Далее: никакого состояния он не унаследовал – его семья была беднее бедного. Рут сам поднимался по крутой лестнице, ведущей к успеху, и часто соскальзывал со ступеней; сначала занимал три должности в маленьком скромном колледже и в Уортоновской финансовой школе. Несколько профессоров рекомендовали его комиссии, набиравшей сотрудников для работы в корпорациях. Он выбрал молодую процветающую фирму, где со временем можно было занять руководящие посты. Однако маленькую компанию проглотила более крупная, а ее в свою очередь – корпорация, совет директоров которой оценил таланты и предприимчивость Рута. К тому времени, когда ему исполнилось тридцать пять, на двери занимаемых им комнат значилось: «Генеральный директор». В сорок он стал президентом и генеральным директором. Ему не было еще и пятидесяти, когда благодаря слиянию предприятий и приобретению их акций он стал мультимиллионером. Тогда, устав от погони за все возрастающими прибылями и обеспокоенный тем, в каком направлении шла страна, он занялся политикой.

Сидя за столом и перебирая в памяти свое прошлое, он старался беспристрастно отыскать в нем сомнительные поступки. В молодости, когда ему приходилось слишком много работать, он, чтобы развеяться, заводил романы, но об этом никто не знал, ибо его избранницы, принадлежавшие к тому же, что и Рут, кругу, стремились сохранить их отношения в тайне. Как жесткий бизнесмен, он всегда пользовался преимуществом, которое дает информация, даже если для этого приходилось помочь соперникам, но его честность никогда не вызывала сомнений… Чем же, черт побери, занимается Бюро?

Все началось лишь несколько минут тому назад, когда секретарша сообщила:

– Звонит мистер Роджер Брукс из Теллюрайда, Колорадо, сэр.

– Кто?

– Какой-то мистер Брукс. Он сказал, что учился вместе с вами в Седаредже.

– Бог мой, Брукси! Не вспоминал о нем уже несколько лет. Слышал, у него где-то лыжный курорт.

– На лыжах катаются в Теллюрайде, сенатор.

– Правильно. Спасибо, Всезнайка.

– Соединить вас с ним?

– Конечно… Привет, Роджер, как поживаешь?

– Прекрасно, Ларри, давненько мы не разговаривали.

– Лет тридцать, должно быть…

– Ну, не совсем так, – мягко возразил Брукс. – Я возглавлял здесь твою избирательную кампанию восемь лет назад. По правде говоря, на последних выборах ты в этом не нуждался.

– Господи, прости, пожалуйста! Конечно, теперь помню. Прости.

– Не извиняйся, Ларри. Ты – человек занятой.

– А что у тебя?

– С тех пор проложил еще четыре маршрута, так что можно сказать, живу неплохо. А летом туристы прибывают быстрее, чем мы успеваем прокладывать новые тропы. Конечно, те, что приезжают с Восточного побережья, интересуются, почему у нас в лесу нет горничных.

– Отлично, Родж! В следующий раз я использую это в дебатах с моими уважаемыми коллегами из Нью-Йорка. Они хотят, чтобы прислуга была у каждого, кто живет на пособие.

– Ларри, – вдруг серьезно заговорил Брукс. – Я звоню тебе потому, что мы вместе учились и я здесь проводил твою избирательную кампанию.

– Не понимаю.

– Я тоже, но знаю, что должен был позвонить, хотя и поклялся ничего не говорить тебе. Признаюсь, мне не понравился этот сукин сын – болтал так задушевно, будто он мой лучший друг и посвящает меня в тайны гробницы Тутанхамона. Он все время повторял, что это для твоей же пользы.

– Кто это?

– Какой-то тип из ФБР. Я заставил его показать удостоверение, и оно оказалось подлинным. Я, черт побери, уже собрался вышвырнуть его, а потом подумал: лучше узнаю, что ему надо, хоть для того, чтоб сообщить тебе.

– И что же это, Роджер?

– Спятили они, вот что. Знаешь, как некоторые журналисты малюют тебя той же краской, что старину Барри Голдуотера из Аризоны? Ядерный маньяк, который взорвет всех нас к черту, и прочая сумасшедшая чушь?

– Знаю. Он вышел из этого с честью, и я выйду. Чего хотел этот человек из Бюро?

