А как он сказал тогда?

Хаблак еще раз представил себе Манжулу. Сидит на стуле непринужденно, заложив ногу за ногу, смотрит ему прямо в глаза и отвечает убежденно:

«Нет, товарищ, ищите в другом месте, в моем чемодане не было ничего постороннего. Гарантия».

Может, это было сказано немного иначе, но последнее слово «гарантия» Хаблак помнил абсолютно точно. Как и уверенный тон, каким оно было произнесено.

Выходит, соврал. И соврал на свою голову, видно, провинился перед кем-то, и провинился основательно, раз все-таки дотянулись до него.

А может, и в самом деле оступился или споткнулся на узкой тропинке над обрывом.

— Да, Иван Яковлевич, — ответил Дробахе, — помню я Манжулу, снабженец Одесского машиностроительного завода. Тогда он не вызвал у меня никаких подозрений.

— А теперь?

— Не нравится мне эта история.

— Кому же понравится? А что тут, в Киеве?

— Двое из четверых отпали.

— У меня требует выяснений один. Доктор наук из научно-исследовательского института. Но, кажется мне, все это пустое. Знаете анекдот о внутреннем голосе?

— Слышал.

— Так вот внутренний голос подсказывает мне...

— Что надо лететь в Одессу?

— Немедленно, первым же рейсом.

— А вы?

— Буду разрабатывать киевские версии.

— Мы должны увидеться. Времени достаточно, ближайший одесский рейс через три часа.

— Сейчас я подскочу к вам. Домой заедете?

— Подкинете меня на Русановку?

— Моя машина будет в вашем распоряжении.

Хаблак положил трубку и встретился с укоряющим взглядом Каштанова. Сразу сообразил, чем недоволен полковник, и объяснил:

— Конечно, негоже следователю по особо важным делам ехать к простому смертному, но у нас с Иваном Яковлевичем свои отношения, и он не обидится.

— Скоро и с генералами на дружеской ноге будешь... — пробурчал незлобиво полковник. Спросил: — Одесситы как там, все осмотрели?

— Басов сам выезжал на место преступления.

— Ну и что?

— Басов — это фирма.

— Молодежь теперь говорит: не фирма, а фирма́, — будто и не кстати сказал Каштанов. — Надеюсь, они догадались поставить там милицейский пост?

— Догадались.

— Какие-то следы есть?

— Кажется, не очень...

— А ты говоришь: фирма. Хорошо, лети, я на тебя полагаюсь.

С Мариной Хаблак увидеться не успел, лишь предупредил по телефону, что вылетает в Одессу, а вот со Степаном попрощался — садик сразу за их домом, и дети из младшей группы как раз резвились на воздухе.

Сын сидел на деревянном коне, крепко обняв его за шею, а другой малыш пытался стянуть его, Степан отбрыкивался, сопел, но держался, и Хаблак подумал: пусть так будет всегда — лишь бы на коне.

Он сам снял Степана, тому это не очень понравилось, но Хаблак посадил его себе на шею, теперь сын был выше всех, он оседлал отца и весело хохотал, Хаблаку было весело и радостно, он с сожалением ссадил сына, ведь времени оставалось совсем мало, и Дробаха ожидал за живой оградой садика.

В самолете Хаблак думал: неплохо было бы подключить к расследованию старшего лейтенанта Волошина. Когда-то Волошин здорово помог ему, тогда Хаблак вышел на целую группу валютчиков, крутившихся около бармена одесского ресторана «Моряк».

Хаблак с удовольствием вспоминал это дело. Тогда им пофартило, хотя, казалось, не было никаких следов.

Будут ли они сейчас?

Как говорил ему тогда Волошин? У нас — порт, все смешалось, сам черт шею сломает. А они не черти, а обычные милицейские офицеры, и шеи ломать никак не хочется.

Хаблак снова представил Манжулу и его пижонские белые джинсы. Прошло всего несколько дней, как виделись, а уже нет человека. Видно, знал что-то или догадывался, но промолчал. Если бы рассказал, может, остался бы жив.

А он — «гарантия»...

Значит, были у него серьезные основания.

Вот его и убили. Наверно, убили... И называется он сейчас, согласно казенной терминологии, «потерпевший».

А если не потерпевший, а тоже преступник?

