– И где ты возьмешь такого человека? – удивился туго соображавший Глузд.

– А что его искать, если он от тебя одесную[16] сидит, – усмехнулся Брех. – И каган останется доволен, и божьим ближникам нечего будет возразить – не Горазд ведь у нас княжит, а Будимир.

Горазду понравилось хитроумие Бреха. Без ругани на вече, конечно, не обойдется, но такой расклад много лучше того, когда молодой ган будет опираться только на своих хазар. Город Берестень хоть и невелик, но богат, и охотники властвовать здесь – что по воле славянских богов, что по прихоти кагана – всегда найдутся. Чего доброго эти охотники стопчут Горазда, коли он вздумает тягаться с ними, полагаясь только на свою силу.

– А еще лучше будет, если ган Горазд возьмет в жены одну из дочерей Твердислава, – сказал Синяга. – Тогда он князя Будимира будет опекать по праву родства.

– Был у нас разговор об этом с князем, но его безвременная смерть помешала завершиться сватовству, – вздохнул Горазд.

– Тогда и говорить больше нечего, – обрадовался Брех. – Лучшего князя, чем малой Будимир, я для дружины не вижу. А до поры его будет опекать ган Горазд, муж сильный и разумный. Так народу и скажем.

Гриди ушли, довольные собственным приговором, а ган Горазд остался сидеть за длинным столом в задумчивости. Дружина Твердислава его поддержит, в этом сомнений у гана не было. С городским вече он тоже поладит, но править спокойно ему, конечно, не дадут. С другой стороны, спокойной власти не бывает, и если боишься раздоров, то лучше с печи не слезать. Чтобы возвыситься и преуспеть в жизни, нужно без страха хватать любой кусок, который оказывается в поле зрения. А что касается врагов, то они всегда будут у сильного человека. Врагов бояться не надо, их следует бить, ибо сила поверженного врага достается победителю.

– Привел я смерда, ган, – сунул нос в приоткрытую дверь отрока, – того самого, с дальних выселок.

– Зови, – кивнул головой Горазд и допил из серебряного кубка остатки меда.

Смерд держался степенно. Снял бережно шапку с седеющей головы и с достоинством поклонился четырем углам. Вслед за смердом в гридню вошел отрок лет восемнадцати, с умным лицом и серыми насмешливыми глазами. Отрок Горазду поглянулся – и ростом удался, и статью. Такому молодцу жизнь в медвежьем углу наверняка кажется скучной.

– Здравия тебе, ган, – пробасил степенный, – и процветания семье твоей и роду.

– И тебе здравия, человек, – любезно отозвался Горазд, – и чтобы под твоим кровом всегда был достаток.

Ободренный ласковым приемом, смерд принял здравный кубок без смущения и осушил его до дна. Отрок, как и положено младшему, стоял в трех шагах позади спутника и на здравный кубок не претендовал.

– Твой сын? – спросил Горазд.

– Односелец, – поправил смерд. – Данборова семени. А пропавшему отроку он доводится братаном.

– Тебя как зовут, человек?

– Тучей зови, ган, а отрока – Осташем.

– Шатуна видел своими глазами?

– Двадцать лет назад видел, – почему-то понизил голос до шепота Туча. – Издали, правда, и в спину.

– Буйствовал Шатун в округе?

– Нет, в этот раз смирен был. Мы решили меж собой, что приходил он за сыном. А зачем ему понадобился отрок, не знаю.

– Искар, может, ушел к хазарам, – вмешался в разговор молчавший до сих пор Осташ. – Давно он к ним собирался.

Туча в сторону отрока только рукой махнул – что, дескать, с неразумного взять, но ган заинтересовался словами Осташа:

– А почему не в дружину княжью или боготурскую?

– Так ведь мы из простой семьи, – улыбнулся Осташ. – Никто из наших предков не служил князьям. А в каганову дружину, говорят, берут всякого, была бы сила в руках да умение.

– И ты тоже собрался в хазары?

– Собрался. Нас у отца шестеро, да дядья с чадами, а земли не хватает, чтобы прокормить всех. Вот мы и решили с Искаром поискать свою долю на стороне.

– Мечом владеешь?

– Обучен, – подтвердил Осташ. – Туча не даст соврать. Под нашим кровом хорошие бойцы никогда не переводились.

– Сдюжит на рати, – охотно подтвердил Туча. – Я его с собой взял, чтобы в случае нужды отбиться от разбойников.

– А что, шалят в округе?

