Но руки еще некоторое время служили ему. До самой дороги. Он все-таки вышел на дорогу, не увидев ее, а угадав, что стоит на ней, и пошел по дороге. Ему казалось, что он идет быстро и ровно, и он даже отсчитывал шаги, только все время сбивался, потому что не мог вспомнить некоторых цифр. На самом деле он продвигался редкими, неверными шагами, порой топтался на месте, со стороны могло бы показаться, что он смертельно пьян.

Светлана вдруг сказала что-то неразборчиво, и старик ей ответил, успокаивая. Вместо слов у него получилось мычание, хотя старик думал, что говорит убедительно и мягко.

Потом он уже ничего не думал и не считал шагов, а боролся с видениями, которые уговаривали его остановиться и лечь, видел разных людей — и сына, и покойную жену, и Ольгу Герасимовну, но их увещеваниям не верил.

Он упал у самого края леса и инстинктивно лег так, чтобы обнять Светлану, подтянул колени и спрятал ее от ветра в кольце рук. А ему казалось, что он идет.

Так их и нашли. Минут через десять после того, как старик упал. Их нашли люди, которые возвращались из леса по той же дороге, потому что многие уже замерзли, и торопились домой, чтобы немного отогреться, передохнуть и с рассветом снова идти в лес.

А когда потом Светлану спрашивали, как и где нашел ее старик, она не могла вспомнить.

“Дар Анюя” — отрывки из повести “Геутваль” В.Болдырева. Первый отрывок — “В тисках” — печатался в предыдущем сборнике “Мир приключений”. Действие всей повести происходит на Чукотке в 40-е годы. Обстановка в этом отдаленном районе нашей страны сложилась сложная и своеобразная. Дело в том, что коллективизация на Чукотке происходила намного позже, чем в остальных районах Советского Союза. При ликвидации кулачества приходилось принимать самые разнообразные меры: дипломатию, разъяснительную работу, — крайние меры применялись только к тем, кто выступал против Советской власти с оружием в руках. Молодые специалисты, выполняя ответственное поручение Дальнего строительства, проникают в Центральную Чукотку, где остались последние крупные кулаки и шаманы. Преодолевая их интриги, а также стихийные бедствия, Вадик и Костя скупают для совхозов многочисленные табуны оленей и выводят их на Анадырское плоскогорье на летние пастбища. Им помогает Геутваль — пастушка “короля” Анадырских гор Тальвавтына.

В публикуемых отрывках рассказывается о последних днях “острова прошлого” на Чукотке и о необычайной судьбе героев повести.

Июнь — чудесная пора в горах Чукотки. Снега стаяли, греет проснувшееся солнце, комаров еще нет, тундра, освободившись от снега, расцветает. Люди и олени блаженствуют после долгой зимней стужи.

Все наши злоключения остались позади. Мы обрели мир, покой и тишину. Нежимся на пушистом ковре ягельников, на террасе, высоко приподнятой над долиной. Голову слегка кружит терпкий запах цветущего багульника. Повсюду зеленеют побеги горной осоки с пушистыми серыми головками.

Вокруг, куда ни глянь, синеют сопки — островерхими голубыми валами. Целая страна Синегория! Море света заливает долину дивной красоты, простершуюся у наших ног. На альпийских высотах все источает свет: небо, горы, озера, ослепительно белеющая наледь на дне долины.

Голубоватый ледяной ее щит, покрывая галечное русло во всю ширь долины, теснит горную речку, и она ветвится под щитом. Сквозь лед это, конечно, не видно, но вековое потепление климата, сократив некогда величественную наледь, освободило побелевшее ложе, израненное ручьями.

На зеленом склоне сопки, ниже террасы, где мы расположились, мирно пасутся тысячи важенок с пушистыми оленятами, похожими на Бемби. Склон так густо усыпан оленями, что издали кажется живым — шевелится. Отел прошел благополучно, и мы удвоили свой громадный табун…

— Как хороша наша страна весной… — задумчиво говорит Геутваль.

