Сенат охватило большое смятение: понятно было, что снова начнется гражданская война, и представляли, что победителем будет Сулла, который тоже займется расправами с размахом, соответствующим уже произведенным до него зверствам. Это стало причиной того, что в соответствии с предложением главного сенатора Луция Валерия Флакка, опирающегося на умеренную фракцию сената, к Сулле направили делегацию вести переговоры о примирении: убедить проконсула, что он может рассчитывать на сенат в получении всех личных гарантий, которые хотел бы потребовать. И в то же время сенаторы сообщили консулам о необходимости приостановить военное формирование, которое те предпринимали. Цинна и Карбон, находившиеся в Италии и сами себя уже назначившие консулами на следующий год, объявили, что они подчинятся приказам сената, и, как только уехала делегация, возобновили набор войск, которые они сконцентрировали в Анконе, чтобы переправить их в Иллирик (адриатическое побережье современной Югославии). На самом деле у них было намерение преградить дорогу Сулле. В начале зимы, в первые месяцы 84 года, массивный контингент уже осуществлял переправу без осложнений, как вдруг разразился шторм. Поднявший якорь конвой вернулся, и только что посаженные на корабли войска покинули их. Много было тех, кто, ссылаясь на то, что они не хотели идти сражаться против сограждан, просто-напросто дезертировали и вернулись к себе. Атмосфера в этих легионах была особенно напряженной. Разумеется, командующий ими полководец был облечен законной властью, но противник, которому они должны были противостоять, был особенно опасным: прежде всего речь шла об армии римских граждан, которых трудно было считать врагами; они были опытными солдатами после четырех лет победоносных кампаний. К этому добавлялось то, что Цинна имел репутацию жестокого и грубого, и у них был случай убедиться, что это не выдумка. Наконец, сын Помпея Страбона (будущий Помпей Великий), присоединившийся к лагерю Цинны и подвергшийся враждебности некоторых членов штаба, предпочел тайно сбежать, распространив слух о том, что Цинна приказал убить его.
Консул был полон решимости взять в руки недисциплинированные войска, для которых достаточно было одного порыва ветра, чтобы их рассеять, и созвал собрание. Во время его прибытия туда шедший впереди него ликтор ударил человека, не уступившего достаточно быстро дорогу кортежу, тот в свою очередь ударил ликтора. Цинна отдал приказ схватить солдата, но поднялся крик, и дождем посыпались камни. Цинне удалось убежать, и он попытался спрятаться. Схватил его центурион, преследовавший с мечом в руке; Цинна упал на колени и предложил откупиться самым драгоценным, что у него было, — своей печатью. Напрасно, центурион ответил ему, что он пришел не заключать договора, но убить тирана, кощунственного и жестокого.
Эта смерть некоторым образом устраивала сенат, который надеялся на возможность более легкого договора с Суллой о согласии, когда Марий и Цинна больше не могут помешать им. Принявшие решение действовать, сенаторы предписали Карбону, который уже вывел войска из Иллирика, вернуться в Рим руководить комициями для выбора нового консула; если он не поспешит, они лишат его должности. Карбон уступил действенным доводам и прибыл руководить комициями, которые не состоялись в первый раз потому, что получили неблагоприятные предзнаменования, во второй раз потому, что молния попала в храм Цереса: авгуры сказали, что нужно отложить эти выборы, позволив Карбону оставаться единственным консулом до конца года. Не любивший его Плутарх (и не только потому, что почерпнул большую часть своей информации в «Мемуарах» Суллы, — презрение к этой личности общее почти у всех древних авторов) утверждает, что он «появился у римлян как тиран, еще более тупой, чем предыдущий». Черта, без сомнения, отчасти несправедливая для Цинны и абсолютно несправедливая для Карбона, который действительно допустил некоторое число оплошностей, таких как требование, которое он представил, чтобы все города и колонии Италии отправили к нему в Рим заложников; и, вероятно, несмотря на единогласное голосование сената против меры, которая приравнивала римских граждан к варварским народам, чьей лояльностью намеревались заручиться, он сам отправился объявлять о гарантиях в некоторые города. Во всяком случае, в Плезансе, где он находился во главе своей армии, Марк Кастриций предельно ясно отказал ему в заложниках. И когда Карбон начал угрожать отважному старику, указывая на своих многочисленных солдат, тот ответил, что ему много лет и этот факт спасает его от всякого страха.
