Французы благоговели перед гением императора и насмехались над англичанами, осмелившимися противостоять такой армаде.

Однако время шло, и в начале 1805 года Наполеон осознал, что, пока в проливе стоит английский флот, его план остается пустой фантазией. Понятно, что от этой неудачи он не стал лучше относиться к англичанам.

Каждый раз, выходя на улицу или в магазин, Вернита почти физически чувствовала исходящие от «победоносных французов» волны ненависти к ее родной стране.

Однако, несмотря на все победы Франции, цены росли, и Верните становилось все труднее прокормить себя и мать.

Леди Уолтем так и не оправилась после смерти мужа. Она медленно таяла на глазах у дочери – день за днем, месяц за месяцем.

Однако даже теперь Вернита не могла и подумать о том, чтобы сдаться французским властям.

Девушка содрогалась при мысли об аресте и тюрьме. Они терпели голод и всяческие лишения, но были свободны. Гордость запрещала Верните опускать руки, приказывая бороться до конца.

Но теперь, глядя на мать, чье бледное лицо в ярких лучах солнца выглядело еще изможденней, чем обычно, Вернита понимала, что надо что-то предпринимать – и немедленно.

И сейчас, сидя за шитьем неглиже по заказу торгового дома «Мезон Кларе», Вернита решила пойти с этой работой прямо к покупательнице, минуя посредников.

Она прекрасно знала, что большинство вещей, сшитых ею с таким искусством и старанием, покупает принцесса Полина Боргезе, сестра императора. Даже в прошлом году, когда принцесса была в Италии, оттуда шли бесконечные заказы, и курьеры везли в Италию изящное нижнее белье, пошитое в невероятной спешке руками леди Уолтем и ее дочери.

«Мезон Кларе» не особо церемонился со своими работницами.

За свою работу Вернита получала гроши, и бóльшая часть заработка уходила на дорогие материалы и кружева, которые приходилось покупать за свой счет.

За последние несколько месяцев она не получила почти ничего, хотя работала не покладая рук.

В прошлом декабре принцесса забросала «Мезон Кларе» заказами: предстояла коронация императора и под роскошным платьем принцесса желала носить такое же роскошное белье.

Вернита, не выдержав, заметила, что не сможет выполнить столько работы в такой короткий срок, но приказчик торгового дома грубо оборвал ее.

– Вы уж постарайтесь! – приказал он. – Иначе мы найдем на ваше место другую портниху, которая будет работать и быстрее, и качественнее.

«Едва ли», – подумала Вернита, но не осмелилась спорить.

Но теперь, находясь в отчаянном положении, Вернита решилась взять судьбу в свои руки.

– Мама, я попрошу у Луизы праздничное платье и шляпку, – сказала она, – и стану вылитой petite bourgeoise[1]. Никто не догадается, что я не та, за кого себя выдаю.

– Это слишком рискованно, – со страхом ответила леди Уолтем. – Вдруг тебя что-нибудь выдаст?

– Тогда мы попадем в тюрьму, – ответила Вернита, – и, может быть, к лучшему. В тюрьме по крайней мере кормят.

Леди Уолтем вскрикнула от ужаса, и Вернита повернулась к ней.

– Не бойся, мама, я говорю это несерьезно. Никто ни о чем не догадается. Мне ведь уже не раз приходилось общаться с парижскими лавочниками, и они обращались со мной так же грубо, как со всеми бедными женщинами, которым приходится считать каждое су.

– Когда же кончится эта ужасная война! – воскликнула леди Уолтем. – Ах, зачем только мы поехали в Париж!

В голосе ее послышались едва сдерживаемые рыдания. Вернита поняла, что мать вспоминает об отце.

«Это я во всем виновата», – с горечью подумала Вернита. Такие мысли приходили ей в голову все чаще и чаще.

Действительно, поездка за границу, по замыслу отца, должна была стать подарком дочери к семнадцатилетию. Чтобы порадовать Верниту, Уолтемы покинули свой особняк в Бакингемшире, которым их семейство владело на протяжении пяти поколений.

«Почему судьба щадит негодяев и так жестоко обходится с хорошими людьми?» – спрашивала себя Вернита. Но тут же вспоминала поговорку своей няни: «Что толку плакать над пролитым молоком?»