Первое, о чем подумал Хаблак в Одесском аэропорту: вероятно, телепатия все же существует, ну не в ее шарлатанских крайностях, а в каких-то еще неизвестных человечеству формах и проявлениях, поскольку возле выхода с поля увидел знакомое круглое и симпатичное лицо старшего лейтенанта Захара Волошина. Невдалеке стояла и «Волга». Хаблака встречали по первому разряду; он это понял сразу, но набрался нахальства и поинтересовался, где же Басов.

Волошин обиделся, но, пожалуй, не очень.

— Тебе уже старших лейтенантов мало, — хохотнул, — подавай подполковников! Перебьешься.

Хаблак почувствовал, что допустил бестактность, и начал оправдываться:

— Мне очень приятно тебя видеть, в самолете даже мечтал об этом. Но Басов ведь был на месте происшествия, хотел сразу расспросить его.

— Подполковник на совещании в облисполкоме.

— Но рабочий день заканчивается.

— Однако не закончился. Сейчас мы устроим тебя в гостиницу, тем временем Гурий Андреевич освободится, можете даже поужинать вместе, объедините полезное с приятным.

— А ты знаешь, где это произошло?

— Происшествие с Манжулой?

— Ну да.

— Чего я только не знаю!

— Тогда сделаем так: гостиница и ужин, надеюсь, от нас не уйдут. Поехали прямо туда.

— Невтерпеж?

— Слушай, старик, а если ночью дождь пойдет?

— И смоет и так едва заметные следы?

— Ты догадлив.

— На том стоим. Но ведь, видишь, солнце, и синоптики говорят, что такая погода...

— Ты им веришь?

— Не очень.

— Поехали?

— Поехали. — Волошина не надо было убеждать, понимал: Хаблак прав, и он на его месте поступил бы так же.

Путь от аэропорта к Лузановке пролегал чуть ли не через весь город, потом они выскочили на приморское шоссе, ведущее в Николаев, шофер гнал «Волгу» уверенно, и не успели они с Волошиным наговориться, как свернул на боковую грунтовую дорогу, машину начало бросать на колдобинах, проехали еще немного и остановились.

Грунтовая дорога тут, собственно, кончалась, кто-то перекопал ее, чтоб машины не подъезжали к морю — оно было совсем рядом, метрах в ста пятидесяти — двухстах, тихое, синее, даже золотистое: солнце садилось в него и, казалось, растворялось в воде.

Хаблак машинально направился к морю, вероятно, каждый так бы повел себя, море гипнотизирует и притягивает к себе, но Волошин указал майору на тропинку, круто поднимающуюся из ложбины на гору, и Хаблак пошел за старшим лейтенантом, все время оглядываясь на море.

Белый пассажирский корабль шел вдоль берега, совсем недалеко, а под самой горой, на которую они взбирались, стояла рыбачья шаланда, и чайки скандалили над нею. Ссорились, бросались на воду, горланили резко и требовательно, а на корме шаланды лежал человек, подложив руку под голову, и дремал, не обращая внимания ни на крикливых чаек, ни на вековечное морское раздолье.

Хаблак позавидовал ему: они карабкаются по извилистой тропинке, сейчас засуетятся в поисках следов, а человек тот раскинулся на солнце, он далек от их, пусть и важных, хлопот, сети поставлены и рыба ловится, шаланду покачивает легкий ветерок, пахнет морем и сухой полынью с берега, и хоть горланят чайки, под их крики даже лучше спится.

Вверху, опершись спиной о шероховатый ствол акации, сидел милицейский сержант, небось ему надоели чайки, жаркое солнце, пожалуй, и море, он видел их каждый день, и Хаблак подумал: сам он сейчас мечтает сбежать по тропинке и окунуться в море, а сержант, может, не купался уже неделю или больше, так ему осточертели и море, и солнце.

Сержант обрадовался им, как ближайшим родственникам, его можно было понять, чуть ли не весь день протомился тут. К тому же, наверно, был твердо убежден, что это его сидение ни к чему — ну оступился человек, не удержал равновесия, покатился с горы, такая уж судьба. Сам виноват, надо быть осторожнее и не шляться над обрывом, тут высота, костей не соберешь...

А если даже подтолкнули человека? Попробуй установить это... Пускали и собаку, довела до шоссе, а тут и без собаки понятно: человек мог прийти сюда только со стороны шоссе.