– Был слух на торгу, что у Макошина городца потрепали обоз.

– Пойдешь ко мне служить? – спросил ган у Осташа.

– Пойду, – решительно кивнул тот головой.

У Горазда на Осташа был свой расчет. Не выходила у него из головы мысль о Листянином городце и Шатуне. Выйти на Шатуна можно только через его сына, которого Осташ знает очень хорошо. Кто знает, не выведет ли эта ниточка гана на тайные схроны колдуна.

– Храни тебя Стрибог на обратном пути, селянин. – Горазд одарил Тучу прощальным кубком. – А Данбору скажи, что ган взял его сына в свою дружину и шлет семье за выращенного отрока пять гривен.

Туча от зависти даже прищелкнул языком. Вот ведь привалило счастье Данбору. Сам Туча, будь он ганом, не дал бы за Осташа и двух гривен отступного.

– Так ведь без коня отрок, – прокашлялся Туча. – Коня с возом я обещал Данбору вернуть в целости.

– Сказано пять, – значит, пять, – спокойно отозвался ган, ссыпая серебро в кубок. – А посудину возьмешь себе, за труды. Коня хазару Осташу дам я, это уже не твоя забота.

Щедр ган Горазд, щедрее человека Туча еще не встречал. Шутка сказать – кубок подарил, цена которому не меньше гривны. А трудов для Тучи всего ничего – почесал языком о Шатуне да пристроил отрока к хорошему делу.

– Да хранят тебя славянские боги и твои щуры, ган Горазд, – склонил голову на прощанье Туча. – А Осташа я тебе пришлю к вечеру, как только завершим торг.

Ган Горазд прожитым днем остался доволен. Разве что смерть Твердислава слегка омрачала его душу. Открыв гану широкое поле для маневра, эта смерть явилась еще и предостережением, как легко можно заиграться в кипящем страстями мире и лишиться жизни раньше, чем сбудутся надежды. Но Горазд знал, что опасность его не остановит. Вышедший на охоту за властью и золотом ган не дрогнет перед жутковатым ликом неизвестности, именуемой смертью. Жар-птица удачи попадает в руки тому, кто страстно желает ее поймать. Горазд желал, и в этом своем желании он готов был преодолеть любые препятствия, которые жизнь воздвигнет на его пути.

Окруженный заботами Макошиных ближниц, Искар поправлялся быстро и уже через месяц мог передвигаться на своих двоих по двору построенного из вековых деревьев городца. Другое дело, что в этих передвижениях он не был свободен от неусыпного догляда, которым сопровождался каждый его шаг. Искар не пытался проникнуть в тайны бабьей обители и переступать запретные пороги, отлично сознавая, что чем меньше он узнает за этими стенами, тем легче будет их покинуть.

Ляну за эти дни он просто-напросто возненавидел. Зеленоглазая ведунья была самой строгой из его сторожей, и если и покидала Искара, то только на короткое время. Кроме Ляны, за Искаром присматривали еще две молодые ведуньи. В отличие от Ляны, которая болтала без умолку, эти две были молчуньи, и за время своего плена Искар услышал от них разве что десяток слов. Зато зеленоглазая без конца стращала отрока карами Макоши, если он вздумает покушаться на ее ведуний.

Следили за Искаром и старые приживалки, зыркая в его сторону строгими глазами из-под темных платков. Этих черных ворон он слегка побаивался и старался держаться от них подальше. Большей частью Искар просто посиживал на весеннем солнцепеке, щурясь на Даджбогов лик, который с каждым днем становился все лучезарнее. Снег со двора городца стаял, но что делается в окрестностях, отрок не знал по той простой причине, что в его присутствии городец ни разу не открывал свой зев. Искар сбежал бы отсюда не задумываясь, но пока не чувствовал в себе достаточно сил, да и случай не представился.

Единственной его отрадой в заточении стали долгие разговоры с поправлявшимся Щеком, которому рана, однако, еще не позволяла подняться с ложа, но зато язык у него был в полном порядке, а сказок и бывальщин он знал столько, что послушать его приходили и Ляна, и молчаливые ведуньи. Искар тоже не оставался перед Щеком в долгу и с удовольствием пересказывал ему то, что сам узнал от кузнеца Серка за долгие вечера, проведенные под гостеприимным кровом. Щек никогда не бывал в кагановом стольном граде и пересказы Искара слушал с удовольствием. Зато Ляна презрительно кривила губы, а то и посмеивалась над Искаром, чем приводила того в тихую ярость.