— Капитан носит орден? Он давно награжден?

— Это орден Боевого Красного Знамени, — сказал Анцелович с гордостью, словно не Дед, а он был обладателем ордена. — Деду дали его за Вятку.

— За что? — Бабушкин даже привстал.

— За Вятку, глухой тетерь. Не за марсельскую кухню. За бои на реке Вятке.

— Я Вятку знаю вдоль-поперек…

— Мало знать, надо было отвоевать.

На камбузе молодецки справлялся Иван-негр. Передал Корзинкину металлический поднос с горкой тарелок. Они были раскалены, предназначались для мяса на вертеле.

В кают-компании Амер обнимал одной рукой О’Флаерти, свободными руками — один правой, другой левой — немец и англичанин чокались, подносили ко рту бокалы. Решили выпить на брудершафт. Хрыпов разговаривал с супругами Труцци. Ждали смены блюд. Бабушкин думал о своем. Корзинкин с подносом вошел бочком. С кого начать? Анцелович протянул руку за тарелкой.

— Бите шон, — сказал Корзинкин. Для чего-то чуть пригнулся.

Анцелович схватился за тарелку, вздрогнул, она полетела на пол, покрытый большим синим ковром.

“Подымет сам”, — подумал Корзинкин. Подрулил к Труцци.

Дама — всегда дама.

Эмма Труцци взяла тарелку с подноса за край. Рефлекторным движением артистка цирка подбросила в воздух тарелку, ухитрившись придать ей вращательное движение. В следующие секунды Вильяме словил эту тарелку, поставил перед женой на стол. Анцелович сказал:

— Раскалили тарелки, как в аду. Кто вас, черт дери, научил?

— Поостудим, — сказал Бабушкин, встав из-за стола.

Он отвел улыбающегося Корзинкина в сторону, а потом, взяв у него две тарелки, продолжавшие держать в себе жар, неторопливо подбросил над головой. Словил. Повторил номер с тремя тарелками. (Афоня жонглировал и тарелками и ножами одновременно. На досуге Бабушкин забавлялся с ним.) Все сошло бы хорошо, если бы иностранцы не пришли от этого экспромта в восторг. От выпитого вина оба находились в высоких градусах. Амер пустил в воздух с десяток карандашей, замахал руками и не словил и одного. Тогда он взялся за пустые бутылки… Эмма быстро приблизилась к нему, ласково сказала, что надо пойти проветриться. Пока что в море все себя чувствовали, как дома.

Опустевшая кают-компания наполнялась моряками, свободными от вахт. Пришел Иван отдохнуть, посидеть с товарищами. Было тихо. Даже на поминках бывает веселее. Корзинкин и Анцелович убрали со стола всю стеклянную посуду. Батарея бутылок занимала внушительную позицию в середине стола. Горлышки без пробок источали соблазнительные алкогольные ароматы. Все они были закуплены иностранным пассажиром. А советские моряки во время рейса не пьют. Если кто и пропустит невзначай стаканчик, то не за чужой счет.

К вечеру стало известно: завтра днем, если не будет тумана, станет виден Кронштадт.

Бабушкин заставлял себя не думать о будущем, но спокойствия не было, он не находил себе места.

Походил у капитанской каюты. Дед закрылся у себя. На мостике вахту нес помощник. У Деда в каюте на столе фотография красивой женщины. В каких он отношениях с ней? Спросишь — не ответит. А вот док хорошо знает Ольгу Модестовну! Когда Хрыпов приходит на Сергиевскую улицу в затейливый особняк, он находит свою приятельницу среди белого мрамора, дубовых панелей, под лепными потолками в аудиториях Института экранного искусства. Она всегда встречает его словами: “Саша Хрыпов, морской бродяга, появился!”

Особняк принадлежал купцу Александрову. В нем собирались, говорят, масоны. Александров владел садом с театром “Аквариум” на Петроградской стороне, где сейчас расположилась киностудия.

Ольга Модестовна снимается в кино. Доктор Хрыпов пишет для нее сценарий. Студент института Иогансон работает на “Севзапкино” помощником режиссера. Когда “Иогушка” станет режиссером, он снимет фильм по сценарию Хрыпова, для которого автор уже нашел название — “На дальнем берегу”. Эти связи теперь нам понятны, но Дед — Дедрухин, капитан корабля, остается в стороне. Может быть, и он снимался или съемки происходили на этой палубе.

