И как-то само собой получилось, что они пошли дальше рядом, даже не пытаясь разговаривать, потому что обоим не хотелось лишний раз открывать рот на таком ветру. Так прошло минут двадцать, потом они, не сговариваясь, повернули назад в город.

— Спасибо за прогулку, но дальше со мной идти не надо, — сказала Доминик, когда они вышли на Ратушную площадь. — Я живу у моря по другую сторону Остенде.

— Но там, насколько я знаю, никто не живет, — удивился ее спутник. — Там только музей Джеймса Энсора.

— Все правильно, — улыбнулась Доминик, — мой отец — директор музея.

— Ну тогда мне придется вас проводить. Честно говоря, я приехал сюда, чтобы познакомиться с вашим отцом. Не удивляйтесь, я не искал его на берегу моря. Просто мне нужно было подумать и собраться с мыслями, прежде чем идти к нему... Ох, ради Бога, простите! Сидней Харпер, искусствовед, — представился он и протянул ей руку ладонью вверх.

— А я Доминик ван Блоом. — Она несмело вложила свои пальчики в его узкую, но сильную ладонь. — Я могла бы догадаться по вашему акценту, что вы американец. Интересно, откуда вы так хорошо знаете фламандский?

— Фламандская живопись и ее место в Северном Возрождении — была темой моей диссертации, а сейчас я в основном занимаюсь Британией, восемнадцатый век. Кстати, я англичанин, а не американец.

Доминик смутилась, и дальше они пошли молча. Обидно все-таки, что мне в голову не приходит ничего умного, чтобы поддержать разговор, думала она по дороге. Вот Поль, тот умеет заговаривать зубы, он сейчас был бы очень кстати. Все, забудь о Поле! — одернула она себя.

Они вошли в дом, и Доминик провела гостя в гостиную, собираясь позвать туда отца. Но, к ее немалому удивлению, в гостиной ее ждал Поль, причем не один, а с Жюстин, девушкой, которая увела от нее Поля на вечере в «Гранд-отеле». Здесь же был и отец, которого Доминик никогда не видела таким сердитым и раздраженным.

— Привет, Домино, — заорал Поль как ни в чем не бывало. — Жюстин хочет купить своим предкам какой-нибудь подарок на Рождество, они у нее помешаны на всяких статуэтках, картинах... А твой папа уверяет, что у вас нет ничего подходящего.

Жюстин снисходительно поглядывала то на своего кавалера, то на Доминик. В длинном пальто из голубой замши, с волосами, распущенными самым продуманным образом, Жюстин была неотразима. Доминик в своем скромном платье снова почувствовала себя серой мышкой.

Первым ее побуждением было немедленно бежать вон из гостиной, но она быстро взяла себя в руки. Улыбнувшись, она небрежно кивнула Полю и его спутнице.

— Привет, Поль, рада тебя видеть... Папа, это мистер Сидней Харпер из Англии, он приехал к тебе.

После того как менеер ван Блоом увел гостя в кабинет, Доминик занялась сладкой парочкой. Объяснить Полю, чем занимается коммерческий отдел их музея, было невозможно. Доминик решила отделаться от гостей самым простым способом. Она заявила, что с удовольствием покажет Жюстин каталог и та несомненно подберет себе что-нибудь всего за какие-нибудь тридцать-сорок тысяч франков.

Доминик тут же стало стыдно за то, что она позволила себе эту маленькую месть, стоило ей только увидеть, как растерялся Поль под холодным взглядом своей новой пассии.

Два голубка, раздраженно воркуя, покинули ее дом. Доминик вежливо проводила их. Глядя в окно, как отъезжает машина Поля, она поймала себя на мысли, что ей больше не больно. История ее первой любви подошла к концу.

Приближалось Рождество. Доминик продолжала свои одинокие прогулки по пустынному мокрому пляжу, только они становились все короче, так как темнота наступала очень быстро. Глядя на свинцово-серые волны, она думала о том, что больше в ее жизни ничего не будет, кроме того, что есть сейчас. И в первую очередь, разумеется, никаких мужчин! Тем более что им неоткуда взяться, со спокойной горечью говорила она себе. Ну чем она может заинтересовать мужчину? Никаких перспектив сделать удачную карьеру: на фотомодель с глянцевых обложек модных журналов она, мягко говоря, не похожа, язык у нее подвешен плохо, она даже уболтать мужчину, чтобы привлечь его внимание, не в состоянии.

