Полюбовавшись на эту сцену в течение некоторого времени, маленькие король и королевы отправились на поиски герцога Веллингтона. Он обнаружился в общем помещении для офицеров – круглой ротонде, задрапированной зеленой тканью. С потолка свешивалась бронзовая люстра, покрытая слоем многолетней пыли. Посередине располагался бильярдный стол, за которым несколько офицеров играли и разговаривали. Герцог стоял в одном из концов комнаты. Его окружали лорды Рослин, Бересфорд, Соммерсет и Артур Хилл, а также генералы Мюррей, Гардиндж, Лондондерри, Фицрой и прочие. Рослин как раз произносил его светлости следующий панегирик:

– Милорд, когда вы появляетесь, с моих очей словно спадает пелена. Вы – сияние ясного солнца после дождя. Темные тучи при вашем появлении спешат укрыться в глубокой пучине, откуда вышли и куда должны возвратиться. Сотни цветов, поникшие прелестными головками под яростью бури и поблекшие от ее неистовства, поднимают тонкие стебли, расправляют изумрудные листики и вскидывают златые короны к первым лучам, возвещающим ваш приход, ликуя всем существом, ибо последние капли дождя, озаренные вашим блеском, вспыхнули слабой радугой, и она с каждым мигом все ярче. Глядя на эту величественную дугу, раскинувшуюся в небесах над землей, знамение того, что воды потопа никогда больше не сомкнутся, бурля, над высочайшими горами, венчающими облаками свою главу, не прокатятся с грозным торжеством по долинам, исполненным красы и покоя, я размышляю о таинственной связи между смиренной дождевой каплей, с одной стороны, радугой в небе и первыми весенними ростками – с другой, ведь они сходны в своем происхождении; хотя одна – дитя небес, а другие – земли, всех их «шторм в колыбели качал и баюкала буря». Ну как, милорд? Разве не прелестно? – проговорил он, больше напоминая в этот миг мартышку, нежели человека.

– Рослин, – отвечал герцог, саркастически улыбаясь, – сегодня вы превзошли себя, хотя, боюсь, убеди мы выступить шакала или шимпанзе, воришку или пигмея – им бы удалось нагородить еще больше бессмыслицы и несуразностей. Однако, сэр, и теперь я совершенно серьезен: если вы еще раз обеспокоите меня подобными тирадами, более напоминающими убогие словоизлияния жалкого стихоплета, чем речь разумного и смелого офицера или даже штатского, наделенного хотя бы посредственными способностями, я непременно предоставлю вам случай явить изящные французские манеры – шарканье ножкой и поклоны, – каковые, произведенные под плетьми на виду у всего гвардейского полка, едва ли вызовут общее восхищение. Кроме того, сэр, вы отныне должны ежедневно присутствовать на муштре и оглашать список личного состава, собственноручно драить свое оружие и амуницию без помощи денщика, в обществе чистильщиков армейских сапог, дабы обучить их благородному ораторскому искусству и своим примером улучшить их обхождение, после чего отсидите несколько месяцев на гауптвахте: надеюсь, там в тишине и одиночестве вам удастся сочинить более достойные образцы изящного слога, нежели те, что нам до сих пор доводилось от вас слышать.

На этом его светлость умолк. Все генералы презрительно смотрели на Рослина и, когда тот пытался к кому-нибудь подойти, шарахались от него, как от прокаженного. Видя такое их пренебрежение, несчастный залился слезами и с громкими рыданиями бросился прочь из комнаты. Через несколько минут все услышали, как он распевает следующие куплеты:

Тут послышался громкий шум, и вбежал Егерь, крича, что лорд Рослин бросился в огонь, но его успели вытащить, и он даже не обжегся.

– Отведите его в самое глубокое подземелье, – сказал герцог Веллингтон, – и месяц держите на хлебе и воде.

С этими словами его светлость вышел из комнаты, маленькие король и королевы – за ним.

– Куда вы направляетесь? – спросили они.

