«Ну и ну, — покрутил головой Хаблак, — если то, что она говорила, правда...»
Лапский, не спрашивая разрешения, зашел в директорский кабинет и щелкнул дверным замком.
— Плохие дела, Федя, — сказал коротко. Сел в низкое кресло и вытянул ноги, обутые в лакированные черные туфли. — Налей мне рюмку коньяку. Налей и себе, дела в самом деле скверные, надо все обсудить.
Федор Федорович с готовностью, будто только и ожидал такой просьбы, вынул из ящика дешевого и поцарапанного письменного стола бутылку марочного коньяка «Карпаты» и два хрустальных бокальчика. Налил Лапскому полный, а себе немного.
«И тут хитрит, — неприязненно подумал Лапский. — Привык ловчить везде. Но по мелочам, как жулик, без масштаба и перспективы. Нет у него размаха. Однако, — решил, — может, это и к лучшему. Размах есть у Валерия Саввича Лапского, есть и голова на плечах, у Федора же Федоровича только директорский кабинет с потрепанным столом и марочным коньяком в нем».
— А не паникуешь? — Федор Федорович отхлебнул коньяку и сощурился от удовольствия.
«Алкаш проклятый... — чуть не вырвалось у Лапского. — Я бы тебя на месте нашего начальства давно выкинул из ресторана без выходного пособия».
Однако был вынужден признать, что именно это качество их директора и устраивает его, Лапского, да третьего их компаньона — Анну Бориславовну Утку. А Федор Федорович пусть тешится марочным коньяком: ежедневно получает наличными тридцать — сорок рублей, иногда даже полсотни, это подумать только, зеленую бумажку ни за что, фактически за невмешательство.
— Ну что же случилось, Валера? — спросил директор не очень озабоченно. — Неужели сам не можешь уладить?
— А случилось то, Федя, — не без злорадства сообщил Лапский, — что сегодня твоя тридцатка гавкнула.
— Не ври.
«Этот болван еще и не верит!» — возмутился Лапский. Сказал, понюхав коньяк и едва пригубив:
— И не только сегодня, а и в ближайшем обозримом будущем.
Наконец до директора дошло. Поставил недопитый коньяк и спросил недоверчиво:
— Ты имеешь в виду?..
— Да, я имею в виду, что придется тебе, Федя, перебиваться на зарплату в размере двести пятьдесят рублей ежемесячно. Вместе с прогрессивкой за перевыполнение плана. Если, конечно, мы этот план будем перевыполнять.
— Ты что, с ума сошел?
— Видишь, двести пятьдесят тебе уже мало...
Федор Федорович автоматически долил свой бокальчик и осушил его одним духом.
— Плохие шутки, Валера, — бросил хмуро.
— Я не шучу, Федя. — Лапский закинул ногу на ногу, покачал ею, глядя на блестящий носок лакированной туфли. — Эта шлендра, Надька Наконечная, подговаривает официантов и свою пятерку сегодня не внесла.
Директор беспечно махнул рукой.
— Уволим! — решил. — Надьку уволим — и с концами.
— Не выйдет.
— Это почему же? Запишем ей выговоряку, найдем за что, потом рассмотрит местком, а я — приказ. На жалобы клиентов спишем.
— Нет, — покачал головой Лапский, — эта пройдоха языкатая — совесть у нее, видите ли, заговорила — пойдет по инстанциям, а нам сие ни к чему.
— Что же делать?
Теперь Валерий Саввич увидел неподдельную тревогу в бегающих глазках директора. Отпил коньяку и сказал тоном, исключающим возражения:
— Сделаешь так, Федя. Этой Наконечной вместо выговора — благодарность. И в отпуск ее, я уже договорился с месткомом, путевку ей в Одессу выделили. Санаторий, теплое море, пляж — все для передовиков производства.
Директор недовольно покрутил головой:
— Вернется — на голову сядет.
— Нет, — блеснул глазами Лапский. — Не вернется.
— Как так?
— А ты что-нибудь придумай. Впереди целый месяц на размышления. Выдвинь ее куда-то как передовика производства. Надька к тому же студентка торгового института, ей расти надо, а не в официантках бегать.
— Трудно, — грустно возразил директор, — она же у нас лишь три недели...