Большинство ее подруг, оставшихся со школьной поры, или замужем или делают успешную карьеру, зарабатывая очень приличные деньги. И только Доминик, хотя в школе ее считали способной, не имеет будущего. Она выросла среди картин, знает и любит их. От отца она унаследовала интуитивное чутье на настоящее искусство. Ей очень легко даются книги по истории живописи, она безошибочно отличает оригинал от самой совершенной копии, тонко чувствует настоящую цену той или иной картины, умеет отыскивать настоящие шедевры на самых малообещающих распродажах и аукционах. Родители никогда ни к чему не принуждали Доминик, но они ни на секунду не сомневались, что она никуда не уедет и со временем займет место своего отца, тихо старея среди экспонатов музея.

В свое время в семье обсуждался вопрос, не отправить ли единственную дочь в университет, чтобы она могла получить хотя бы степень бакалавра. Однако ее отъезд автоматически означал бы необходимость нанимать еще одного сотрудника, причем очень опытного и знающего, а денег у музея и так не хватает, хотя отец не отказывается ни от какого заработка.

Итак, здравый смысл, которого у Доминик было в избытке, обрисовывал ее будущее одними лишь серыми красками.

О Поле она больше не вспоминала. Зато чаще, чем ей хотелось бы, вспоминала о мистере Сиднее Харпере: мысли о нем приходили ей в голову в самые неподходящие моменты. Она ругала себя всеми страшными словами, какие только знала, за эту слабость, но ничего не могла с собой поделать. Доминик чувствовала в нем какую-то загадку, уж больно не вяжется его внешность Джеймса Бонда с профессией искусствоведа. В тот день, когда она встретила его на пляже и привела домой, они с отцом провели в кабинете часа два, после чего таинственный гость откланялся. Доминик тогда не удержалась и спросила у отца:

— Что ему было нужно, па?

— Очень компетентный господин, — пробурчал отец, — интересовался портретом Рейнольдса, тем, который мы недавно нашли на распродаже... Собирается вернуться еще до Рождества...

На том и закончился тогда разговор о мистере Сиднее Харпере.

Сидней Харпер, не подозревавший о том жгучем интересе, который его особа вызывает у неприметной дочери директора музея Джеймса Энсора, пребывал в Лондоне. В данный момент он поднимался на третий этаж современного здания, известного всем жителям британской столицы под именем Новый Скотленд-ярд.

Сидней открыл дверь с табличкой «Отдел по расследованию преступлений в сфере изящных искусств», который сотрудники называли просто «музейным отделом», подмигнул секретарше и вошел в кабинет своего шефа Ралфа Прескотта.

— Присаживайся, Сид. — Ралф, не отрывая глаз от лежащих перед ним документов, показал на кресло напротив себя. — Завтра представишь подробный отчет о командировке, а сейчас просто скажи «да» или «нет»... Ты что-нибудь обнаружил в Остенде?

— Обнаружил прекрасного Рейнольдса.

— Острить будешь в другом месте!.. Ван Блоом наш клиент? Да или нет?

— Похоже, что нет... Во всяком случае, я не нашел никаких доказательств того, что он имеет отношение к сбыту краденых картин.

— Стало быть, честный коммерсант?

— Скорее даже не коммерсант. Директор-энтузиаст, влюбленный в живопись Энсора. Торговля произведениями искусства для него просто способ добыть немножко денег для своего музея. Впрочем, я буду абсолютно уверен, когда съезжу туда перед Рождеством.

— Значит, у тебя все-таки есть сомнения, что в музее Энсора все чисто?

— Да нет. Просто хочу еще раз все проверить — надо же отработать версию до конца. Вообще-то у меня там личный интерес...

— Что, у менеера ван Блоома есть хорошенькая дочка?

— У него действительно молодая дочь. Правда, совсем не хорошенькая. Нет, меня интересует не она, а один парень, который жил в восемнадцатом веке и писал неплохие портреты.