– Может, мне следует рассказать вам, что произошло…

Но посол уже повесил трубку. «Так оно, пожалуй, лучше», – подумал Лэтем. Кортленд пожелал бы узнать подробности, и разговор затянулся бы. Дру снова улегся. Одно только хорошо: теперь неделю, а то и больше – в зависимости от того, сколько займет ремонт квартиры, – он будет жить в очень хорошем отеле, а счет оплатит Вашингтон.

Белый планер спустился к вечеру в долину Братства дозорных. Едва он приземлился, его тотчас оттащили под зеленый камуфляж. Плексигласовые покрытия над передней и задней кабинами для летчиков поднялись: из первой вылез пилот в белоснежном комбинезоне, из второй – пожилой пассажир.

– Kommen,[33] – сказал пилот, кивнув на мотоцикл с коляской. – Los! Der Krankenhaus![34]

– Хорошо, – ответил по-немецки мужчина в гражданском костюме и, повернувшись, взял из планера медицинский кожаный чемоданчик. – Полагаю, доктор Крёгер уже здесь, – добавил он, залезая в коляску мотоцикла. Пилот сел за руль и включил мотор.

– Не знаю, майн герр. Я должен доставить вас в клинику, а имена мне не известны.

– Тогда забудьте имя, которое я назвал.

– А я ничего и не слышал, майн гepp.

Мотоцикл помчался по одному из затянутых сеткой коридоров и, сделав несколько поворотов, направился на север, в другой конец долины. Там, тоже под сеткой, стоял одноэтажный дом, несколько отличавшийся от других, построенных из крепкого дерева. Этот дом был сложен из шлакоблоков с прокладками из цемента, и с юга к нему примыкал энергокомплекс, откуда непрерывно исходил низкий, мощный гул.

– Мне запрещено входить туда, доктор, – сказал пилот, останавливая мотоцикл перед серой стальной дверью.

– Я знаю, молодой человек, мне объяснили, куда идти. Кстати, я уезжаю завтра утром, с рассветом. Надеюсь, вам это известно.

– Да, майн гepp. В этот час самые благоприятные ветры.

– Ну, уж хуже того, что было сегодня, трудно придумать. – Пилот быстро отъехал, а врач подошел к двери, посмотрел на глазки камер наверху и нажал круглую черную кнопку справа от притолоки. – Доктор Ханс Траупман по приказанию генерала фон Шнабе.

Дверь открыл мужчина лет сорока, в белой больничной одежде.

– Герр доктор Траупман, как приятно снова вас видеть! – радостно воскликнул он. – Прошло уже несколько лет с тех пор, как вы читали лекции в Нюрнберге. Добро пожаловать!

– Danke.[35] Жаль, что сюда так трудно добираться.

– Уверяю вас, путь через горы вам бы еще меньше понравился. Надо пройти не одну милю, а через каждые две-три сотни метров снег становится все глубже. Секретность недешево обходится… Пойдемте же, выпейте шнапса и передохните несколько минут, а тем временем мы поговорим. Потом вы увидите, как мы продвинулись. Признаюсь: успехи замечательные!

– Выпьем позже, а поговорим в процессе обследования, – возразил гость. – Мне предстоит долгая беседа с фон Шнабе – не очень приятная перспектива, – я хочу выяснить как можно больше и поскорее. Он спросит о моем мнении и будет считать меня ответственным за это.

– Почему меня не приглашают на эту беседу? – возмущенно спросил молодой врач, когда они уселись в приемном покое.

– Он считает вас, Герхард, человеком слишком пылким. Его восхищает ваш энтузиазм, но он не доверяет ему.

– Господи, да кто же лучше меня знает, как протекает этот процесс? Ведь это мое открытие! При всем моем уважении к вам, Траупман, это моя сфера, а не ваша.

– Мы с вами это знаем, но наш генерал, не имеющий отношения к медицине, не может этого понять. Я – нейрохирург и имею определенную репутацию как специалист по черепно-мозговым операциям. Мое реноме и заставило его обратиться ко мне, а отнюдь не мой опыт. Итак, скажите… Как я понимаю, вы считаете теоретически возможным изменить мыслительный процесс без применения препаратов или гипноза. Эта теория напоминает научную фантастику на тему парапсихологии, но так же относились не столь давно и к пересадке сердца и печени. Как же все-таки это достигается?

