецепт спрашивала, как делать. Говорит: люблю все натуральное.
– Неожиданный поворот! Спасибо за информацию. А я чего еще хотел: купить хотел самогончика. Не найдется?
– Нету у меня, Вадик. Думаешь, я гоню? Давно не гоню! Даже и забыла, где эта гадость, змеевик-то этот. Вспомнила: в овраг его бросила! Еще весной. А ты бы в магазине взял выпивку-то, там чего только нет!
– Да приятель из города приехать собирается, говорит: о вашем самогоне, анисовском, легенды ходят. Жаль. Я бы заплатил...
Синицына, жизнью наученная, что от лишней копейки не отказываются, не устояла:
– У меня есть, конечно, кое-что. Старые остатки.
И она достала обычную бутылку – и даже без опознавательных знаков, то есть без этикетки. Но шут ее знает, размышлял Вадик, может, в ней тоже отрава...
Синицына же не просто поставила перед Вадиком бутылку, а налила из нее в рюмочку:
– У меня такое правило: если я кому даю, я пробовать предлагаю! Не понравится – не возьмешь!
– Да я верю, – с опаской посмотрел Вадик на рюмку.
– Пей, а то не дам!
Вадик понюхал. Выдохнул. Выпил. Зажмурился. Строка из энциклопедии проплыла перед его мысленным взором: «сорок граммов»! Но ничего. Вроде жив.
Проанализировав в медпункте самогон Синицыной, он убедится: напиток чистый. То есть сивушных масел, конечно, изрядно, кремний, натрий и железо тоже нашлись, но метанола, С2Н3ОН – нету.
Так что по-прежнему непонятно, откуда взял Мурзин смертельную жидкость. Да и жив ли он там вообще?
7
Мурзин был еще жив, но чувствовал себя нехорошо. Однако находился в сознании, что очень важно было для Кравцова, который сидел возле него.
– Что же вы выпили такого, Александр Семенович? – спросил Кравцов.
– Не помню...
– Совсем не помните?
– Телевизор помню! – вдруг сказал Мурзин.
– Какой телевизор? – насторожился Кравцов.
– Большой. Переставлял я его.
– Так-так-так! Значит, переставляли, а вам за это дали бутылку?
– Вроде того.
– А у кого переставляли? Кто бутылку дал?
– Не помню.
И долго еще сидел Кравцов, не напрягая Мурзина, не заставляя его насильно вспомнить, ибо по опыту знал, что чем больше давишь, тем хуже становится память у человека; он дожидался естественного прояснения памяти. Конечно, надо по горячим следам Анисовку насквозь прочесать, но Кравцов надеялся, что Вадик не теряет даром времени.
8
Вадик не терял даром времени и сидел уже у жены Шарова, Инны Олеговны, учительницы литературы (она и Вадика учила), женщины тонкой, рафинированной, которая в свое время уехала с Шаровым в Анисовку, и все ждали, когда она, склонная к эстетизму в поведении, одежде и манерах, не выдержит, сбежит. Но она не сбежала. А для сохранения эстетизма не заводила корову, овец, коз и даже кур, на огороде же вместо картошки и лука сажала, видите ли, цветы. Анисовцы слегка посмеивались, но быстро привыкли: современная деревня, в отличие от прежней, особенно деревня среднерусская, стала очень терпимой во всех смыслах, и нет такой придури, которой в ней места не найдется. Тем более что своей хватает. Уж одно к одному.
Инна Олеговна очень Вадику обрадовалась:
– Спасибо, что зашел, Вадик! А то учишь вас, а вы все уезжаете. И я ни о ком ничего не знаю. Хотя вы по-своему правы. Тебе здесь нравится?
– Да ничего. Много дикости, это я всегда говорил. Но если есть несколько хороших людей, уже можно жить.
– Или даже один? Вернее – одна? – проницательно спросила Инна Олеговна.
Вадик слегка смутился. Он понимал, что она имеет в виду Нину.
– Расскажи, Вадик, – с улыбкой попросила Инна Олеговна. – Мне можно, я же учительница.
В другое время Вадик не стал бы рассказывать. Но тут он вдруг понял, что его личные чувства могут послужить делу. И заявил:
– Расскажу, но – выпить бы для храбрости! И хорошо бы – самогона!
– Почему самогона? И где я его возьму? Впрочем, постой!
Инна Олеговна достала из шкафчика бутылку. Точно такую же, в какой была отрава Мурзина!
– Знаешь, я и себе налью! – сказала она, предвкушая рассказ о любви и от этого осмелев. И налила в две стопки. – Конечно, ужасно, учительница пьет самогон, да еще с учеником. Но ведь за любовь пьем, да, Вадик? – И она подняла стопку.
– Нет! – крикнул Вадик. – Постойте!
– Что такое?
– Извините... Это вы сами делали?
– Ты думаешь, что я гоню самогон?
Вадику стало неловко. Он пробормотал:
– Синицына Зоя Павловна говорила... Что вы рецепт...
– Зоя Павловна старая уже, она напутала. Я рецепт вишневой наливки спрашивала, она ее чудесно готовит. А это я даже не знаю откуда. Андрей Ильич вроде принес. У кого-то конфисковал на рабочем месте. Ну и стояло, пока ты не пришел. Здоровье твоей возлюбленной! – И опять Инна Олеговна подняла стопку.
– Нет! – закричал Вадик.
– В чем дело?
– Понимаете, – придумывал Вадик на ходу, – я пошутил вообше-то! На самом деле я самогон не пью. И вам не советую. Там сивушные масла, там чего только нет! Страшная вещь!
