Такая многодетная семья представлялась в своем роде демографическим подклассом, в котором можно было обнаружить какие угодно трагедии, комедии и трагикомедии современной американской жизни. Один из братьев Карлы воевал во Вьетнаме, одна из сестер совершенно бессмысленно погибла в дорожной катастрофе, частом явлении среди подростков, у другой сестры обнаружилась лейкемия, еще двое стали пламенными сторонниками униженных и угнетенных: государственным защитником и юристом по правам иммигрантов, один выучился на педиатра, другая — на медсестру. Двое братьев служили в воздушных силах, но не столько из-за любви к военному делу, сколько ради бесплатного обучения в колледже — в конце концов один окончил военно-воздушную академию, а другой стал гражданским пилотом. Один брат работал на Уолл-стрит, другой, скрипач, играл на концертах, третий, винодел в Калифорнии, поставил дело на широкую ногу. Единственной областью, которую семейство обошло своим вниманием, был шоубизнес и средства массовой информации. Этот пробел мог легко восполнить я.
Чем ближе я знакомился с семейством Майснеров и все растущим числом невесток и зятьев, тем очевиднее становилась их непохожесть на стандартную американскую семью, на обычную династию — с одной стороны, это были несносные эгоисты, неизменно восхищавшие, с другой стороны — люди бедные, но прямо святые, неизменно вдохновлявшие. Нельзя сказать, чтобы они были такими уж богатыми или бедными, до противного успешными или образцовыми неудачниками. Это были средние американцы, деятельные во многих видах деятельности, добрые, великодушные, в меру скромные, шумные и смешные, нейтральных политических взглядов, терпимые к чужим странностям и с отличным образованием — почти все девочки в семье, не исключая и Карлы, играли на фортепиано, причем вещи непростые. Хотя большинство родились и выросли на северо-востоке, в Коннектикуте, все же многие в конце концов очутились на юге. Почти все, что приключалось с членами этого немаленького семейства, одновременно было типичным для многих американских семейств и в то же время слишком непохожим или даже уникальным, чтобы быть отнесенным к «типичному».
Не все дети имели такую итальянскую внешность, как Карла, хотя всех девочек отличали глаза матери, огромные, как у Мадонны; достаточно было копнуть совсем немного, чтобы обнаружить — именно итальянское происхождение матери и ее древние корни объединяли их всех, сохраняя как семью.
Именно это, но никак не католическая вера. Чадолюбивый прародитель воспитал их добрыми католиками, но семейство Майснеров отказало Церкви в успешном исполнении ее тайного плана по контролю за рождаемостью, заключавшегося в заселении Земли католиками. Лишь двое соблюдали обряды, причем один отдувался за всех остальных.
Мне нравилось, что Карла — итальянка, итальянка во всем; мне нравилось, что она умна и изобретательна, красива и юна. Мне нравилось, что она когда-то тоже исповедовала католичество. Короче, она мне очень нравилась.
Мой брак к тому времени напоминал высохший колодец; мы с Джуди могли за целый месяц перекинуться всего парой-тройкой фраз, да и те оказывались пустыми формальностями. Старшая дочь уехала учиться в Колледж Барнарда, младшая скоро должна была отбыть в Колледж Сары Лоренс — дома их совсем не увидишь. Наша просторная квартира в Сохо, одном из районов Манхэттена, походила на заброшенную станцию подземки, через которую иногда проплывали тени давно умерших поездов в поисках того, что потеряли еще двадцатилетними.
Мне начало казаться, что у Джуди растет нос.
Служебные романы не в моих правилах — я здорово обжегся в «Пасквиле» и видел, как поджаривались другие. Но слово за слово, и когда пародия «В сторону от „Уолл Стрит Джорнел“» вышла и стала хитом, у меня уже появилась смешливая и чувственная любовница, которую я брал на модные вечеринки, с которой я летал по стране и которая помогала мне опустошать запасы шампанского в минибарах номеров-люкс провинциальных гостиниц.