– По сути, вы сами ответили на свой вопрос. – Герхард Крёгер рассмеялся, и глаза его заблестели. – Уберите начальные буквы «транс» из слова «трансплантация» и замените их буквами «и» и «м».

– Имплантация?

– Вы же вставляете стальные пластинки, верно?

– Конечно. Для защиты.

– Я занимаюсь тем же… Вы ведь делали лоботомию, не так ли?

– Конечно. Чтобы ослабить давление электричества.

– Вы произнесли еще одно магическое слово, Ханс. «Электричество» – электрические импульсы, рождающиеся в мозгу. Я произвожу микрорасчеты и вставляю в мозг такую крошечную штучку, что на рентгене она кажется легкой тенью.

– И что же это за штучка?

– Чип компьютера, полностью совпадающий с электрическими импульсами человеческого мозга.

– Что-что?

– Через несколько лет психологическое внушение тех или иных людей уже отойдет в прошлое. Промывание мозгов войдет в историю!

– Вернется?

– Последние двадцать девять месяцев я экспериментировал с тридцатью двумя пациентами – вернее, прооперировал их, причем человек пять, а то и больше, находились на разных стадиях развития…

– Как я понимаю, – прервал его Траупман, – это были пациенты, которых вам поставляли… из тюрем и из других мест.

– Тщательно отобранные, Ханс. Только мужчины выше среднего уровня развития и образованные. Из тюрем доставляли людей, осужденных за мошенничество, за кражу внутренней информации какой-либо корпорации, за подделку официальных отчетов правительства. Все эти преступления требуют хитрости, опыта и знаний, но не связаны с насилием. Мозг человека, склонного к насилию, как и посредственного, легко запрограммировать. А мне предстояло доказать, что мой метод дает результаты и с людьми более высокого уровня.

– И вы это доказали?

– «Довольно для данного дня»,[36] как говорится в Библии.

– Почему так пессимистично, Герхард?

– Потому что есть одна загвоздка. На сегодняшний день имплантат функционирует не менее девяти дней и не более двенадцати.

– А что происходит потом?

– Мозг отторгает его. У пациента быстро развивается мозговое кровотечение, и он умирает.

– То есть мозг распадается?

– Да. Так умерли двадцать шесть моих пациентов, но семеро жили от девяти до двенадцати дней. Я убежден, что с развитием техники микрохирургии мне удастся преодолеть фактор времени. Наступит такой момент – хотя на это могут уйти годы, – когда действие моего чипа будет неограниченно. Политические и государственные деятели, исчезнув на несколько дней, превратятся в наших последователей.

– И вы считаете, что при нынешних обстоятельствах мы можем выпустить этого американского агента Лэтема, я правильно вас понял?

– Без сомнения. Да вы сами увидите. Сегодня четвертый день после имплантации, значит, он проживет еще минимум пять, а максимум восемь дней. Поскольку наши люди в Париже, Лондоне и Вашингтоне сообщили, что он нужен им не более чем на двое-трое суток, риск минимальный. А за это время мы узнаем все, что известно нашим врагам о Братстве, а главное, Лэтем направит их поиски в ложное русло.

– Пожалуйста, вернемся назад, – сказал Траупман, чуть сдвинув свой белый пластиковый стул. – Перед тем как мы перейдем к самой процедуре, расскажите, что делает ваш имплантат?

– Вы знакомы с компьютерными чипами, Ханс?

– Очень мало. Я предоставляю заниматься этим моим техникам, так же как и анестезией. У меня достаточно своих забот. Но вы, конечно, посвятите меня в то, чего я не знаю.

– Новейшие микрочипы едва достигают трех сантиметров в длину и десяти миллиметров в ширину, но несут нагрузку в шесть мегабайтов. Этого вполне достаточно, чтобы удержать в памяти компьютера все произведения Гёте, Канта и Шопенгауэра. С помощью E-PROM-Бэрнера мы внедряем информацию в чип, затем включаем ROM – Read-Only Memory,[37] и чип реагирует на звуковую инструкцию так же, как компьютер выдает программу, записанную на процессоре. Да, конечно, мозг реагирует не сразу, нужно, чтобы мыслительный процесс приспособился к восприятию, подключился к нужной волне, но это лишь побуждает исследователя верить, что субъект действительно думает и намерен правдиво ответить.