Они с матерью находятся в Париже, Англия пребывает в состоянии войны с Францией, и тут уж ничего не поделаешь. Сейчас их главная задача – выжить.

Вернита наклонилась и ласково поцеловала мать в щеку.

– Пойду к Луизе, – сказала она. – Она добрая и не откажется мне помочь.

Леди Уолтем не возражала: она знала, что, если Вернита приняла решение, ее уже ничем не переубедишь.

Сердце матери обливалось кровью при мысли о том, что ее красавица, умница дочка обречена проводить лучшие годы молодости за тяжелой работой на холодном и пыльном чердаке.

Если бы они остались в Англии! Сейчас Вернита каталась бы верхом в отцовском поместье или танцевала на балах в Лондоне…

«Что будет с ней дальше?» – спрашивала себя леди Уолтем, чувствуя, как жизненные силы постепенно покидают ее.

Целыми днями она молилась о том, чтобы хоть Вернита вырвалась из этого ада. Но, похоже, господь совершенно забыл о Уолтемах.

– О Эдвард! – воскликнула женщина, как часто восклицала, оставаясь одна. – Где бы ты ни был, если ты меня слышишь, помоги нам!

На глаза леди Уолтем навернулись слезы.

Внизу послышались шаги дочери, и леди Уолтем поспешно смахнула слезы с глаз: она не хотела расстраивать дочь.

Вернита вошла в комнату, неся в руках черное платье и соломенную шляпку того же цвета.

– Я знала, что Луиза не откажется мне помочь, – с удовлетворением заметила она. – Но это платье нужно беречь – это ее воскресный наряд! Теперь смотри, мама, как твоя дочь превратится во французскую белошвейку!

Обычно, выходя на улицу, Вернита закутывала голову шалью и прятала стройную фигурку под мешковатым пальто.

Вернита не боялась, что на улице в ней вдруг распознают англичанку, но опасалась любвеобильных французов, которых могло привлечь ее миловидное личико и огромные фиалковые глаза.

В строгом черном платье Луизы, с длинными рукавами и стоячим воротничком, Вернита выглядела типичной обывательницей из окраинных кварталов Парижа – и, надо сказать, прехорошенькой.

Леди Уолтем смотрела на нее почти с ужасом.

– Дорогая, тебе нельзя выходить на улицу в таком виде! На тебя будут обращать внимание мужчины! Что, если кто-нибудь тебя оскорбит?

– Мама, я только дойду до улицы Фобур-Сент-Оноре. Буду идти переулками, не выходя на бульвары. Обещаю тебе, меня никто и не заметит.

– Надеюсь, что нет, – с тревогой заметила леди Уолтем. – Но, мне кажется, эта шляпка очень заметна.

– Такие шляпки сейчас в моде, мама, – ответила Вернита. – Их носит весь Париж. Вот увидишь, все будет в порядке. – Она аккуратно сложила сшитую рубашку, упаковала ее и огляделась. – Если я немного задержусь, не беспокойся, – сказала она матери. – Я, может быть, на обратной дороге куплю молока, а если мне хорошо заплатят, то и цыпленка!

– Если будешь разговаривать с принцессой, держи себя как леди, – почти машинально заметила мать.

– Ты думаешь, я похожа на леди? – горько заметила Вернита. Она наклонилась и нежно поцеловала мать. – По крайней мере сегодня тепло, – сказала она, – но ты, мама, пожалуйста, лежи под одеялом и не пытайся вставать. Ты и так все время мерзнешь!

При этих словах Верните вспомнилась прошлая зима. Денег на отопление не было, и Вернита с матерью проводили долгие холодные ночи, тесно прижавшись друг к другу и пытаясь согреться.

Порой Верните казалось, что это конец: на следующее утро их найдут в постели холодными, окоченевшими.

Часто она просыпалась среди ночи и долго лежала без сна, со страхом прислушиваясь к прерывистому дыханию матери.

Однако каким-то чудом они выжили.

Теперь Вернита поспешила на улицу, надеясь, что свежий воздух прогонит прочь головную боль, хотя сама девушка понимала, что ее постоянные головные боли вызваны тяжелой работой и недоеданием.

Дом, в котором они жили, сдавался внаем, и привратник, месье Данжу, обязанный взимать с жильцов квартирную плату и улаживать с ними все дела, охотно позволил двум бедным женщинам жить на чердаке, взяв с них символическую плату.