– Доброе утро, – сказал Дру, – или уже полдень? Я обрадовался бы вам еще больше, если бы вы захватили с собой скотч.

– Все газеты пишут об этом! – продолжала Карин, бросив на стол дневной выпуск «Экспресс». – Бандит пытался ограбить постояльца «Мёриса», ворвался, стреляя, к нему в номер и был убит охранником.

– А эти ребята быстро сделали это достоянием общественности, не так ли? Ну а охрана – лучшей не пожелаешь.

– Перестаньте, Дру! Вы же сами мне говорили, что живете в «Мёрисе». А когда я позвонила в полицию округа, там несколько смутились и сказали, что никакой информации дать не могут.

– Еще бы, все в Париже дорожат деньгами, которые приносит туризм. Да так и должно быть; подобного рода вещи случаются только со мной.

– Значит, это все-таки были вы!

– Вы ведь так и сказали. Да, я.

– И вы в порядке?

– По-моему, этот вопрос вы тоже задавали: да, я в порядке. Я все еще напуган до смерти – забудьте последние два слова, – но я здесь: живу, дышу и передвигаюсь. Хотите пойти пообедать – в любое место, кроме рекомендованного вами в прошлый раз?

– Я буду занята еще сорок пять минут.

– Готов подождать. Я только что освободился после разговора с послом Кортлендом и его коллегой, германским послом Крейтцем. Они, наверное, все еще беседуют, а я уже был не в состоянии выносить их фальшивые реверансы.

– Кое в чем вы очень напоминаете брата. Он терпеть не может начальства.

– Должен поправить вас: только такого, которое не знает, о чем говорит. Кстати, Гарри прилетает из Лондона завтра или послезавтра. Вы хотите с ним встретиться?

– Еще бы! Я обожаю Гарри!

– Второе очко в пользу моего брата.

– Простите?

– Он болван.

– Не понимаю.

– Он такой высокий интеллектуал, что к нему не подступишься, с ним невозможно разговаривать.

– О да, я помню. У нас были удивительно интересные беседы о бурных вспышках религиозности – от Египта, Афин и Рима и до Средних веков.

– Третье очко в пользу Гарри. Так где мы обедаем?

– Там, где вы предлагали вчера, в пивной на авеню Габриель.

– Нас наверняка увидят там.

– Сейчас это уже не важно. Я говорила с полковником. Он все понимает. По его словам, «никто от этого не вспотеет».

– А что еще сказал Витковски?

– Ну… – Де Фрис опустила голову. – Что вы не похожи на вашего брата.

– В каком смысле?

– Это не важно, Дру.

– Напротив.

– Ну, вы не такой эрудит, как он…

– Гарри явно ударил по подлецам… Итак, обедаем через час, о’кей?

– Я закажу столик: меня там знают. – Карин де Фрис вышла из кабинета, гораздо тише, чем в прошлый раз, прикрыв дверь.

На столе Лэтема зазвонил телефон. Звонил посол Кортленд.

– Да, сэр, в чем дело?

– Крейтц только что ушел. Мне жаль, Лэтем, что вас не было и вы не слышали того, что он говорил. Ваш брат не просто разворошил осиное гнездо – он раздолбал его к чертовой матери.

– О чем это вы?

– Из соображений безопасности Крейтц все равно не мог бы сказать об этом при вас. Это настолько секретно, что даже мне пришлось просить допуска.

– Вам?

– Поскольку Хайнрих взломал печать Бонна, а Гарри – ваш брат и прилетает сюда завтра, высокие чины в разведке, видимо, решили, что нет смысла держать меня в стороне.

– Что же такого сделал Гарри – нашел Гитлера и Мартина Бормана в южноамериканском баре для голубых?

– Хотел бы я, чтобы это оказалось столь незначительным. Проведя операцию, ваш брат выявил списки тех, кто поддерживает неонацистов в боннском правительстве, среди германских промышленников, а также в США, Франции и Англии.

– Молодец, старина Гарри! – воскликнул Лэтем. – Никогда ничего не делал наполовину! Черт подери, я горжусь им!

– Вы, очевидно, не поняли, Дру. Некоторые из этих имен, даже многие, принадлежат самым известным людям в наших странах, людям с отличной репутацией. Это так неожиданно!

