Кармен медленно прикрыла дверь.

– Мама, а кто будет звонить? – спросил Бенни.

– Звонить, звонить! – стала повторять Изабелла.

– Дедушка! – воскликнула Кармен, и ее сердце сжалось от страха. – Что-то случилось с дедушкой!

Она знала, что он в горах, участвует в Сопротивлении, и этот звонок мог означать только одно: с ним что-то случилось.

На самом деле плохая новость касалась вовсе не отца, а матери. Позвонивший ей дядя Берто сказал, что она тяжело заболела. Никаких подробностей он не сообщил – то ли сам не знал, то ли не хотел расстраивать Кармен. Первой мыслью Кармен было ехать немедленно, причем, если муж не войдет в ее положение и не останется с детьми, взять их с собой. Но Витторио де Бласко нашел выход: пока он будет в школе, за детьми присмотрит соседка, так что вместе они как-нибудь справятся. Главное, ему не придется отпрашиваться у директора, да он и не решился бы на это ни при каких обстоятельствах из страха потерять работу, а с ней и освобождение от мобилизации.

На Центральном вокзале они нашли эшелон, составленный из теплушек и вагонов третьего класса. Кармен отправилась домой в коричневом пальто, купленном еще в сороковом году, на ногах туфли на пробковой танкетке. В этом пальто она собиралась поехать в Рим на Всемирную выставку, которая не состоялась, потому что началась мировая война. После второй беременности ее фигура немного раздалась, и пальто стало узковато.

– Я дам о себе знать, – заверила она мужа, – а ты глаз с детей не спускай.

– Возвращайся поскорей, – сказал в ответ Витторио, который по-своему был очень привязан к жене.

Путь до Модены длился трое суток: поезд больше стоял, чем двигался. Шоссе и железные дороги бомбили без передышки. Днем – американцы, ночью – английские бомбардировщики. Люди настолько к этому привыкли, что уже по звуку научились определять типы самолетов. Живя бок о бок со смертью, зная, что ружейная пуля, автоматная очередь, бомба могут в любую минуту отправить их на тот свет, они уже и бояться перестали. В те годы мало кому выпадало счастье умереть в собственной постели, поэтому к налетам относились не то чтобы спокойно, но без драматизма и паники.

Стояла холодная лунная ночь, когда поезд остановился в Пьяченце. В пути Кармен наслушалась разных историй – и грустных, и веселых, теперь она вместе со всеми пересела на паром, который перевез ее на другой берег реки По. Вдыхая ароматный морозный воздух, глядя на чистое, усеянное бледными звездами зимнее небо, на островки голубого снега, Кармен представляла себя героиней русских романов, которыми зачитывалась в юности.

До Пармы она добиралась на попутных грузовиках, потом целый день тряслась в повозках, перевозивших с реки песок и гравий, потом села в поезд, но доехала только до Рубьеры, так как железнодорожное полотно оказалось поврежденным партизанами. Последние километры она шла пешком с небольшим фибровым чемоданом в руке, в котором давно не осталось ничего съестного. Если бы не один сердобольный крестьянин, поделившийся с ней хлебом и сыром, она, наверное, уже умерла бы с голоду.

В Модену она вошла, когда стемнело. Ее обогнал грузовик с чернорубашечниками, на фуражках которых красовались череп и кости. Возбужденные насилием и спиртным, они горланили богохульства на мотив религиозного гимна. В центре грузовика Кармен заметила трех молодых людей со связанными проволокой руками. В окровавленной одежде, с избитыми лицами, они смотрели куда-то вдаль, и в их взглядах не было страха. На груди одного была прикреплена надпись: «Бандит». Эти бесстрашные ребята, которых везли на смерть, были партизанами, и Кармен с грустью подумала, что если бы не проклятая война, они бы мирно жили в своих деревнях, ходили бы в кино и на танцы и дрались бы только из-за девчонок.

Кармен не узнавала улиц родного города: почти все здания вокруг были разрушены.

Когда она добралась, наконец, до дома, матери уже не было в живых. Бабушка Стелла закрыла ей глаза, соседки ее одели, священник прочел заупокойную молитву. Кармен узнала, что ее нежная мечтательная мать умерла как героиня, с мужеством, которое трудно было предположить в такой хрупкой женщине. Не болезнь сразила ее, ее замучили фашисты, уверенные, что мать не вынесет побоев и выдаст, где скрывается ее муж, командир партизанского отряда. Они забили ее до смерти, но так ничего и не узнали.

