Вернется и женится на тебе.

— Таня! Я не могу работать в таких условиях! — Алексей треснул кулаком по столу, едва не попав по клаве компьютера. — Заткни его чем-нибудь!

— Заткни? Ты сказал «заткни»?! Это ты теперь так говоришь о нашем сыне? О твоем, между прочим, ребенке! — Таня ворвалась в комнату, шипя и искрясь, как праздничная шутиха — впрочем, ни к шуткам, ни к праздничному настроению ее голос и слова не располагали. — В дом приходишь поесть и поспать, в выходные из компа своего идиотского не вылазишь, нет чтоб с Олежкой посидеть — все я, я его носи, я его корми, я готовь, папмерсы меняй — все я!

Волокна сварицы, тянувшиеся за ней, полыхнули таким жутким светом, что даже не видевший ни вспышки, ни самой сварицы Алексей моргнул. Отеть на пути разъяренной женщины боязливо втягивала ворсинки тенет и даже чуть расступалась.

— Я, между прочим, работаю! — вспыхнул и он. — Я нас кормлю! А ты дома сидишь и еще претензии выставляешь! Танька, ну пойми: эта презентация — мой шанс. Если я ее успешно проведу, меня назначат старшим менеджером отдела, а это, между прочим, десяток баксов к зарплате! Если проведу — потому что Егоров, гнида, из кожи вон лезет, чтоб меня обойти…

Завид, шевеля десятками крошечных ножек, выполз из глаза Алексея, перевалил скулу, челюсть — и устремился по шее вниз, под воротник. Таня, конечно, завида не заметила — она лишь испытала мгновенное отвращение от его малоприглядной даже по невзыскательным меркам Нави внешности.

— Работает он! — завизжала она, заставляя свисающее с потолка студенистое главное тело сварицы ходить ходуном, переливаясь от наслаждения. — Господи, какие ж вы все козлы и самолюбы! Он работает!.. Перекладывать бумажки с места на места и на секретуток облизываться — это работа, да? Вот — работа! — Таня ткнула пальцем в стену, за которой захлебывался криком маленький Олег. — Всю жизнь главная работа на нас! Даже с ними — мы вынашиваем, мучаемся, рожаем, а эти козлы сунули, вынули и скачут, еще и выпендриваются!

— Да как ты не понимаешь, Таня! — заорал и Алексей. — Я же русским языком тебе объяснил: у нас на носу квартальное отчетное собрание фирмы! И я обязан представить презентацию о проделанной работе! О-бя-зан! А в такой обстановке я работать не могу! И мы — и ты, и он тоже — все мы лишаемся верных десяти баксов в месяц! Фархад уходит, будет вакансия, шеф назначит или меня, или Егорова — ты можешь это понять?!

Таня всхлипнула.

— Ты все врешь, Степанов… — внезапно севшим горьким голосом произнесла она, опускаясь на диван, — тенета отети тут же присосались к ее бессильно свешенным между колен рукам. — Ты все врешь. Мне Томка рассказывала — ты к Фариде клинья подбиваешь, к этой крашеной лахудре…

— О черт! — бессильно воздел руки Алексей. Тенета отети и волокна сварицы опасливо колыхнулись, пара злыдней, оседлавших его шевелюру, припала к волосам. — Я так и знал, что ты это так воспримешь…

— А как? Как я должна это воспринять?!

— Танька, ну пойми: Фаридка — племянница шефа. Кому, как не ей, знать, какие у него требования? И как, по-твоему, я должен был у нее это узнать? Вот так подойти и спросить: Фарида Джамадовна, а какие запросы у вашего уважаемого дяди в отношении квартальных отчетов? Понятно, надо контакт навести… конфеты там… но у нас с ней ничего не было! Не было и никогда не будет, слышишь?

Перистые щупальца ласкотухи вынырнули на мгновение из произносившего эти слова рта и скрылись в нем снова.

Крикса за стеной вновь напряглась, насыщая свой голод, проявляясь в плотском мире тем единственным способом, какой был ей доступен, — в истошном детском вопле. Сегодняшние запасы любви, тепла, просто терпения родителей она уже выела, и теперь ничего не оставалось, кроме тоски и беззащитности маленького комка плоти — ее добычи.

— Ты все врешь, Степанов… — проговорила прежним голосом Татьяна, не глядя на мужа. — Просто я после роддома уже не такая — вот ты и смотришь на сторону. А я теперь тебе не нужна…

Алексей закусил губу. Нечестно было бы сказать, что только от досады — жалость к жене он тоже испытывал и хотел не только успокоить ее, но и утешить. Обильно заселившая отнорок нежить выела еще не всю его любовь к Тане. Он протянул руку к плечу жены — но выползший из-за золотистых прядей большой студенистый ревнец злобно сверкнул на него многочисленными зелеными глазками, а двое мелких завидов поспешно бросились к протянутой руке — и он, не видя их, все же отдернул пальцы.