Девушка устроилась на пестрой кочке, обняв колени руками. У ее ног дымит костер, и греются на угольях походные кружки с крепким чаем. Костя, раскинув могучие ручищи, лежит на спине, разглядывая эмалевую синь неба. Рядом покоятся глянцевитый пастушеский посох и маленький винчестер Геутваль.

Набираю, не вставая, полную пригоршню сморщенной прошлогодней шикши, протягиваю девушке. Она машинально берет по одной ягодке. Губы наши черны от водянистого сока. Смуглое обветренное личико Геутваль затуманено грустью.

“Милая девочка… Что смущает ее? Вспоминает ли недавние дни холода и всевозможных лишений? Или жаль прощаться с Пустолежащей землей, оставшейся за близким перевалом?”

Мы с Костей боготворим ее. Бродим повсюду втроем, точно связанные незримой нитью. Вместе дежурим сутками у стада, вместе отдыхаем, вместе ловим хариусов и форель в прозрачной горной речке у нашего стойбища.

Геутваль смягчает необузданный нрав моего друга. В своих чувствах не могу разобраться. После всех наших злоключений юная охотница еще милее мне и будит в душе безграничную нежность. И вместе с тем понимаю, что не должен переступать грань дружбы. Ведь Мария, может быть, уже возвращается на Чукотку из далекой Польши…

Вдруг Геутваль встрепенулась. Глаза ее округлились, лицо окаменело.

— Человек, человек! Смотрите…

Она указывала на крутой перевал по ту сторону долины. За каменистой его седловиной синели островерхие гребни Пустолежащей земли. По сланцевой россыпи, почти сливаясь с серым фоном камней, двигалась крошечная фигурка. Ее мог заметить только наметанный глаз охотника.

Геутваль вообще отличалась необыкновенной остротой чувств. Она первой замечала что-то необычайное в тундре, слышала звуки, которые мы с Костей еще не улавливали, чувствовала едва ощутимые запахи.

— Издалека идет — с пастушьей палкой… — говорила Геутваль, прикрыв глаза козырьком ладони.

— Ну и дьяволенок! — удивился Костя. — Разрази гром, не вижу посоха. Котомка за плечами, точно, есть…

Действительно, фигурка человека, спускающегося с перевала, казалась горбатой.

— Ружье еще несет… — разглядывая путника, прошептала Геутваль.

С тревожным любопытством следим за пришельцем. Появление непрошеного гостя из Пустолежащей земли не предвещает ничего хорошего.

— Кого еще черт несет?! — пробормотал Костя, поднял винчестер и выстрелил в воздух.

Эхо раскатилось в сопках. Путник точно споткнулся о невидимую преграду. Оглядел долину и стал быстро спускаться к наледи.

— Табун увидел, — констатировала девушка.

— Пошли встречать! — рявкнул Костя, повесив маленький винчестер на шею, как автомат.

По крутому склону мы быстро спустились на дно долины и пошли по наледи навстречу незнакомцу, оставляя следы на голубоватом подтаявшем снегу. Пришелец остановился у края наледи, поджидая нас. Откинув замшевый капюшон, он стирал пот с разгоряченного лица.

Меня поразила необыкновенная внешность незнакомца. Рослый, в замшевой весенней одежде, с ножом на поясе, винчестером и котомкой за плечами, с пастушьим посохом в руках. Широкоскулое, типичное монголоидное лицо обрамляла огненно-рыжая, давно не стриженная шевелюра!

Пришелец настороженно следил светло-голубыми глазами за нашей троицей.

На чистом чукотском языке он приветствовал нас.

— И-и, — недоумевающе ответил Костя. — Вот так диво, — пробормотал приятель, — рыжий чукча!

С любопытством разглядываем странного гостя. Рыжие волосы и голубые глаза придают ему сходство с европейцем. Но скуластое лицо, ладно сшитая чукотская одежда, чистая чукотская речь свидетельствуют, что перед нами настоящий чукча.

Спрашиваем по-чукотски. Незнакомец отвечает односложно и скупо.