Если вспомнить еще личного врача, личного аптекаря, секретаря, двух священников, каптенармуса и повара, то мы увидим, что принцесса жила с истинно королевской роскошью, а особняк Шаро был постоянно полон людьми.

Однако блестящее положение не мешало принцессе постоянно попадать в неприятности и давать пищу для толков. И двор, и сам Наполеон жили в постоянном беспокойстве: что она еще придумает?

– Так что же ты натворила на этот раз? – поинтересовался Аксель.

– Я – ничего, но эти сплетницы готовы и из мухи раздуть слона!

– Что же им не нравится?

– Эти мерзавки, осмеливающиеся обсуждать мое поведение, – я уверена, что здесь не обошлось без этой гадюки мадам де Контад, – заявляют, что будто бы неприлично позволять слуге-негру носить меня на руках в ванну и из ванны.

Граф улыбнулся.

Такие разговоры в салонах он уже слышал неоднократно. Дамы при этом закатывали глаза и всячески изображали праведное негодование; но граф не сомневался, что они млеют от восторга, представляя себе обнаженную женщину в руках могучего чернокожего африканца.

Однако сам граф знал, что Полина далеко не так испорчена, как хотелось бы ее завистницам, – ей просто нравится контраст ее молочно-белой кожи с черной кожей негра.

– Я вовсе не вижу в нем мужчину, – продолжала Полина. – Может быть, им не нравится, что он молод и не женат? Что ж, это легко исправить!

Граф промолчал.

– Пусть женится на какой-нибудь из моих кухарок! – продолжала Полина. – Я сейчас же позову Поля и объявлю ему свою волю!

– А если девушка не захочет? – спросил граф.

– Пусть делает, что ей говорят, или я ее уволю! – отрезала принцесса.

– Ты, кажется, хотела спросить у меня совета.

– Верно, – ответила принцесса, – но, как видишь, я все придумала сама! Наверно, один твой вид вызывает у меня вдохновение! – Улыбнувшись, она продолжала: – А теперь поговорим о чем-нибудь другом. Что интересного в разговоре о слугах? Ты еще не сказал мне, что я сегодня прекрасно выгляжу!

– Твоя красота не нуждается в подтверждениях, – ответил граф. – Ты и сама знаешь, что всегда выглядишь прекрасно.

Это было чистой правдой, но Полина потребовала:

– Продолжай!

– Что же ты хочешь услышать? – спросил граф. – Что кожа у тебя словно жемчуг, рассыпанный по Млечному Пути?

Полина рассмеялась.

– Ты, Аксель, умеешь говорить комплименты! Тебя не сравнить с французами, которые повторяют всем женщинам подряд одни и те же казенно-льстивые фразы!

Граф улыбнулся:

– Кажется, тебя возмущают не столько сами однообразные комплименты, а то, что их повторяют всем женщинам подряд!

– Разумеется! – подтвердила Полина. – Как можно обращать внимание на других женщин, когда есть я?

– Мне кажется, – задумчиво произнес граф Аксель, – чтобы выглядеть еще прекраснее, чем сейчас, тебе не хватает неглиже.

Полина с любопытством взглянула на него.

Об одежде она могла говорить без конца – и всегда с живейшим интересом.

– Белого неглиже, – продолжал граф, – с розоватой каймой – под цвет твоей кожи – и украшенного серебристым шитьем.

Полина села в ванне, и из белой пены показались ее изящно закругленные груди.

– Аксель, ты гений! – воскликнула она. – Чудесно, чудесно! Почему я сама до этого не додумалась?

– Ты не видишь себя со стороны – так, как вижу тебя я, – ответил граф.

– Как только выйду из ванной, немедленно закажу такое! – воскликнула принцесса. – Белое с розовым и с серебряным шитьем! И к нему я, конечно, буду украшать голову серебристыми лентами!.. Поль, душ! – громко приказала она, и Аксель услышал наверху тяжелые шаги великана-негра.

– И кому ты поручишь этот заказ? – спросил граф, когда принцесса встала в ванной – прямо под дырой в потолке, откуда должна была литься вода.

– Разумеется, той же девушке, что уже сшила мне одно великолепное неглиже, – ответила принцесса. – Пошли за ней слугу. И немедленно! Она нужна мне как можно скорее!

– Могут возникнуть трудности, – с сомнением заметил граф.

