В Амстердаме название «Йоденбурт» не было синонимом гетто. Жителям «Северной Венеции» — это название невероятно раздражало Альдо — всегда были чужды любые религиозные и национальные предрассудки. При этом и сами евреи не стремились ни к самоидентификации, ни к пренебрежению ею. Вопрос об этом просто не стоял. Когда-то они прибыли сюда из Испании или Португалии, откуда их изгнала средневековая инквизиция, и принесли с собой прекрасное владение разными ремеслами и склонность к коммерции. Они немало поспособствовали установлению торговых отношений с Индией, основали книжные лавки, откуда книги на иврите разошлись по всей Европе. Евреи издавали книги и на многих других языках, в том числе и те, которые доставлялись в Амстердам контрабандой, поскольку кое-где они были запрещены. Еще одной областью, в которой прославились евреи, была индустрия бриллиантов. Знаменитый дом Ашеров, огранивший самый крупный в мире бриллиант «Куллинан», наиболее значительная часть которого сверкает в скипетре английских монархом занимал некое подобие феодального замка из красного кирпича с зубчатыми башнями, парапетами и амбразурами и располагался на окраине Йоденбурт. Работники алмазной фабрики жили по соседству на улицах с «говорящими» названиями Изумрудная, Сапфировая, Топазовая, Рубиновая.

Сегрегации не существовало вовсе, и, например, Рембрандт прожил несколько лет напротив дома раввина, как об этом свидетельствует «Еврейская невеста»[71], одна из самых красивых его картин.

Дом Якоба Мейзеля, красивый, старинный, с островерхой крышей-щипцами в форме колокола, находился на улице Йоденбрестрат. Дверь посетителю открыла молодая румяная девушка в белоснежном накрахмаленном чепце и фартуке, выглядевшими так, будто их только что достали из сундука со средневековой одеждой. Отвечая на ее улыбку и вопросительный взгляд, Альдо, не говоривший по-голландски, спросил по-английски, согласится ли хозяин дома его принять, и протянул служанке визитную карточку, на которой он заранее написал, что его рекомендовал Луи де Ротшильд. Его сразу проводили в длинный коридор, выложенный черно-белыми квадратными плитками, сверкающими чистотой. Коридор упирался в высокое окно и, казалось, имел в длину не меньше километра. Такая конструкция была типичной для старых домов, плотно стоявших друг к другу и компенсировавших длиной то пространство, которого им не хватало в ширину. Создавалось впечатление, что вы стали персонажем картин кисти Вермеера.

Девушка ушла, но быстро вернулась, пригласила Морозини следовать за ней и привела его в комнату с окном из мелких квадратов, выходившим в сад. Массивная старинная мебель, дельфтский фаянс и гобелены, прибывшие некогда с Суматры, подчеркивали атмосферу прошлого. Навстречу Морозини из-за письменного стола поднялся пожилой человек с обширной лысиной, обрамленной редкими седыми волосами.

— Добро пожаловать, Ваше Сиятельство! Друзьям барона Луи всегда рады в моем доме. Я счастлив лично познакомиться с человеком, не раз рисковавшим своей жизнью ради восстановления Великой пекторали…

— Я был одним из многих, — поправил его Альдо, пожимая протянутую руку. — Без Адальбера Видаль-Пеликорна и ваших камней, так искусно ограненных, я бы никогда не достиг цели.

— Кто знает, кто знает… Но, прошу вас, садитесь и расскажите, что вас привело ко мне? Что вам предложить: чай, кофе, горячий шоколад?

— На ваш выбор, — очень тихо ответил Альдо, опускаясь в кресло из черного дерева с желтыми подушками. Он отчаянно боролся с желанием разрыдаться, так как он только в этот момент заметил, что у Якоба Мейзеля нет левой руки! Этот улыбающийся человек с приятным лицом, добрыми серыми глазами, теплым голосом ничем ему не поможет! Альдо собрался просить его о подвиге, который мастер, увы, уже не мог совершить…

Морозини всегда великолепно владел собой, но на этот раз его отчаяние, судя по всему, не осталось незамеченным, потому что, усаживаясь, Мейзель, произнес:

— Несчастный случай, в результате которого я лишился руки, произошел совсем недавно, и барон Луи об этом не знал. — Что же с вами случилось? — Глупость! Полгода назад на набережной я попал под фургон. Руку пришлось ампутировать, но я надеюсь, что смогу носить протез. Вы очень расстроились, не так ли?