Бабушкин не встречался с Ольгой Модестовной; она знает его, Бабушкин вернул ей сына.

Василий решился постучать в дверцу докторской каюты.

— Войдите!

Вошел.

— Садитесь. Что болит? Тогда я для практики побеседую с вами на языке Мопассана. У вас какое арго?

— В Марселе все оттенки французского языка.

— Вы курите? Тогда я закурю. Хотите выпить со мной?

— Вы, пожалуйста, пейте.

— Отлично! Перейдем на французский. Прошу вас задать мне вопрос.

Бабушкин спросил, как оказался негр на борту советского судна. Хрыпов уложил ответ в несколько фраз. Бабушкин понял: негра избивал капитан на американском корабле, ребята возмутились и позвали черного матроса на свою палубу. Док опустил фабулу. (Он ее уже расписал в письме, а теперь подумывал написать рассказ.)

Негр был сильно избит, он не сопротивлялся, покорно стоя перед хозяином. Американские матросы кричали ему: “Беги!” Русские звали. Негр перемахнул одним прыжком через борт, оказался на другой территории. Американец вызвал полицию. Обвинил беглеца в краже часов. Проверить было невозможно- капитан не пустил полицейских в свою каюту. Негру грозила тюрьма. Дедрухину за укрывательство преступника — американского подданного — пришлось бы держать ответ перед американцами, шведами и своими…

Вспомнив эту неприятную ситуацию, Хрыпов подумал, что с Бабушкиным Дед не оберется неприятностей. Дело русского из Марселя — темное. Американцу не удалось очернить негра. Иван догадался, куда мерзавец капитан мог запрятать свои часы. В своей же каюте. В присутствии шведов-свидетелей обвинитель принужден был снять обвинение. Белого же моряка марсельские газетчики основательно запачкали типографской краской. И тогда Хрыпов решил “пройти прямым курсом”.

— Вы не знали в Марселе Леру? Коммерсанта Леру…

— Почему вы спрашиваете меня? Вы-то его знаете?

— По газетам.

— Маловато.

— Не хотите ли почитать на ночь? Марсельские…

— Для чего! А что пишут в ленинградских газетах? Нет ли у вас старенькой?

— В Марселе, представьте, убит… Леру. Труп опознан, хотя его извлекли из моря. Убийцу ищут…

Такой выстрел заставил бы вздрогнуть преступника, побледнеть невиновного — подозреваемого. Следуя примеру, взятому у Арсен Люпена из романа Леблана “813”, Хрыпов протянул “жертве” сигареты, налил в мензурку спирт и, разбавив водой, поставил перед сидящим.

— Да вы не стесняйтесь. Курите, пейте.

— Да, я еще в Сингапуре знал Леру. В Марселе служил у него. Убит, говорите?

— Не я. Об этом пишут.

— Так ведь пишут в Марселе. А там, знаете, что только не пишут! Леру оказался темным дельцом. Он не один такой. Леру сам мог убить, утопить, задушить — и об этом бы не писали газеты. Убит, сказали?

— Не я, черт возьми!

— А вы видели его труп?

— Только этого мне не хватало! Можете переменить тему.

Хрыпов вынул из коробочки таблетку, бросил в рот. Его бросило в жар или только показалось? Бабушкин размышлял, корабельный врач ему нравился. Славный парень! И ничего морского в нем нет. Сутулые плечи, чуть впалая грудь.

— Могли утопить барона… Но, а нам-то какое дело до них? Вы встречались в своей жизни с капиталистами? Люди как люди, если они молчат, улыбаются — их не раскусишь.

— Для чего это мне говорите?

— Вот пассажир Амер, он кто?

— Концессионер.

— А рыжий англичанин?

— Ирландец. Хороший писатель.

— Писателю надо поездить по свету.

— Давайте выйдем на палубу, что мы забились в каюту?

— Послушайте, если желаете, мою жизнь…

Доктор охотно вышел с Бабушкиным из своей деревянной скорлупки. Небо без звезд. Море без волн. В легкой дымке тумана светили корабельные огни. Глухо билось под палубой машинное сердце.

Хрыпов оказался талантливым слушателем: во время рассказа и после не произнес слова. Пожав руки друг другу, они разошлись.

Бабушкин не пошел в каюту. Он не будет спать до Ленинграда. Зашел на камбуз, там дежурил темнолицый Иван.