Первые месяцы нашего знакомства не запомнились ничем, кроме одного момента. Как-то мне пришлось поехать с Джуди на выходные в наш загородный дом в Нью-Джерси — надо было уладить кое-какие дела. Хотя к тому времени наш брак еще не распался, все, что бы мы ни делали, принимало угрожающие очертания конца — мы как будто все завершали, действуя по неписаному соглашению. Я обещал Карле позвонить утром, но мне было стыдно делать это из дома. И вот я доехал до какого-то обшарпанного строения, у которого стоял платный таксофон. Было дождливое зимнее утро, таксофон стоял рядом с продовольственным магазинчиком под названием то ли «Поп-н-Стоп», то ли «Чик-н-Чек» — в общем, что-то вроде. Я набрал номер, и после долгого ожидания трубку сняли. Карла говорила еле слышным, прерывистым голосом — я ее разбудил.
Меня вдруг прошиб холодный озноб, с ног до головы — смутное ощущение тревоги, даже дурного предзнаменования — как будто в пластах моей жизни происходят тектонические сдвиги, совсем не обязательно приятные, но неизбежные, предрешенные.
Тогда я отнес свои ощущения на счет адюльтера по телефону. Но то было другое.
Увлечение переросло в любовную связь. Я больше не мог водить за нос бедную Джуди, во всем сознался и собрал вещи. Связь переросла в обоюдное соглашение — период «обработки высоким давлением» был пройден. Мы с Карлой во всем подходили друг другу, у нас было все, чтобы зажить счастливо. Мы оба любили классическую музыку, книги, вино, еду и ее приготовление, старинные места и предметы, путешествия…
Я всегда оставался европейским скрягой, не любившим сорить деньгами и боявшимся долгов. Американка Карла предпочитала жить на широкую ногу. Она накупила мне стильной одежды, дарила шикарные подарки, с ней я побывал в местах, о которых мог только мечтать: Карибы, Крит, Рио-де-Жанейро. Она устроилась на работу и стала быстро взбираться по карьерной лестнице. У нее обнаружилось удивительное чутье дизайнера-оформителя — она преображала пространство вокруг себя. Мои дочери привязались к ней, особенно младшая, более ветреная особа, называвшая Карлу «озорной мачехой». По возрасту Карла была ближе к моим дочерям, нежели я, она слушала одну с ними музыку, говорила на их языке и с успехом выполняла роль посредника — я смог наконец попытаться вновь навести сожженные когда-то мосты.
Но чем ближе мы становились друг другу, тем чаще ссорились, доходило до драк.
Карла считала, что одна из причин тому — врожденный комплекс неполноценности и неуверенности, который присутствовал у обоих. Этот комплекс она относила на счет католического вероисповедания. Но непосредственная причина заключалась в том, что я не привык уживаться с человеком настолько эмоциональным и тонко чувствующим Я привык давать всем своим настроениям и поведениям обоснование, и Джуди безоговорочно соглашалась с ним, хотя мы оба знали, что я далек от истины. Джуди понимала, что мучить меня расспросами просто невежливо. Ну а что до эмоций, то мы напрочь забыли значение этого слова.
Карла была прямой противоположностью. У нее было сверхъестественное чутье не только на мои попытки уклониться от чего-то, но даже на самую мысль об этом. И я в самом деле утаивал от Карлы кое-что очень важное — правда, как это ни парадоксально, из вполне разумного желания удержать ее подле себя — я не собирался жениться во второй раз. Проходил год, второй, третий; мне становилось все труднее и труднее скрывать истинное положение вещей. Я так никогда и не признался ей в открытую. Наоборот, с дурацким упрямством твердил: «да-да, конечно… конечно, я хочу жениться… только не сейчас… вот закончу то-то и то-то…». Уверен, что у Карлы возникли подозрения, но… ей не было нужды пытать меня.
Я часто уезжал в командировки за границу, а когда ставили «Вылитый портрет», то и вовсе пропадал. Я не признавался ей в своей ностальгии по родной Англии, как не признавался в этом никому. Ностальгия не подразумевала женитьбы на Карле; хотя я и мечтал о розовощекой девице в садовых сапогах, я никак не связывал эти мечты с женитьбой.