– Узнать, не выражал ли ты когда-нибудь сочувствия к… нет, ты только послушай: к «делу фашистов». Не говорил ли, что поступки нацистской Германии, приведшие к войне, имеют некоторое оправдание… Вот что я скажу тебе, Ларри: кровь у меня вскипела, но я сдержался и только сказал ему, что он не там ищет. Я напомнил ему, что тебя наградили за Корею, и знаешь, что сказал этот ублюдок?

– Нет, Роджер. Что же?

– Он сказал – и с какой-то издевкой: «Но это была война против коммунистов, не так ли?» Черт, Ларри, он пытался слепить дело из ничего!

– Поскольку коммунисты были анафемой для нацистской Германии, ты так понял?

– Черт возьми, так! А этот парень тогда был еще так мал, что понятия не имел, где эта Корея находится, но он говорил очень уж вкрадчиво… Бог мой, какая сдержанность, благожелательство, сущий ангел. Сама невинность и сладкие слова.

– Они посылают своих лучших людей, – глядя вниз, на стол, тихо заметил Рут. – Чем же закончился разговор?

– О, имей в виду: он весьма меня обнадежил, дав понять, что его секретная информация явно ошибочна и расследование будет тотчас же прекращено!

– Это значит, оно только начинается. – Лоренс Рут, взяв карандаш, с треском сломал его левой рукой. – Спасибо, Брукси, я очень благодарен тебе.

– Что все-таки происходит, Ларри?

– Не знаю, в самом деле не знаю. Когда выясню, позвоню тебе.

Фрэнклин Уогнер, ведущий самой популярной в стране вечерней программы новостей «Эм-би-си ньюс», переписывал текст, который через сорок пять минут ему предстояло прочесть перед камерами. В дверь постучали, и он отозвался:

– Войдите.

– Привет, мистер Честность, – сказал Эммануел Чернов, продюсер новостей, входя в комнату и усаживаясь. – Опять сражаешься со словами? Ненавижу повторяться, но, вероятно, уже поздно менять текст телеподсказки.

– Как я уже сказал, в этом нет необходимости. Ни в чем таком не было бы необходимости, если бы ты нанимал людей, умеющих правильно писать слово «журналистика» и знающих ее основные принципы.

– Вы, писаки, посещающие в Хэмптоне кабаки с плавательными бассейнами, вечно ноете.

– Я был в Хэмптоне всего один раз, Мэнни, – не поднимая от текста красивой с проседью головы, заметил Уогнер. – И скажу тебе, почему больше туда не поеду. Сказать?

– Еще бы!

– Тамошние пляжи забиты людьми обоего пола, тощими и жирными; они бродят взад-вперед во песку с гранками в руках, показывая всем, что они писатели. А вечерами собираются в кафе при свечах и расхваливают свои бездарные писания, чтобы самоутвердиться за счет грязных издателей.

– Это жестоко, Фрэнк.

– Зато, черт побери, точно. Я вырос на ферме в Ванкувере и знаю, что если ветры с Тихого океана приносят песок, значит, урожая не будет.

– Неплохо ты преуспел, а?

– Возможно, но я не выношу литераторов, чьи пустые слова уходят в песок… Вот, пожалуй, и все. Если не поступит неожиданных сообщений, у нас получится относительно грамотная передача.

– Тебя не назовешь скромным, мистер Честность.

– А я на это и не претендую. Кстати, если вспомнить о застенчивости, в которой тебе нельзя отказать, почему ты здесь, Мэнни? Я полагал, ты передал все права на критику и возражения нашему исполнительному продюсеру.

– Дело совсем в другом, Фрэнк, – сказал Чернов, устремив на собеседника тяжелый, печальный взгляд из-под опухших век. – Сегодня днем у меня был посетитель, парень из ФБР, которого, видит бог, я не мог не принять.

– Чего он хотел?

– Думаю, твою голову.

– Что-что?

– Ты – канадец, верно?

– Да, и горжусь этим.

– Когда ты учился в том университете в… в…

– В университете Британской Колумбии.

– Да, в том самом. Ты протестовал против войны во Вьетнаме?

– Это была акция Объединенных Наций, да, я во всеуслышание протестовал против нее.

– Ты отказался от службы в армии?

– Мы не были военнообязанными, Мэнни.

– Но ты не пошел в армию.

– Меня не призвали, но я бы не пошел в любом случае.