Глядя на бескровное лицо, на четки, вложенные в безжизненные пальцы, Кармен вдруг вспомнила мать молодой, красивой, в ярком платье, когда они давным-давно ездили вместе в деревню. Кармен была тогда еще девочкой, но в памяти ярко запечатлелись дремавшие под жарким и мирным солнцем дома, горы, встающие на горизонте, как сказочные великаны, волнующееся море пшеницы, отливавшее на закате золотом зреющих колосьев. Сейчас стояла холодная зима, была война, вокруг царили жестокость и смерть.

Кармен разрыдалась. Кто-то помог ей дойти до ее девичьей комнаты, уложил на кровать. Она уснула и спала долго и крепко, без сновидений.

Ну, вот и все. Матери больше нет. Ее отпели, опустили в могилу, засыпали землей. Хлопья снега медленно опускаются с серого неба на свеженасыпанный холм. Все торопятся – священник, могильщики, немногочисленные родственники и знакомые. Смерть, унося людей каждый день, потеряла свою скорбную торжественность, стала обыденным, почти житейским делом.

Правда, два человека на похоронах казались очень заинтересованными в происходящем. Одетые в одинаковые черные неуклюжие пальто, они единственные никуда не спешили и внимательно следили за церемонией. Без сомнения, это были шпики, которые надеялись если не схватить здесь Убальдо Милковича, то, по крайней мере, пронюхать что-нибудь о мифическом партизанском герое.

Мать, ее нежная любимая мать, отстрадала, отмучилась, теперь она будет жить лишь в воспоминаниях. Кармен почувствовала, как в ней поднимается ненависть, ей хотелось отомстить, убить своими руками тех подонков, которые замучили мать до смерти.

– Будет лучше, если ты сразу же вернешься в Милан, – громко сказала бабушка Стелла, как только они вышли с кладбища. Она тоже была как на иголках, и что-то в ее голосе насторожило Кармен, она посмотрела в выцветшие глаза старушки и уловила многозначительный взгляд. Двое в штатском, совершенно не скрываясь, прислушивались к их разговору.

– Но мой чемодан остался дома, – возразила Кармен.

– Вот он, его принес Тонино.

Тонино, щупленький мальчуган лет двенадцати, молча поставил перед ней чемодан. Модена стала городом женщин, стариков и детей. Мужчины и юноши, те, что еще не успели погибнуть, были на фронте, в тюрьмах или лагерях, в Сопротивлении или в фашистских отрядах.

Кармен поняла, что за бабушкиными словами что-то кроется.

– Иди на вокзал, – настойчиво и все так же громко продолжала старушка, – может, на твое счастье, будет поезд. Война войной, а поезда-то должны ходить. – И снова Кармен уловила в ее взгляде хитрое выражение.

Кармен попрощалась, взяла чемодан и направилась к Большому вокзалу, который назывался так в отличие от другого, Малого, с которого отправлялись только пригородные поезда. Бабушка пошла в другую сторону, и шпики на минуту растерялись, не зная, за кем им последовать. Наконец они приняли решение проводить бабушку и старого друга семьи, предоставив Кармен в одиночестве проделать свой путь.

В зал ожидания третьего класса вошел носильщик, и Кармен узнала в этом пожилом крепком мужчине старого приятеля отца. Два немецких солдата глазели на молодую привлекательную женщину и, смеясь, переговаривались.

– Я возьму. – Носильщик наклонился к чемодану и тихо добавил: – Пошли.

Кармен удивилась, но виду не подала и последовала за носильщиком.

– Иди за ней, – прошептал носильщик, показывая глазами на девушку в серой косынке, из-под которой выбивались непослушные пряди густых волос. – Ее зовут Марина, можешь ей полностью доверять.

Кармен молча кивнула и пошла за девушкой в тяжелых башмаках и слишком просторном для ее хрупкой фигуры пальто. Когда та вышла на улицу, Кармен прибавила шагу, а носильщик с ее чемоданом повернул к платформе.