Теперь он мог жить сам по себе, не чувствуя за собой вины.

Приглашения на званые вечера продолжали поступать, но Чарли отклонял их, не только из-за нежелания отвлекаться от работы над «Золотой лихорадкой», но и потому, что вечеринки вообще были ему в тягость. Поэтому я была удивлена, когда неожиданно он сказал мне, что мы приглашены в «Пикфэр», дом Мэри Пикфорд и Дугласа Фэрбенкса. Позже я узнала, что это они настояли, чтобы мы пришли. Они были не только партнерами по бизнесу — они вместе создали компанию United Artists, — но и давними друзьями. Как-то раз они отвели его в сторонку и сказали, что с его стороны преступление не познакомить друзей с женой.

Чарли уступил, но казалось, был в полном смятении, когда я сказала, что у меня нет подходящей для этого случая одежды.

— Почему ты не обратилась к Коно? — спросил он.

— Я обращалась много раз, — ответила я. — Он говорил, что у меня вполне удовлетворительный гардероб. Может быть, и так. Меня не слишком волнует одежда. Но если мы пойдем в «Пикфэр», и я буду выглядеть жалко, не будет ли это плохо для тебя?

Это сработало. Меня отвезли в универмаг купить вечернее платье, которое я смогла носить еще несколько месяцев, пока рос мой живот. Было дано ненавязчивое распоряжение, что платье должно быть красивым, но недорогим. Я уже успела увидеть, как тяжело расставался Чарли с каждым пенни.

«Пикфэр» по роскоши напоминал Коув-Вэй, но казался более теплым и уютным, возможно, потому, что здесь была женская прислуга, тогда как штат Коув-Вэй был укомплектован исключительно представителями мужского пола. И хотя внешне владелец и владелица «Пикфэра» казались столь же несовместимыми друг с другом, как Чарли и я, — Даг был большим ребенком, в то время как Мэри — величественной леди из «Эпохи невинности» [4], — не нужно было много времени, чтобы понять, насколько они подходят дуг другу. Мэри была не только любимицей Америки, она принадлежала Дагу, и он, несомненно, обожал ее.

Чарли был в приподнятом настроении, пока не прибыл Джон Берримор, после чего он неожиданно поник и оставшуюся часть вечера вел себя сдержанно. Мне приходилось видеть Чарли и Джона вместе в нескольких ситуациях, и я была заинтригована тем очевидным фактом, что мой муж, редко испытывавший неловкость в компании людей, которых боготворил, неизменно затихал в присутствии Великого профиля[5]. Насколько я знала, необычайно красивый Джон Берримор не был подвержен зависти или соперничеству; он был открытым с артистами, которых уважал, а Чарли он считал уникальным и гениальным. Чарли же не был завистливым или малозаметным человеком в искусстве, но само присутствие Джона неизменно заставляло его ретироваться, словно он чувствовал, что актер заслоняет его.

Джон приехал слегка навеселе, но был любезен с хозяевами и засветился при виде Чарли. «Ну, как поживает наш балерун?» — пророкотал он. Позже я узнала, что этим словечком Чарли окрестил его друг Уильям Филдс. Филдс посмотрел ранний фильм Чаплина «Тихая улица» (Easy Street), где Чарли скакал, прыгал и бегал с неподражаемой грацией, и когда его спросили, что он думает об исполнении Чарли, завистливый Филдс бросил: «Да это просто балерун. Встретил бы я этого сукиного сына, убил бы!»

Притихший Чарли ответил, что поживает хорошо, и представил меня Джону Берримору. «Она прекрасней звездной ночи!» [6] — продекламировал актер голосом, ласкающим слух. Потом, слегка пошлепав меня по животу, заявил: «Моя международная шпионская сеть проинформировала меня, что в вашем животике кто-то есть, моя небесная голубка. Можете ли вы для меня кое-что сделать? Если у вас будет белочка, назовите ее в мою честь».