– К Артуру, – сказал он. – Ваши величества окажут мне честь, пойдя со мной?

– Да, – коротко ответствовали они, и через несколько минут, поднявшись по каменной лестнице, все пятеро оказались в длинной галерее, заканчивающейся дверью. Пройдя в нее, они увидели сводчатый проем, закрытый плотным зеленым занавесом. Герцог отодвинул портьеру, и взорам предстал очень изящный, хотя и маленький салон. Пол устилали персидские ковры, низкие диваны были обтянуты зеленым атласом с очаровательной вышивкой. Сводчатый потолок украшала сделанная со вкусом роспись в восточном стиле, на прекрасных беломраморных постаментах высились алавастровые вазы, полные благоуханных цветов. На каминной полке паросского мрамора красовались японские статуэтки тончайшей работы, а на итальянской мозаичной столешнице – порфировые, лазуритовые и агатовые фиалы с лучшими ароматами Востока. Все окна были затенены апельсиновыми и миртовыми деревьями, росшими в больших горшках севрского фарфора. У одного из них сидели маркиз Доуро и лорд Уэлсли. Первый был в мундире своего полка, синем с золотым позументом, второй – в белом шелке с бледно-зеленой каймой и малиновом плаще, застегнутом пряжкой с изумрудами и сапфирами.

Как только герцог вошел, оба весело вскочили, приветствуя его в своем тихом жилище после шума и многолюдства ротонды. Он сел и спустя недолгое время произнес:

– Какое роскошное у тебя жилье, Артур. Заверяю тебя, мой сын, оно едва ли может подготовить человека к тем тяготам, которые рано или поздно случаются в жизни каждого.

– О, отец! – воскликнул Чарлз. – Артур всегда создает тяготы даже там, где их нет. С самого своего прихода (то есть вот уже три часа) я ни разу не увидел улыбки на его лице и не услышал ни единого слова, так что принужден был открыть окно и забавлять себя беседой с каждым проходящим. Когда и этот последний ресурс исчерпался, поскольку во дворе не осталось ни души, я, просидев с полчаса в молчании, понял, что вот-вот впаду в меланхолию, поэтому встал, перенюхал все цветы и духи в комнате, затем принялся танцевать, трясти апельсиновые ветки, распевать веселые песни; я топал ногами, бушевал, плакал, строил Артуру рожи, передразнивая его кислую мину, вопил, смеялся, впадал в истерию и, наконец, не вытянув из него и полслога, обессиленно рухнул на стул, где и сидел, в отчаянии глядя на Артура, пока не вошли вы, – и лишь тут он, к моей несказанной радости, поднялся и отверз уста, чтобы вас приветствовать.

Герцог Веллингтон пробыл в здании конногвардейских казарм около часа, после чего вернулся на Даунинг-стрит, где его уже дожидалась свежая кипа официальных документов. Он немедля сел их разбирать, за каковым занятием я его пока и оставлю.

Как-то погожим осенним вечером герцог Веллингтон направлялся из Лондона в Стретфилдси. Он только что миновал деревню и въехал на узкую дорогу, идущую к воротам парка. Здесь он спешился и, ведя старину Бланко в поводу, неспешно зашагал вперед. Как я уже сказала, стоял погожий осенний вечер; в теплом воздухе не ощущалось и малейшего дуновения, высоко в небе медленно плыли легкие облака, и лишь кое-где на мглистом горизонте темнели синие полосы. Солнце только что село, улитки выползли из зеленой изгороди насладиться освежающей росой, которая в это время года выпадает сразу после заката. Дубы и боярышники у дороги почти не роняли листы, ибо осень только-только тронула своими нежными красками их темные кроны. Из звуков слышалось лишь гудение летящей божьей коровки да трели ручейка, незримо текущего по колее брошенной дороги за густыми зарослями дикого щавеля, цветного горошка и полевых трав. Холм по одну сторону тропы скрывал от глаз поместье с его обширным парком, садами, лесами и прочим, лежавшее в очаровательной долине, которая начиналась по другую ее сторону.