— Больше всего меня печалит, как опечалит и барона Луи, несчастье, уготованное вам судьбой. — О, есть и худшие беды! Я уже не молод, а мои жена и дети изо всех сил стараются мне помочь… Не хотите ли добавить капельку джина в ваш кофе? Что-то подсказывает мне, что вы в этом нуждаетесь!

В глазах огранщика запрыгали веселые искорки, и Альдо не сумел удержаться от улыбки. — Вы читаете по моему лицу, как по открытой книге! Я с удовольствием добавлю джин. Кофе был отличным, а джин только подчеркнул его аромат. Они выпили по две чашки, и Мейзель заговорил снова:

— Возможно, ваш случай не безнадежен. Так расскажите мне, в чем дело?

— Вам известно, что я видел камни, ограненные вами. Копии были выполнены мастерски. Например, «Голубая Звезда», сапфир вестготов, некогда стоивший жизни моей матери… По совету Ротшильда я хотел просить вас изготовить для меня копии пяти изумрудов, совершенно особенных. Я полагал, что они исчезли в XVI веке, но они появились вновь и привели к трагедии…

— Что это за изумруды?

Альдо открыл портфель и вынул книгу, при виде которой Мейзель улыбнулся:

— У меня тоже есть такая! Симон Аронов нашел для меня экземпляр…

— Еще один из его подвигов! Насколько мне известно, в мире осталось всего пять или шесть книг!

— А что ему было не под силу? У него был настоящий талант. А потом он исчез, и я не смог даже узнать, что с ним случилось…

— Я расскажу вам об этом, потому что это я положил конец его страданиям…

Несколькими скупыми фразами Морозини рассказал о последних часах жизни Хромого из Варшавы, и мужчины долго хранили молчание.

— Итак, — с грустью сказал Мейзель, — я больше никогда его не увижу. Я это подозревал, но все-таки надеялся…

— Мне искренне жаль лишать вас этой иллюзии, потому что я знаю, насколько это может быть тяжело…

— Но правда всегда предпочтительнее, — с этими словами мастер вернулся к книге, которую Альдо открыл на нужной странице. — До несчастного случая я бы с удовольствием попробовал выполнить наш заказ, но теперь… — Он посмотрел на свой пустой рукав.

Но Морозини не собирался сдаваться:

— Возможно, есть кто-то, кого бы вы смогли научить? У вас есть дети! Сыновья?

— У меня действительно есть сын, но камни его не интересуют. Он выбрал путь служения Господу, и я не могу этому не радоваться. Это благословение для семьи…

Но в голосе огранщика прозвучали нотки сожаления, и Альдо не стал усугублять печаль мастера, напоминая о возможности взять ученика. Он закрыл книгу, убрал ее в портфель и встал.

— Вы правы. Это действительно благословение, а я счастлив представившейся мне возможности познакомиться с вами и поговорить о Симоне Аронове. Я могу вспомнить о нем только с вами, моим другом Адальбером и бароном Луи!

— Прошу вас, подождите минуту! Я был бы очень огорчен, если бы вы проделали столь долгий путь напрасно…

Мейзель подошел к средневековой длинной узкой скамейке из черного дерева, которую оживляли желтые подушки. Гранильщик снял подушки, поднял сиденье, и под ним обнаружился сейф. Он набрал шифр, открыл дверцу, что-то достал и положил в карман. Затем Мейзель вернулся к столу и положил на него два крупных изумруда удивительного зеленого цвета. Камни по размеру соответствовали тем, которые разыскивал Альдо…— Видите? — спросил огранщик — До несчастного случая я думал о том, чтобы повторить камни из ожерелья Монтесумы, и даже сделал два из пяти. Я собирался огранить их, когда у меня будут готовы остальные три. Но не успел. И сейчас я хотел бы, чтобы вы взяли их на память.

Альдо взял один камень и рассмотрел его в лупу ювелира, с которой никогда не расставался.