Она слышала, как ее отец приветствует служанку-гаитянку, которая пошла открыть дверь.

— Добрый вечер, Женевьева. Как вы поживаете? — спросил Чарльз по-французски с бостонским акцентом.

Женевьева что-то ответила. Марийка представила, как служанка улыбается, размахивает руками, произнося фразы со скоростью пулеметной очереди.

"Его любят все женщины!" — подумала Марийка.

Когда она вошла в прихожую, отец уже снял свое серое "честерфильдское" пальто с вельветовым воротником. Он молча обнял дочь, еще больше убедив Марийку, что он приехал неспроста.

"Боже милостивый, как же он похудел!"

Высокий, красивый, аристократического вида мужчина, Чарльз Рассел почти не изменился с годами. Она не видела его недель семь, и он очень осунулся, даже костюм висел на нем, как на вешалке. Воротничок сорочки стал совсем свободным. На шее просвечивали темные вены. Его вид тревожил.

Лайза, услышав звонок в дверь, спускалась по лестнице из своей комнаты.

— Дедушка, тысяч поцелуев! Я ненадолго убегу, позже увидимся. Не съешьте без меня все, что мама приготовила.

Не спрашивая, что он будет пить, Марийка налила ему скотч со льдом, усадила отца в его любимое кресло в гостиной и села рядом, готовая слушать, в чем же дело?

— Марийка, — начал Чарльз, — со мной не все в порядке.

Она инстинктивно вскочила со стула и передвинула его ближе к отцу, взяла его за руку.

— Что с тобой, папа? — спросила она с испугом.

— Сегодня утром врачи сообщили мне результаты обследования. Я сдал кучу анализов, прошел многие тесты. У меня рак толстой кишки. Завтра я ложусь в массачусетскую центральную клинику, меня прооперируют через несколько дней. Врачи говорят, что риск есть. — Он замолчал и сделал глубокий вдох. — Я сказал им: к черту операцию, если риск велик. Они настаивали, что, если не сделать операцию, риск еще больше. В конце концов я согласился потом и на химиотерапию, но надежд, мне сказали, мало, долго я не протяну. Опухоль большая и очень распространилась. Я был просто идиотом. Все симптомы были уже давно, я не обращал внимания ни на боль, ни на кровотечения.

— Но, папа, у тебя всегда было хорошее здоровье! Ты никогда ни на что не жаловался.

"Может, он все преувеличивает? Или не так понял врачей? Он никогда серьезно ничем не болел, не ходил к врачам!"

Его друзья даже дразнили его "Чарли-здоровяк". Он всегда был в прекрасной физической форме, даже не простуживался, он бросил курить и очень мало пил. Друзья вспоминали, что в студенческие годы в Гарварде Чарльз показывал олимпийские результаты, удовлетворяя трех женщин за ночь. По слухам, и после Гарварда он не потерял сноровки в любовных играх.

— Уверена, операция пройдет нормально, папа, я же тебя знаю. — Она старалась говорить спокойно.

— Возможно, да, но, может быть, и нет. Я надеюсь, Всевышний не даст мне выжить, если я останусь после операции беспомощным инвалидом.

— Ты останешься жить, папа, и не будешь инвалидом. Тысячи людей прошли такую операцию и нормально жили после этого. Ты обязан выиграть в этой борьбе со смертью.

— Марийка, у меня осталась мало сил. Несколько месяцев я чувствовал, что со мной не все в порядке, но…

— Но ты думал, что все пройдет само собой, и не обращался к врачам. Так, папа?

— Не буду спорить. Я несерьезно к этому отнесся, и вот результат… Мне трудно об этом говорить, но… это еще не все, что я хотел тебе сказать. Только, пожалуйста, не перебивай меня, как ты всегда это делаешь.

"О, Боже, что еще? Что может быть "еще", когда речь идет о его жизни?"

— Папа, — заверила его Марийка, — я не буду тебя перебивать. Что ты еще хочешь мне рассказать? Только не тяни!

На его усталом лице промелькнула улыбка — все-таки она снова перебила его.

— Марийка. — Его голос задрожал. — Я не… я не твой отец. Не твой родной отец.