Запищал крохотный мех, окутываясь стайкой мелких, как мошка, вестиц. Татьяна, всхлипывая, полезла в карман блузки, достала мобильник, раскрыла, прижала к мокрой щеке:

— Ой, бабуль, это ты? Нет, я рада, рада… нет-нет, у нас все в порядке, просто я простыла, вот, носом хлюпаю. И у Олежика все в порядке… Ой… ой, бабуль, как здорово… нет-нет, что ты, совсем не помешаешь… Да, конечно… тебя встретить? А то Леша бы подъехал… Ну, как хочешь… Хорошо… Целую!

— Что она сказала? — тихо спросил Алексей, направляя палец на мобильник.

— Бабушка сегодня приедет, — заявила Татьяна.

— Нет, я не могу! У меня вообще нет времени даже дышать толком, ребенок орет, а еще явится эта сумасшедшая старуха!..

— Что?! Это бабушка Оля сумасшедшая? Может, тебе и мама моя не нравится?! Ты что, забыл, кто нам купил квартиру? А бабушка Оля хоть с Олежкой сможет посидеть, пока я передохну, до Тамарки с Иринкой сбегаю! И вообще она моя любимая бабушка, и попробуй только пискнуть что-нибудь, понял?!

— О господи! — Алексей кинулся к компьютеру, ударил пальцем по клавише «Enter», нетерпеливо сунул курсор в строчку «Завершение работы». — Все! Я ухожу… — Дискета с шипением выпрыгнула ему в руку. — …В интернет-кафе. Буду работать там.

— Работать?! — закричала Таня ему вслед. — Знаю я, где и с кем ты будешь работать! Козел! Можешь жениться хоть на Фаридке, хоть на шефе своем дорогом, ты…

Хлопнувшая дверь прервала ее монолог. Сварица раскачивалась, испытывая близкое к сытости чувство.

Крикса ела. Малыш кричал…

Мама, не грусти… не расстраивайся так, пожалуйста… я еще маленькая, я не знаю, почему дедушка обиделся. Ведь он же не мог обидеться просто на то, что я есть? Или на тебя — ты ведь такая замечательная, мама! Не расстраивайся, мамочка, я тебя так люблю, правда-правда. У нас все будет хорошо, вот Увидишь. Я рожусь, стану большая и умная и уговорю дедушку на тебя не сердиться. И мы будем жить вместе — я, ты, папа, дедушка, бабушка… Помнишь бабочек на огороде? Так хочется побегать за ними по травке. Обязательно побегаю. И куклу привезем на огород. А то она сидит в витрине, как я — в твоем животике, мама.

Я всех вас так люблю!

Мама, ты только не плачь — бабушка ведь не это хотела сказать? Я, наверное, маленькая и глупая, я совсем маленькая, я только третий месяц живу у тебя в животике. Она, конечно, не могла так сказать — она ведь твоя мама, она вот так же носила тебя в животике, как ты меня?

Как я ее люблю — сильно-сильно! Почти как тебя, мамочка.

Мама… не молчи, пожалуйста… ты же говорила со мной… и знаешь, не прячь так свои мысли. Ты прости, я маленькая и глупая — мне от этого немножко страшно.

Я глупая, я знаю — ведь мы же вместе и будем вместе, правда, мама? И ничего-ничего плохого не случится? Ты меня всегда защитишь, мама.

Я очень люблю тебя.

Когда в дверь позвонили, Таня уже в тысячный, наверное, раз с какой-то мертвой интонацией повторяла, встряхивая непрерывно вопящего малыша:

— Бай-бай, бай-бай, поскорее засыпай… Люли-люли-лю-леньки, прилетели гуленьки… баю-баюшки-баю, не ложися на краю… бай-бай, баю-бай, поскорее засыпай… Люли-люли-лю-леньки…

От крута постоянно повторявшихся колыбельных, ни одну из которых она не знала не то что до конца, но хотя бы до второго куплета, на нее саму накатила сонная одурь. Отеть шубой повисла на ее ногах и руках, волочась вслед за молодой матерью туда и сюда.

— Баю-бай, баю-ба-а-а… — Таня широко зевнула. — Ну чего ты не спишь, паразит такой? А? Чего тебе не хватает? Кормили тебя, сухой, какого черта еще надо? Паршивец…