– Это в каком смысле? – Горазд от удивления даже приподнялся на локте.

– С дальних выселок вчера приехал смерд, который рассказал, будто на Поганом болоте объявился Шатун. Конечно, это может быть совсем другой Шатун, без всякого касательства к Листяне, но объявляется в том сельце оборотень уже во второй раз. Первый раз он приходил двадцать лет тому назад. Отрок, рожденный от Шатуна, проживал в том сельце, а ныне исчез – ушел по отцовскому следу и не вернулся.

– Как зовут того смерда?

– Туча, – закивал остроносой головой Сорока. – Вчера я с ним на постоялом дворе столкнулся. От всего сельца снарядили его в Берестень с обозом на продажу. Серебро нужно смердам, чтобы рассчитаться с ганом Митусом.

– Да погоди ты с Митусом! – раздраженно махнул рукой Горазд. – С чего ты решил, что Шатун с выселок может быть Листяной?

Сорока закрутил острым носом. По всему было видно, что тайной своей он дорожит и за просто так расставаться с ней не хочет. Плутоватые его глазки маслено щурились на гана.

– Гривна серебром, но не более, – пообещал Горазд.

– Краем уха слышал, как боготуры между собой разговаривали о городце Листяны Колдуна. Чтобы такое совпадение – и спроста, ни за что не поверю.

О разговоре божьих ближников Горазд знал больше Сороки, но гривны серебром не пожалел. Богатую пищу для размышлений дал ему расторопный служка.

– Смерд уехал из города?

– Вчера еще не расторговался. Наверняка ночует на постоялом дворе. Может, позвать? Смерд степенный, разумный, попусту и абы что болтать не будет.

– Зови с рассветом, – кивнул головой ган.

– Так рассвело уже, на торгу зашевелились.

Занятый своими мыслями, Горазд начисто забыл о ганских обязанностях, чего делать в любом случае не следовало. Пришлось подниматься и идти во двор, считать убитых и раненных божьими воинами.

Зимний день разгорался без большой охоты, словно Даджбогу лень было сегодня справлять свою службу вот и катил он на своей колеснице по небу ни шатко ни валко, скрываясь большей частью за темной завесой.

– Смурно, – вздохнул Сорока, взглянув на небо, – а пора бы уже зиме кланяться весне.

– Смурно, да не морозно, – бросил Горазд. – Будет тебе весна, дай срок.

Из хазар в короткой стычке пал только Гаюн, а все остальные из тех, что находились в детинце, поспешили сложить оружие. Из Твердиславовых гридей тоже мало кто пострадал, а посеченных до смерти и вовсе не было. «Белые волки», первыми ворвавшиеся во двор, не столько рубили, сколько глушили растерявшихся мечников. У страха, как известно, глаза велики, а про Перуновых «волков» ходило много слухов. «Волк» – даже мертвый обязательно достанет своего обидчика, если не на земле, то в стране Вырай наверняка.

Взыскивать ни с хазар, ни с гридей ган Горазд не стал, прогнал он из детинца лишь мечника Садка, открывшего по глупости среди ночи ворота. Садко попытался оправдаться, но не встретил понимания ни у гана, ни у своих товарищей, которые собственный срам поспешили переложить на чужие плечи. Садко был одним из немногих, которые нападавших встретили грудь в грудь.

– Не по правде судишь, ган Горазд, – глухо сказал мечник. – Ошибиться может каждый, а я Твердиславу служил верно, и моей вины в его смерти нет.

Ган и мечник стояли друг против друга посреди двора детинца в окружении хазар и гридей. Горазд в кожухе, но без брони, с копной темно-русых волос вместо шапки, а Садко с обвязанной испятнанным кровью полотном головой.

– Глупость иной раз бывает хуже предательства, – надменно процедил сквозь зубы Горазд. – А за твою ошибку князь Твердислав жизнью заплатил.

– Смерть князя свершилась не по моей вине, а по воле славянских богов, которые спрос с него учинили за измену правде. За то, что не славянским рядом судил, а Битюсовой волей.

Горазд хотел было ударить мечника, вздумавшего бесчестить кагана и князя, но передумал и только выдохнул со злобой:

– Пошел прочь, пес шелудивый.

