Возможно, месье и мадам Данжу и догадывались, что мать и дочь знавали лучшие времена, но никак этого не показывали.

Леди Уолтем и Вернита снимали комнату под фамилией Бернье. Эту фамилию выбрал для них еще отец в первые дни «подпольной» жизни, объяснив, что во Франции она так же распространена, как в Англии – Смит или Джонс.

У месье и мадам Данжу была единственная дочь Луиза, ровесница Верниты.

Луиза старалась подружиться с Вернитой и не раз приглашала ее с собой в дешевое кафе или просто на прогулку по улице – так обычно проводила свой досуг небогатая молодежь в Париже.

Однако Вернита каждый раз отказывалась, ссылаясь на то, что ей нужно заботиться о матери.

– Вы зря тратите свою молодость, мадемуазель Бернье, – много раз с упреком говорила ей Луиза. – Смотрите, как бы вам не пришлось заплетать косы святой Екатерине!

Эта французская поговорка означала «остаться старой девой».

В разговорах с Луизой Вернита отшучивалась, но, оставшись одна, часто спрашивала себя: неужели ей суждено всю жизнь провести на холодном чердаке, не поднимая глаз от шитья, не видя никого, кроме немощной, на глазах угасающей матери?

Вернита тосковала по обществу своих сверстников, по долгим задушевным беседам с отцом и по книгам, которые они по вечерам читали вместе.

Сэр Эдвард дал дочери хорошее образование и приучил ее к чтению. Порой Верните казалось, что от постоянной отупляющей работы ее мысли и чувства погружаются в летаргический сон.

«Мне нужно достать еду для мамы, и как можно скорее», – сказала она себе, решительным шагом направляясь в сторону улицы Фобур-Сент-Оноре.

Вернита, как и обещала матери, пробиралась темными переулками, старательно избегая многолюдных бульваров и кафе под открытым небом.

Наконец девушка вышла на нужную улицу и без труда нашла особняк Шаро – роскошное здание, в котором сейчас жила ее императорское высочество принцесса Полина Боргезе.

После коронации Наполеон возвел своих братьев Жозефа и Луи в звание принцев. Тогда сестры императора, позавидовав невесткам, потребовали, чтобы брат даровал и им титул принцесс.

Они устраивали такие сцены, что однажды Наполеон заметил: «Послушать моих сестер, так получается, что я отнял у них законный, по праву им принадлежащий титул!»

Однако слезы и мольбы сделали свое дело, и сестры императора получили право именоваться «их императорскими высочествами».

Особняк Шаро был громаден и величествен. На кованых воротах со столбами из черного мрамора красовался старинный герб, указывающий, что до принцессы Полины во дворце обитал дворянский род, имевший гораздо больше прав на гербы и титулы.

Пройдя через массивные ворота, Вернита оказалась в полукруглом дворе, окруженном высокой стеной.

Ей было не по себе. Что, если ее просто выгонят вон? Тогда придется снова нести свою работу в «Мезон Кларе» и получать жалкие гроши, которых едва хватает на хлеб.

– Что у вас за дело? – сурово поинтересовался привратник, очевидно ничуть не тронутый молодостью и красотой Верниты.

Привратник был в зеленой ливрее: Вернита где-то слышала, что это любимый цвет принцессы.

– Я принесла для ее императорского высочества белье, которое она заказывала, – поспешно сказала она.

Произнеся эти слова, Вернита испугалась, что привратник просто возьмет у нее узелок и отошлет ее прочь. Однако он пригласил девушку следовать за собой и ввел ее в холл, украшенный мраморными колоннами и росписью на стенах.

Напротив входной двери Вернита увидела широкую лестницу, круто уходящую вверх.

Однако привратник не дал Верните долго осматриваться. Он ввел ее в будуар, где принцесса, полулежа на софе, разговаривала с каким-то человеком – как явствовало из беседы, портным. В сторонке дожидались еще несколько посетителей.

На принцессе было зеленое полупрозрачное дезабилье, почти не скрывающее изящных очертаний ее классически правильной фигуры. Собеседник разложил перед ней на столике образцы материала и, судя по всему, объяснял покрой будущего наряда.