Хотя Чарли не принадлежал к типу людей, которые резвятся на вечеринках с абажуром на голове, думаю, в самом факте присутствия Берримора он ощущал угрозу, доводившую его до ступора. Своими приколами Джон мог собрать вокруг себя толпу, а в тот вечер он был в ударе. И перед ужином, и после он носился по комнате, перепрыгивая через стулья и фехтуя с воображаемым противником, чтобы показать, как Даг Фэрбенкс завоевывал славу. Его пародии были утрированными до абсурда, но в них не было ничего пошлого. Даг захлебывался от смеха, но Чарли, который тоже мог бы сделать смешную пародию на нашего хозяина, просто сидел на стуле и наблюдал. Время от времени он смеялся, но смех его был натянутым.

Я чувствовала, что Мэри не очень одобрительно относится ко всей этой кутерьме, но она никак не выказывала своего недовольства. Когда, наконец, она получила возможность вставить слово, она попросила совета по личному вопросу. После многих лет успеха в образе маленькой девочки с золотыми кудрями недавно она сыграла роль в фильме «Розита», снятом режиссером Эрнстом Любичем, где она попыталась создать характер более зрелый, по крайней мере, взрослый. Публика не приняла ее, тем не менее она понимала, что не может оставаться профессиональной малышкой навсегда. Чарли предложил ей как можно дольше поддерживать этот детский образ: «Вы никого не стремитесь одурачить. Вы не из тех престарелых актрис, которые пытаются убедить публику, что они вдвое моложе. Все знают, что вы — взрослая и никого это не волнует. Их интересует лишь то, что вы играете роль лучше любой другой актрисы. Вы предлагаете им прекрасную иллюзию, а не ложь. Это не одно и то же. Не слушайте никого».

Джон посоветовал, чтобы она немедленно взялась развлекать кинозрителя: «Сыграйте в следующем фильме женщину легкого поведения, которая балуется наркотиками, курит огромные сигары и спит с матросами за гроши. И я гарантирую, вы оставите след на кинонебосклоне на все времена!»

Мэри морщилась. Даг хохотал. А Чарли нехотя смеялся.

Я не могла не заметить, что Чарли стал уделять мне больше внимания на вечере после того, как ему стало ясно, что я всем понравилась. Фэрбенксы были со мной очень милы, хотя мне нечего было рассказать им. И Джон при всех его шутках, розыгрышах и пьянстве был очень внимателен и нежен со мной. Ничто не укрылось от взгляда Чарли, который похлопал меня по руке, словно желая показать, что я выдержала серьезное испытание.

Хотя Чарли не придавал значения большинству религиозных праздником, он очень сентиментально относился к Рождеству. К Рождеству 1924 года — когда оставалось около четырех с половиной месяцев до появления на свет нашего малыша — он с помощью Коно готовил елку, праздничный обед и подарки для мамы и для меня. Когда я спросила Чарли, могут ли прийти к обеду мои бабушка и дедушка, он посмотрел на меня сурово, словно я потребовала чего-то невозможного, но ответил: «Конечно, если они хотят — и не рассчитывают услышать здесь эти невыносимые рождественские песнопения».

Сначала дедушка пришел в ярость. Ни при каких условиях его ноги не будет в доме этого человека. Но мама и бабушка провели с ним работу, и его автомобиль прибыл в Коув-Вэй вовремя.

Чарли и дедушка пожали друг другу руки и начали общение настороженно, словно пещерные люди, каждый из которых уверен, что другой прячет что-то за пазухой. Но после рюмки-другой хереса, они, казалось, вполне поладили. Оба были родом из Британии и обнаружили достаточно много общего, чтобы обстановка разрядилась. Когда мы сели за стол, Чарли начал подчеркнуто ухаживать за бабушкой, и она была покорена. Он сам искусно порезал индейку, а потом, когда все уже были обслужены и готовы к еде, сбил меня с толку неожиданным вопросом: «Может быть, кто-то хочет прочитать молитву? Это было бы очень кстати». Дедушка согласился.

День был не самый простой для каждого из нас, но, должна сказать, дедушка вел себя учтиво, а Чарли просидел все время послеобеденной беседы, не ерзая от нетерпения и неловкости.

Вскоре после Нового года мы получили приглашение на впечатляющий костюмированный бал, который давала актриса Мэрион Дэвис. Он должен был проходить в огромном зале в отеле «Амбассадор», ожидались тысячи гостей, представители элиты — кинозвезды, общественные деятели и другие известные люди, — и денег на него не жалели. Чарли пообещал, что мы будем, как он сказал, поскольку очень нежно относится к Мэрион.