Садко на оскорбление пыхнул гневом, но рука, потянувшаяся было к мечу, бессильно упала вдоль тела.

– Ладно, Горазд, коли силы ко мне вернутся, то виру я с тебя возьму полной мерой по правде славянской, а не Битюсовой.

Ган в ответ на эту угрозу скривил в усмешке губы. Спроса он не боялся, а мечнику Садко не устоять грудь в грудь против хазарского гана.

– Прятаться не буду. Заживет рана, приходи. Хоть и не ровня ты мне, но от уплаты не уклонюсь.

Хазары слова гана одобрили смешком, гриди хмыкали в усы. И те, и другие слова обиженного мечника посчитали пустыми. Ган Горазд отличался редкостной силой и умением обращаться с секирой и мечом. Садко явно пожиже гана будет. Но то, что Горазд, оскорбив мечника, от его вызова не уклонился, многим понравилось.

Дружина Твердислава насчитывала полторы сотни мечников. Уходить гридям было некуда, многие доводились Твердиславу родовичами, и корни их глубоко вросли в город Берестень. У погибшего князя дети были, но сыновья только от младшей жены, и старшему из них едва минуло шесть лет. Такого несмышленыша не посадишь на городской стол. После смерти Твердислава право на стол[15] должно было к его брату отойти.

Но боготур Рогволд был не в ладах со всеми – и с Твердиславом, и с Великим князем Всеволодом, и с каганом Битюсом, и даже с Велесовыми волхвами, которые грозили лишить его боготурского звания за буйный и неуступчивый нрав. Рогволд братовых мечников терпеть не мог, а потому не стал бы брать в свою дружину.

Ган Горазд позвал ближних к Твердиславу гридей для совета. Мечники откликнулись с охотою, однако тревога не спала с их лиц. Лишиться князя – не шутка, тем более что заменить его некем. А иная замена может многим выйти боком. Первым делом разговор о тризне зашел. Князя похоронить – это вам не холопа спихнуть в яму. Но о тризне споров как раз не было, этот обряд известен в подробностях, и почести ушедшему будут оказаны в соответствии с его высоким званием. Об оставшихся печали было больше.

– Князь Всеволод не пустит Рогволда на берестянский стол, – осторожно заметил Синяга, самый старший годами из Твердиславовых мечников, но надежды в его голосе было больше, чем уверенности.

Сидевший ошуюю Синяги мечник Глузд почесал заросший жестким волосом затылок:

– Может, и не пустит, но коли Всеволод нам пришлет своего брата Богдана, то в этом радости тоже будет мало. Богдан – муж тупоголовый, разные хитроумные людишки начнут им вертеть к своей выгоде – сплошной будет разор Берестеню.

– Богдана не пришлют, – покачал головой Брех, закадычный дружок Глузда. – Всеволод не доверяет своим братьям – ни старшему, ни младшему. Скорее всего, Великий князь пришлет в Берестень наместника при своем малолетнем сыне в качестве князя. Всеволоду мы чужие, веры у него к нам нет, ибо смерть князя Твердислава вершилась с его согласия.

Мечники, ведя меж собой степенный разговор, косились при этом на гана Горазда, который, однако, не спешил высказывать свое мнение. Дело его вроде бы совсем не касалось, ибо прав на княжий стол у него не было никаких. Иное дело, ежели каган Битюс, идя против славянской правды, захочет навязать Берестеню свою волю. Но в этом случае мнение гридей никто спрашивать не будет и дружинников Твердислава просто выгонят из города. А такое вполне может случиться – это понимают Брех, Глузд и Синяга. Но в этом случае раздоров в городе не избежать. Городское вече может воспротивиться воле кагана. Божьи ближники в стороне не останутся и начнут зудить народ. Берестень окажется в самом центре кровавых усобиц. Всю округу разорят, роды, издревле здесь живущие, по миру пустят. И будет берестянам в чужом пиру похмелье.

– Малого Будимира разве что выкликнуть на вече? – осторожно предложил Брех.

– Какой из него князь! – пожал плечами Глузд. – Только-только вылез из зыбки.

– От имени Будимира мог бы судить и править зрелый человек, которому бы присягнула дружина князя, – вставил свое слово Синяга.