В «Мезон Кларе» Вернита слышала, что принцесса предпочитает знаменитому парижскому модельеру Леруа небольшой и довольно скромный дом моды «Ла Птит Леблан».

Но сегодня, судя по недовольному виду принцессы, и ткань, и эскиз платья были далеки от совершенства.

– В вашем платье нет шика, – говорила она, когда Вернита вошла в комнату. – В нем я не буду выделяться из толпы. Унесите это прочь и придумайте что-нибудь получше!

– Мадам… – попытался возразить портной, но принцесса тут же прервала его:

– Pardi![2] Вы еще осмеливаетесь со мной препираться?

Вспышка гнева исказила ее божественно прекрасное лицо.

Газеты описывали принцессу Боргезе как идеал классической красоты; но теперь, увидев ее, Вернита поняла, что даже самые пышные цветистые комплименты, расточаемые прессой, не могли в полной мере описать красоту Полины.

Ее тело, черты лица, голос, движения – все было безупречно. Принцесса была поистине прекрасна – не мертвой холодной красотой статуи, но живой прелестью, сквозящей в каждом повороте головы, в каждом движении руки.

Как только портной вышел, лицо принцессы разгладилось. С обворожительной улыбкой она обернулась к мужчине, сидящему рядом.

Ее правильное лицо с огромными бархатными глазами, озаренное шаловливой детской улыбкой, было необыкновенно привлекательно.

Верните трудно было оторвать взгляд от такой красавицы. Однако, когда принцесса обратилась к следующей посетительнице – модистке, нагруженной шляпными картонками, – Вернита перевела взгляд на ее предыдущего собеседника.

Этот человек, стройный, элегантный, небрежно развалившийся в кресле, казалось, тоже сошел со страниц романа.

Глаза его были холодны как лед, губы кривились в легкой презрительной усмешке.

Вернита заметила, что он высок и широкоплеч. В нем ощущалась спокойная, уверенная сила, чем-то напомнившая девушке отца.

«Должно быть, ему за тридцать, – подумала Вернита. – Кто бы это мог быть?»

Принцесса снова нежно улыбнулась собеседнику, и у Верниты не оставалось больше сомнений о его роли в этом доме.

Любовные приключения принцессы Боргезе описывались в газетах с откровенностью, мало что оставлявшей даже самому пылкому воображению.

Вся Франция знала, что после гибели на войне первого мужа принцессы брат поспешил найти ей второго, чтобы хоть как-то удерживать любвеобильную Полину в рамках приличия.

Уже два года принцесса была замужем вторым браком за итальянским князем Камилло Боргезе. Эдвард Уолтем, приехавший с семьей во Францию как раз во время их помолвки, говорил, что, если бы не братец Бонапарт, бедная корсиканская дворянка не могла бы и помышлять о такой блестящей партии.

В свои семнадцать лет Вернита обожала романтические истории и жадно ловила все подробности о женихе Полины.

Она узнала, что князю двадцать восемь лет, что он – типичный итальянец с темными кудрями и сияющими черными глазами.

Кроме того, он – владелец несметного богатства, огромных поместий в Италии и уймы титулов.

Леди Уолтем, не меньше дочери интересовавшаяся помолвкой принцессы, рассказывала дочери:

– Говорят, что собрание драгоценностей Боргезе – одна из лучших частных коллекций в мире. Бриллианты Боргезе знамениты на всю Европу.

Князь и принцесса поженились в августе, вскоре после разрыва Амьенского договора.

Весь Париж восхищался пышной свадьбой. От мадам Данжу и Луизы Вернита знала все, даже самые мелкие подробности.

В конце осени, когда скудные средства Уолтемов таяли с ужасающей быстротой, Вернита услыхала от мадам Данжу, что принцесса ищет искусную портниху для пошива нижнего белья… Благодаря ее заказам леди Уолтем с дочерью существовали до сих пор.

Принцесса знаком подозвала модистку, не переставая улыбаться своему собеседнику.

«Кто бы ни был этот джентльмен, – подумала Вернита, – он совсем не похож на итальянца».