Лапский разозлился.
— А мне, думаешь, легко было ей путевку выбить? — воскликнул. — Она ведь к нам по переводу попала, другие же годами работают!.. И все же сделал!
— Путевка в наших руках, а выдвижение от треста зависит. Сомнительное дело...
Лапский подумал, что директор на этот раз прав. Но подумал также, что отказ платить ежедневную десятку или пятерку — только начало, в конце концов, эти десятки — тьфу, на ежедневные мелкие расходы директору и еще кое-кому, лишь бы молчали.
Главный же источник их доходов, его и заведующей производством Утки, — совсем другой, о нем не знает ни директор, ни официантка Надька, правда, может, Надька или кто-либо из других официантов догадывается, поэтому следует немедленно под корень рубить — Надежда Наконечная не должна вернуться в ресторан.
Валерий Саввич насупился: вообще-то есть разные способы, только о них не должен знать никто, даже этот болван в директорском кресле.
И еще: надо обсудить эту проблему с Уткой. Умная женщина, энергичная и решительная, светлая голова, и умеет найти подход к человеку. Не разбрасывается деньгами — одному пятерочку, другому — красненькую, все шито-крыто, аккуратно, все признательны ей, благодарят и кланяются.
А за что, спросить бы, благодарить?
Лапский самодовольно усмехнулся. У них все организовано, все продумано и выверено. Ну кто может даже представить себе, что в основном все махинации делаются не в ресторане, а в скромной столовой самообслуживания на первом этаже?
В ресторане — ажур, ресторан — под колпаком трестовских ревизоров и работников отдела борьбы с разными расхитителями, то, что, к примеру, официант припишет к счету рубль или десятку, это его личное дело: попался — отвечай, официанту можно записать выговор, уволить с работы, даже в крайнем случае, если уж точно поймали за руку, отдать под суд...
Все правильно, и он первый выступит на общем собрании коллектива с гневным осуждением недостойного поведения любителя чаевых.
А что: знай, у кого брать. Для этого ты поставлен тут, для этого ты и бегаешь с черной бабочкой, знай, перед кем вилять, клиент должен платить за все...
Даже за вареники с мясом или обычной картошкой, вдруг подумал Валерий Саввич, подумал не без удовольствия, ибо помнил, сколько они с уважаемой Анной Бориславовной нагребли на этих варениках. Не считая уже бифштексов, отбивных, закусок...
Да и кто сосчитает блюда, которые съедаются в обычной столовой самообслуживания — и кто может знать, что с каждого вареника или бифштекса идут отчисления...
От этих мыслей Валерию Саввичу стало приятно и одновременно жутко, жутко за свое светлое будущее, подумал: может, следует и остановиться, нагребли уже достаточно, одних сберегательных книжек на предъявителя десять, кажется, и каждая на семь тысяч, стоп, десять или одиннадцать, боже мой, он даже забыл, сколько у него книжек, да, конечно, одиннадцать, значит, только на сберегательных книжках...
А когда-то сладкой мечтой было пятьдесят тысяч. Пятьдесят — и точка. Сумма казалась недосягаемой, ее хватило бы на всю жизнь, безбедную, даже с комфортом, однако он давно уже определил новую цифру, давая слово остановиться на ней и заранее зная, что ничего из этого не выйдет: жажда потребления была в нем неистребима — ковры, сервизы, хрусталь, ювелирные изделия.
Да и что для них с Уткой золото? Анна Бориславовна рассказывала: позавчера ехала в переполненном троллейбусе и потеряла золотые часы с браслетом. Так даже и не стала искать. Попробуй растолкать пассажиров! Себе дороже...
Лапский подумал: он бы все же растолкал, не такой уж он гордый, как Утка.
Вот проклятая баба, ума и спеси хватит на десятерых, и это — с такой фамилией!..
Валерий Саввич допил коньяк и покрутил в мясистых пальцах хрустальный бокальчик.
— Итак, — сказал как-то неопределенно, — я тебя, Федя, предупредил. Так делай выводы, — Вздохнул и поднялся, не сомневаясь, что решать за директора придется ему, Валерию Саввичу Лапскому. Что ж, он выберется и из такого переплета, в конце концов, овчинка стоит выделки.
