Удобно устроившись в высоком мягком кресле, он внимательно читал отчет, переворачивая листы один за другим, некоторые места перечитывал дважды. Затем Чарльз достал фотографии и, едва взглянув на первую из них, непроизвольно вздрогнул и выронил из рук всю пачку, веером рассыпавшуюся по столу.

- Не может быть, не может быть,- тихонько, срывающимся голосом шептал он. Его голову пронзила мимолетная, но острая боль. Он тут же схватился руками за виски. Казалось, что в светлой просторной комнате поубавилось воздуха, отчего дыхание стало неровным и частым. Всегда сдержанный и невозмутимый, старик резко вскочил из-за стола и почти бегом бросился к окну, непослушными, дрожащими руками повернул ручку и открыл его настежь. Весенний, еще прохладный воздух ворвался в помещение. Боже, до чего сладок он был. Чарльз дышал глубоко и часто. Воспоминания, живые и яркие, вновь накатили волной, заслоняя собою все остальное. Они не позволяли думать ни о чем другом, как ни пытался Гринвуд отогнать их от себя. Как давно это было, а боль утраты не притупилась, нет. Она всегда с ним, всю жизнь. С того самого дня, когда на берегу моря он увидел высохшее, как мумия, тело своего отца. Для Гринвуда - младшего история о “солнцепоклонниках” началась в далеком детстве, в довоенном Неаполе.

Ричард Гринвуд, отец маленького Чарли, был известным археологом. Экспедиции в страны Востока и Азии, Египет и Италию были неотъемлемой частью его жизни, а после смерти матери и его, Чарльза.

Он никогда не спрашивал сына о его отношении к очередной экспедиции. Ричард ставил его в известность тоном, не терпящим возражений:

- Чарльз, на следующей неделе я отправляюсь в Неаполь. Вы едете со мной. До отъезда вы обязаны сдать все необходимые зачеты в гимназии и получить право отсутствовать в течение следующего месяца.

- Да, отец,- уныло соглашался мальчик.

Известие отца означало, что в ближайшие дни придется забыть о свободном времени, играх на воздухе, общении с друзьями и всех без исключения, даже маленьких удовольствиях. Только учеба с раннего утра до позднего вечера. Чарльз был способным, усидчивым и сообразительным мальчиком, любой предмет, особенно точные науки, схватывал на лету, умел нестандартно мыслить. Но даже ему, одному из лучших учеников гимназии, предстоящая неделя предвещала пытку учебой, без сна и отдыха. Если он не выполнит распоряжений отца, об участии в экспедициях можно забыть надолго. Отец строг и не прощает ошибок. Оставаться в родовом замке под присмотром гувернантки и дворецкого - нет, только не это. После смерти мамы он боялся оставаться надолго без отца, а потому, собрав в кулак всю свою волю, юный баронет учил законы сохранения энергии, падежи, стихи Байрона и еще многое из того, что предусмотрено программой обучения на текущий год. С задачей он справился, однако осунулся, был слишком бледен лицом и на мир смотрел печальными глазами. Плата за шанс не расставаться с обожаемым отцом оказалась слишком высокой.

- Вы молоды и сильны, Чарльз. Свежий воздух Апеннин, солнце и море вернут вам прежний оптимизм и свежий вид. Гораздо сложнее владеть своей волей. С поставленной задачей вы справились. Я прихожу к мысли, что из вас может вырасти достойный потомок рода Гринвудов. Никогда не забывайте, кто вы, - вот так своеобразно прокомментировал Гринвуд-старший успехи сына, но как горд и счастлив был мальчик услышать даже такую, пусть сухую, похвалу.

Стараясь быть истинным потомком своего рода, Чарльз постарался скрыть свою радость и тоном сдержанным, невозмутимым и ровным ответил:

- Спасибо, отец. Так я могу рассчитывать на поездку с вами? Мне необходимо собраться в дорогу.

- Несомненно. Только самое необходимое. Мы выезжаем завтра утром в восемь с четвертью.

То была последняя экспедиция Ричарда, из которой ему не суждено было вернуться, но ни отец, ни сын еще не подозревали о тех загадочных и страшных событиях, которые должны были случиться вскоре.