– Если их выявил Гарри, значит, так оно и есть. Никто на свете не мог бы перевербовать моего брата.

– Мне так и говорили.

– Так в чем же проблема? Преследуйте мерзавцев! Глубокая конспирация исчисляется не неделями, не месяцами и даже не годами. Это могут быть десятилетия – стратегов любой разведки.

– Но все это так трудно понять…

– А вы не пытайтесь. Действуйте!

– Хайнрих Крейтц решительно отклоняет четырех человек из боннского списка – трех мужчин и женщину.

– Он что, считает себя всеведущим господом богом?

– В них есть еврейская кровь, их родственники погибли в лагерях – в Аушвице и в Берген-Белзене.

– Откуда ему это известно?

– Им сейчас за шестьдесят, но все они учились у него в начальной школе, и он всех их, рискуя жизнью, уберег от министерства арийских исследований.

– Вполне возможно, его провели. Из двух моих встреч с ним я вынес впечатление, что его очень легко провести.

– Это от образованности. Как многие ученые, он нерешителен и чересчур разговорчив, но при всем том это блестящий ум. Он человек проницательный и с огромным опытом.

– Последнее относится и к Гарри. Он не мог доставить ложную информацию.

– Говорят, в вашингтонском списке есть имена, которые ставят в тупик. Соренсон считает их невероятными.

– Столь же невероятным казалось, что Чарльз Линдберг, молодой пилот «Духа святого Людовика», на стороне Геринга. Ведь только потом он понял, что все они – носители зла, и тогда стал сражаться на нашей стороне.

– Едва ли такое сравнение уместно.

– Может, и нет. Я просто хотел привести пример.

– Предположим, ваш брат прав. Пусть наполовину или на четверть… или даже еще меньше.

– Он же доставил имена, господин посол. Никто этого раньше не сделал или не смог сделать, поэтому полагаю, вы должны действовать так, как если бы они были bona fides,[46] пока не будет доказано обратное.

– Вы хотите сказать, если я правильно вас понял, что надо считать их виновными, пока не будет доказано обратное?

– Мы обсуждаем не процедуру законности, а говорим о возрождении самой страшной чумы, какую знал мир, включая бубонную! Времени для рассуждений о законности нет – мы должны остановить их сейчас.

– Именно так когда-то говорили про коммунистов, но оказалось, что подавляющее большинство тех, кто слыл таковыми в нашей стране, не имели с ними ничего общего.

– Это же совсем другое! Здесь речь идет о Дахау, Аушвице и Белзене! Неонацисты не ведут подрывную работу изнутри, как нацисты в тридцатые годы; они уже держали власть в руках, они помнят, как ее добывали. Страхом. Вооруженные бандиты с грязными мордами, коротко остриженные, в джинсах начнут бродить по нашим улицам; затем появится форма и сапоги, как у шульцефайн, первых подонков Гитлера… и начнется безумие! Мы должны остановить их!

– Имея в активе только эти списки? – мягко спросил Кортленд. – Имена людей столь уважаемых, что никому и в голову не придет заподозрить их в подобном безумии? Как к этому приступить? Как?

– Вам помогут такие, как я, господин посол, люди, умеющие отличать оболочку от сущности и добираться до правды.

– Это имеет весьма неприятный запашок, Лэтем. Чьей правды?

– Правды с большой буквы, Кортленд.

– Простите?

– Простите меня… мистер Кортленд, господин посол! Время дипломатических – даже этических– ухищрений миновало. Я мог бы лежать уже бездыханным трупом в моей постели в «Мёрисе». Эти мерзавцы играют не в бейсбол и свои взрывающиеся мячи посылают из оружия.

– Кажется, я понимаю, из чего вы исходите…

– Попытайтесь пожить такой жизнью, как я, сэр. Попытайтесь представить себе, что ваша посольская кровать разлетается в щепки, а вы вжались в стену и думаете, куда попадет очередная очередь – в лицо, в горло или в грудь. Это – война, тайная война, согласен, но несомненно война.

– С чего же вы начнете?

– У меня есть с чего начать, но я хотел бы получить список Гарри по Франции, а пока мы с Моро займемся тем, кто у нас на примете.