– Трудности? – переспросила принцесса. – Какие?

Говоря это, она поправляла шелковую купальную шапочку.

– Швея, вчера принесшая это неглиже, – ответил граф, – едва выйдя из будуара, упала в обморок – очевидно, от недоедания. Мне стало жаль ее, и я отправил ее домой в своем фаэтоне.

– Ну, теперь-то она уже наверняка оправилась, – равнодушно заметила принцесса.

– Кучер сообщил мне, что, вернувшись домой, девушка узнала, что ее мать умерла, – продолжал граф. – Возможно, в подобных обстоятельствах ей придется прекратить работу и переехать к родственникам в провинцию.

Полина взвизгнула от ярости.

– Pardi! – выругалась она. – Этого не должно случиться! Она мне нужна! Только она, и никто больше! Так шить никто не умеет! Привези ее сюда немедленно, и я уговорю ее остаться в Париже!

– А если она не согласится? – спросил граф.

– Тогда я похищу ее, заточу в подвал – что угодно! – Принцесса топнула ногой, расплескав воду, и добавила: – Не спорь со мной, Аксель, и пошли за ней слугу! Ты же знаешь, я всегда добиваюсь своего!

Граф медленно поднялся с кресла.

Он хотел сказать что-то еще, но в этот миг из дыры в потолке с шумом хлынула вода, и граф понял, что принцесса все равно ничего не услышит.

Легкая улыбка промелькнула на губах графа. Он сошел вниз и велел подать свой фаэтон.

…Вернита вбежала в дом, и на улице осталась лишь Луиза, не сводящая потрясенных глаз с роскошного фаэтона и лошадей.

– Что случилось? – спросил Аксель.

– Мадам Бернье умерла, – ответила девушка. – Мама пошла наверх, чтобы угостить ее чашкой кофе, и вдруг видит – она уже лежит мертвая.

– Какая трагедия! – пробормотал граф тихо, как будто про себя. – Что я могу для нее сделать? – Он отдал кучеру поводья и пошел к дверям. – На каком этаже живет мадемуазель? – спросил он Луизу, которая следовала за ним по пятам.

– На самом верху, месье. Четыре этажа вверх по лестнице!

– Как-нибудь поднимусь, – пробормотал Аксель.

Он поднялся наверх по узкой лестнице. До третьего этажа лестница была покрыта выцветшим ковром; дальше ковер кончался и начинались голые доски.

Чердачная дверь была распахнута; граф увидел Верниту, припавшую к неподвижному телу матери.

У окна сморкалась в носовой платочек мадам Данжу.

Граф вгляделся в изможденное лицо умершей женщины, хранящее следы былой красоты. Глаза мадам Бернье были закрыты; казалось, она уснула тихим, счастливым сном.

Вернита стояла перед матерью на коленях и, словно ребенок, тихо, беспомощно всхлипывала.

Не желая ее тревожить, граф поманил из комнаты мадам Данжу. та вышла, прикрыв за собой дверь.

– Могу ли я чем-нибудь помочь? – тихо спросил Аксель.

– Ах, месье, такое горе! Бедная женщина! Она просто истаяла от голода! – проговорила мадам Данжу. По щекам ее текли слезы.

– Они очень бедны? – спросил граф, вспоминая неприкрытую нищету чердачной комнаты.

– Très pauvres, monsieur[5], – ответила мадам Данжу. – Мы с мужем помогали им чем могли – им-то самим часто и на хлеб не хватало!

– Я уверен, что вы были очень добры, – заметил граф. – Но теперь предстоят еще расходы на похороны!

Мадам Данжу выразительно пожала плечами.

Граф достал из кармана несколько золотых монет.

– Заплатите за все, что нужно, – произнес он. – Я вернусь завтра и узнаю, не могу ли помочь чем-либо еще. Не позволяйте мадемуазель Бернье уехать, не повидавшись со мной.

– Да куда она поедет, месье? – горестно воскликнула мадам Данжу. – Бедняжке и ехать-то некуда!

– У нее нет ни друзей, ни родных?

– Я ничего о них не слышала, – ответила мадам Данжу.

– Я приду завтра, – повторил граф и пошел вниз, оставив мадам Данжу в глубоком изумлении.

Всю обратную дорогу он продолжал размышлять о том, как бы помочь несчастной белошвейке, которая тронула его душу.