Остановились они в небольшой уютной гостинице, располагавшейся в живописном уголке Неаполя, вдалеке от суеты и шума большого города. Из окон их комнаты открывался вид на бескрайнее синее море, по глади которого к берегу, обгоняя друг друга, неслись волны и с грохотом разбивались о мол. Чуть левее вдали виднелись холмы, заросшие густым лесом и полевыми цветами. Оттуда до их слуха долетали трели птиц, а по вечерам, спрятавшись где-то в глубине густой, шелковистой на ощупь травы, до утра звенели цикады.

Изнемогший от усердной учебы, юный баронет посвежел, посветлел лицом. Как и предполагал отец, неаполитанский воздух и море произвели чудодейственный эффект.

Примерно дней через десять Ричард отыскал первые камни, гладко обтесанные грани которых были сплошь испещрены древними письменами. Блестяще образованный, знаток множества древних языков и наречий, Гринвуд-старший бился над их переводом долго, а когда сумел расшифровать, несколько растерялся. Все древние письмена оказались стихами и никаких исторических сведений не содержали: ни описания быта, ни политических событий. Только стихи.

Своим открытием Гринвуд был несколько раздосадован, но сразу задался вопросом: почему стихи написаны на нескольких языках одновременно?

Чарльз тряхнул головой, отгоняя воспоминания, закрыл окно, вернулся за стол, взял папку с отчетом и нашел нужную страницу.

- Да, вот оно,- сказал он сам себе,- мистер Бориско предполагает, что “солнцепоклонников объединяла некая цель. Именно этим можно объяснить то, что люди разных наций ушли из своих мест и занимались стихосложением. Судя по их творчеству, богатство, власть, наслаждения “солнцепоклонников” совершенно не интересовали. В противном случае эти темы так или иначе были бы затронуты в стихах.

Зато многократно упоминается некий ”путь, ведущий к свету и мудрости великой ”. Профессор Бориско предполагает, что эта строка и есть краткое упоминание об истинной цели в жизни “солнцепоклонников”. Именно из этой строки русский ученый сделал вывод, что “солнцепоклонники” были религиозной сектой, в своей идеологии и мировоззрении напоминающей учение ранних христиан.

Гринвуд-старший какое-то время думал так же, но то, что произошло с ним далее, в рамки этой гипотезы никак не вписывалось.

Сверкнет в небе звезда,

и спадет пелена

С души твоей,

Дотоле спящей.

Так знай же, человек,

То мы пришли

И путь тебе открыли…

Именно эти строчки больше всего заинтересовали в те далекие годы Ричарда Гринвуда. Над их переводом он бился дольше, чем над остальными. С того дня отец изменил свое отношение к находкам.

Человек, совершенно лишенный романтизма, чопорный и невозмутимый, он тем вечером вдруг радостно улыбнулся, а потом и вовсе захохотал. Когда взрыв веселья несколько поутих, обратился к сыну:

- Чарльз, ты видишь, какие звезды? Боже мой, как они прекрасны!

В груди юноши в тот же миг что-то кольнуло. Второй раз в жизни он увидел, как его отец дал волю чувствам, более того, смеялся, как ребенок. Чарльз посмотрел на небо. Действительно, много звезд, но ничего удивительного, тем более смешного. Просто хорошая погода и в небе ни единой тучи. Он вновь взглянул на отца, а тот, все так же улыбаясь, смотрел в небо, затем повернулся к сыну. Света луны и звезд было достаточно, чтобы увидеть его лицо и улыбку, но главное - глаза.

Чарльз знал, что отец его любит, чувствовал, но никогда Гринвуд-старший не показывал этого, будучи с сыном подчеркнуто вежливым и сдержанным. Но тот вечер был особенным. В глазах отца было столько любви и нежности, что Чарльз заплакал от нахлынувших чувств и, захлебываясь в слезах, бросился к нему.

- Папа, папа, папочка,- шептал он, рыдая, и старался спрятать лицо у него на груди.

О чудо! Ричард обнял сына, а на подобный взрыв эмоций нисколько не рассердился. Напротив, осторожно гладил его мягкие волосы, прижимая к себе, а потом, все так же нежно улыбаясь, вытирал ему платком слезы. Да, этот вечер был поворотным в жизни обоих Гринвудов.