Он замолчал. Это признание дорого далось ему, долгие годы оно мучило его. Трудно было поверить в сказанное, он это понимал.

Марийка вспомнила, как она еще девчонкой вот так сидела рядом с ним, в ночной рубашке, и он рассказывал ей сказки перед сном. И теперь он снова рассказывал ей сказку, но она уже не ребенок, и няня не придет за ней в библиотеку, чтобы отвести в постель.

Он никогда не пропускал этот час сказок, даже когда был приглашен куда-то поужинать. Одетый в свой черный вечерний костюм, он усаживался с Марийкой в кресло и рассказывал ей разные истории.

Удивительно, сколько разных мыслей промелькнуло в голове за минуту молчания. Марийка вспомнила смерть своей матери, когда ей было только пять лет, заплаканные лица, закрытые черным зеркала, незнакомые люди, заполнившие их большой дом, приглушенные разговоры, темные платья, печальные лица.

Ее мать неожиданно умерла от пневмонии. "Такая молодая! Как же это ужасно!" — говорили люди вокруг. Она вспомнила церковь, где сказала матери последнее "прощай", но детали стерлись в памяти. Когда они вернулись домой, Чарльз поднял ее на руки и сказал: "Вот мы и остались одни, ты и я. Скоро мы снова научимся смеяться".

Он сдержал слово. Чарльз никогда не забывал о дочери, развлекал ее, веселил. Он был ей и отцом, и матерью, и нянькой — все вместе, детство ее было счастливым. Они стали как "два ботинка одной пары", так он сказал однажды. "Мы должны жить, как будто мама с нами".

Боже, как же его любили женщины, старались его окрутить. Он был самым красивым бостонским вдовцом. Они приглашали его на ужин, концерты, вечеринки, уик-энды за город. Всегда кто-то вокруг него крутился.

Марийка вспомнила, как однажды ночью она проснулась и услышала песни Синатры: "На сигарете остались следы твоих губ, и вот такие глупости напоминают мне о тебе". Она вошла в гостиную и увидела известную джазовую певицу, которая изображала танец живота, срывая с себя всю одежду. Марийка смотрела, ошарашенная, как та стала раздевать отца. Сначала она подумала, что отец разозлится и позвонит в полицию, но ее отец смеялся, увлекшись любовной игрой. Потрясенная, она вернулась к себе в спальню, но всю ночь не смогла заснуть. Ей было восемь лет. За завтраком она спросила: "Папочка, что ты делал с этой голой тетей ночью? Вы вели себя очень странно…" Чарльз сначала смутился, а потом расхохотался. "Есть такие вещи, Марийка, — сказал он, вытирая выступившие от смеха слезы, — которые ты поймешь, когда станешь постарше".

Он всегда так говорил, когда не хотел отвечать прямо.

И она верила ему, она верила ему всегда.

И вот они сидели сейчас молча, даже без разговоров они были ближе друг другу, чем отец и дочь. У нее было счастливое детство. Хотя она росла без матери, отец любил ее за двоих. Она восхищалась отцом, считала его красивее Фреда Астера. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, отец пригласил Марийку отпраздновать это событие в "Ритце". Он ей сказал тогда, что она так же красива, как была ее мать.

"Папа, почему ты не женился второй раз? — спросила тогда Марийка. — У тебя было столько возможностей, столько предложений. У меня никогда не будет столько предложений, сколько было у тебя". Он посмеялся над ее словами и ответил, что никакая другая женщина не сможет заменить ему ее мать. "Твоя мама умела внушить мне, что я такой необыкновенный, — сказал он с печалью. — Ни с кем мне не было так хорошо. Запомни, Марийка, ничто так не важно для человека, которого ты полюбишь, как чувство, что он самый великий человек на свете, если ты заставишь его в это поверить".

Весь вечер они танцевали вдвоем, она не приняла предложение потанцевать ни с одним молодым человеком.

И вот теперь он, которого она так любила, теперь, когда он на грани смерти, говорит, что он ей неродной отец. С ней нет сейчас Джонатона, который помог бы пережить такую тяжелую минуту, поддержал бы ее.

— Я рассказывал тебе, как твоя мать и я встретились в Лондоне во время войны. Помнишь? Мы были оба в расцвете нашей молодости…