Со своей стороны, Сулла готов был вернуться в Италию: в середине лета 84 года он покинул Азию, достигнув Пирея за два дня перехода от Эфеса. На этот раз у него был соответствующий флот, состоящий из кораблей, приведенных к нему Лукуллом, тех, что он приказал построить из оставшихся от Митридата. В общем это составило 1600 единиц, из них 400 он оставил Луцию Лицинию Мурене, которому доверил трудную миссию поддерживать порядок в этом регионе и, в частности, бить пиратов. Под командованием Мурены были войска Флакка и Фимбрия, Сулла мог с полным основанием не доверять им, потому что они были набраны его противниками и в определенный момент могли перейти к ним.
В противоположность тому, что обычно утверждают, Сулла не проявлял никакой спешки, оставаясь в Греции до весны следующего года, хотя ничего на месте не оправдывало такой задержки. Если же он и предпочел подождать несколько месяцев, прежде чем ступить на италийскую землю, то только оттого, что хотел произвести эффект своим возвращением. Для этого было необходимо получить более точные сведения о римской политической жизни для организации пропаганды: он хорошо знал, что победу не приобретают немедленно и только на полях сражений, поэтому ему нужно убедить сенат, народ Рима и всю Италию, что дело его правое и те, кто отказался слушать его, являются опасными сектантами, ведущими Город к гибели.
На первый взгляд, задача представлялась трудной, если не безнадежной: органы правительства были в руках сторонников Мария, которые монополизировали их с момента его отъезда. После смерти Мария режим стал более умеренным и присоединил немалую часть знати, игравшую в сенате основную роль в поддержании равновесия. Наконец, новые граждане были расположены поддерживать правительство, обещавшее им полную интеграцию, даже если дело шло не так быстро, как они могли надеяться; в общем, италики остерегались изменения режима, которое, полагали они, может быть для них только неблагоприятным. И это послужило основанием того, что Сулла в своем втором письме, отправленном, когда он убедился, что сенат не считает необходимым воздать должное выполнению его миссии на Востоке, не поленился подчеркнуть, что будет уважать права всех граждан, старых и новых: по-видимому, он не был склонен отбывать в страну, где предполагалась гражданская война. И это обещание напомнило заинтересованным, что во время событий 88 года объектом борьбы между Сульпицием и консулами был не столько их статус, сколько вопрос командования экспедицией против Митридата; вспомнили также, что консул Октавий, близкий Сулле, расширил условия получения гражданства; наконец, предвидели быструю победу ветеранов Суллы в случае военного конфликта, и все это теперь призывало к некоторой осторожности. Три последних года дали возможность восстановить нормальные условия обмена, и, значит, нужно было не принимать слишком рано или слишком открыто решение, которое может оказаться губительным.
Что касается сенаторов, то они были полны решимости предотвратить любую новую гражданскую войну: война 87 года довольно основательно опустошила их ряды, чтобы убедить сохранять равновесие, достигнутое после исчезновения Мария. Это послужило основанием того, что они не могли даже представить разговоров о фракции, которая бы защищала интересы Суллы, и если спешили отправить к нему делегатов, то отнюдь не для того, чтобы пригласить его положиться на их справедливость и снисходительность. Другими словами, сенат не делал никаких уступок, потому что он даже не упразднил декреты, принятые против Суллы и тех, кто присоединился к нему; просто он давал знать, что готов выслушать любую просьбу, исходящую от него. Никакие переговоры не могли держаться на таких основаниях, и Сулла, выслушав направленных к нему сенаторов, ответил в очень туманных выражениях, что никогда не был бы другом тех, кто совершил столько преступлений, но он не видит ничего плохого, если бы Республика гарантировала им спасение; правда, те, кто принял бы решение присоединиться к нему, были обеспечены постоянной безопасностью, так как его армия полностью подчинена ему. Слова Суллы означали, что он совершенно не настроен распускать победоносные войска, пока не будут восстановлены в своих правах те, кто нашел около него прибежище (хотя сенат принял закон, требующий роспуска всех армий, где бы они ни находились и кто бы ни были их руководители), и он готов принять всех, кто хотел бы избежать разрастающегося конфликта. Он добавил, что в отношении себя у него три просьбы: первая состояла в том, чтобы вернули ему звание гражданина, что означало, по-видимому, возвращение всех прав и, как следствие, прекращение подготовки войны против него, как если бы он был не проконсулом, возвращающимся с победой из провинции, а варваром, готовым захватить Италию и разграбить ее. Вторая просьба — вернуть ему его собственность, которая была незаконно отнята. Речь шла в некотором роде о дополнении к предыдущей: противники конфисковали имущество в большей степени для того чтобы разрушить его семейный культ; следовательно, возвращение ему гражданства сопровождалось возобновлением традиции отцов. Наконец, он просил утвердить его в звании авгура, от которого Марий посчитал себя вправе освободить, когда все священные тексты утверждают, что в отличие от других священников авгуры — единственные, кого нельзя лишить сана, какое бы преступление они пи совершили.
