Во время встречи Че сумел доказать Митудиди, который успел возвратиться и выступал в роли начальника штаба фронта, что предложение было очень опасным и что "гораздо важнее досконально разведать всю боевую зону и изучить все средства, имеющиеся в нашем распоряжении. Высшее командование не имело ясной картины того, что происходило на каждом из отдельных фронтов".
Для оценки ситуации было организовано три экспедиции. Четвертая, в которой должен был принять участие Че, откладывалась снова и снова: то было необходимо дождаться бензина, то лодки, то обязательного прибытия Кабилы (который так и не появился). Это было первое ясное представление, которое кубинцы получили о состоянии революционного процесса в Конго.
Дреке провел четыре дня, бродя взад и вперед по районам Лу-лембе и Физу, примыкавшим к озеру Танганьика, и обнаружил множество преувеличений: там, где якобы находилась тысяча человек, оказалось всего восемьдесят, а там, где предполагались "фронты", уже в течение некоторого времени не было никаких боевых действий. Нарастало ощущение апатии. Эдуарде Торрес отправился в отряды действующего фронта и там обнаружил, что повстанцы даже и близко не желают подходить к казармам жандармерии правительства Чомбе.
Еще хуже, по мнению Че, было положение с кадрами: "Просто дармоеды. Их никогда нет поблизости, когда они нужны. Высшие чины проводили целые дни в пьянстве, они напивались до изумления, нисколько не беспокоясь тем, чтобы скрывать это от своих людей и населения". Он сделал вывод, что учебный лагерь обязательно должен располагаться вдали от племенного влияния и возможностей устраивать пирушки.
Фредди Иланга было четырнадцать лет, он говорил по-французски, имел пистолет и был офицером. Он вспоминал: "Мне сказали: "Это Че". Именно так. "Ты слышал, что я сказал?" И мне объяснили, чтобы я молчал об этом или меня расстреляют. "Что за хер такой этот Че для них, чтобы угрожать мне расстрелом?" - спросил я себя". Через несколько дней Митудиди сказал Че, что Фредди назначен его учителем суахили. Начались занятия под деревом на базе Лулуабург. "Он не нравился мне, так как у него был очень проницательный взгляд, - рассказывал Фредди. - Он смотрел на тебя так, будто заставлял что-то сказать".
На следующий день Че взялся за ремонт зенитного пулемета, а Фредди отправился прочь без положенного урока, но тут-то его заметил Митудиди.
"- Что ты здесь делаешь? - спросил меня Митудиди.
Я доложил Че:
- Товарищ Тату, я должен быть с вами, спать там же" ooo
где и вы, есть там же, где и вы.
- Это тебя беспокоит? - спросил он.
- Нисколько.
- У тебя обеспокоенный вид.
На следующий день я пошел вместе с Тату на холм. Погода наверху была ненормальная, и нужно было идти по открытому месту, иначе солнце оставалось скрытым, а земля всегда была влажная. У меня из одежды было только покрывало".
С точки зрения Фредди Иланга, Че был не только таинственным человеком, но и довольно странным:
"Он носил оливково-серую, а не желтую униформу, черный берет, пистолет, флягу, ботинки, такие же, как у всех, зато у него не было никаких знаков различия или ремня с патронами. Когда он выходил из лагеря, то брал свою винтовку "М-2" с парой обойм, а его карманы всегда были битком набиты: там было множество бумаг, бинокль и высотомер. Каждый раз по прибытии на место он смотрел, на какой высоте мы находимся. В маленьком кармашке он носил компас. Поначалу он брал с собой рюкзак - пока у него не начались приступы астмы. Однажды, когда мы поднимались на холм, то устроили привал на полпути, и я увидел, как он "щелк-щелк" этой штукой во рту, и я тогда спросил: "Товарищ, неужели вы брызгаете духами в рот?" А он ответил: "Нет, я страдаю от болезни, которая называется астма".
Он всегда писал по ночам и в это время курил свою трубку. Он не мылся каждый день, о нет. Это было редкостное зрелище, когда он спускался к реке, чтобы искупаться".
Че был очень доволен своим учителем:
"Это был умный мальчишка, и ему предстояло приобщить меня к тайнам языка. Мы начали занятия с большим энтузиазмом, с трех часов уроков в день, но фактически именно я сократил обучение до часа в день, и не из-за недостатка времени, которое я, к сожалению, был вынужден беречь, а из-за полной несовместимости между моим характером и языками. В этой стране с ее особенностями люди говорят на суахили так же, как и на языке родной матери, на диалекте собственного племени, и таким образом он оказывается до некоторой степени языком завоевателей или же символом высшей силы".
Ну а Иланга легко усваивал испанский язык, начав с большого количества ругательств и оскорблений, которые узнал от кубинских бойцов. А Че вскоре подарил ему пистолет "беретту".
* * *
В первые же дни пребывания на базе в Лулуабурге, приблизительно через месяц после прибытия в страну, Че, отдавая дань климату Конго, перенес очень сильную, хотя и непродолжительную лихорадку. Однако спустя несколько дней он заболел снова.
Во время его повторного заболевания один из бойцов, не подумав, сказал вслух, что "если майор и дальше будет в таком состоянии, то ему придется уехать". Че услышал эти слова, вышел из себя и закричал: "Я не уеду, я лучше помру здесь. А вот это скоро пройдет, это всего-навсего болезнь".
Затем поступило сообщение: "Кубинский министр с толпой других кубинцев поднимается в горы".
"Это было настолько абсурдно, что никто не мог поверить. Тем не менее я, чтобы размяться немного, немного спустился с горы, и, к моему большому удивлению, встретил Осма-ни Сьенфуэгоса. После объятий последовало объяснение: он прибыл для переговоров с правительством Танзании и попросил разрешения посетить товарищей в Конго. Он доставил мне самую грустную новость за все время войны: из Буэнос-Айреса позвонили по телефону и сказали, что моя мать очень больна, а суть заключалась в том, что ее кончина была просто-напросто вопросом времени. Османи не смог переговорить с Буэнос-Айресом еще раз".
К моменту прибытия Османи в Лулуабург Селия Ла Серна, вероятно, пребывала в коматозном состоянии. Ее доставили в больницу 10 мая, а 16 мая ей стало совсем плохо. В тот же день удалось кое-как связаться с Гаваной и сообщить о несчастье Алейде. Селия умерла 19 мая; 21 мая некролог был опубликован в кубинской прессе.
"Я был вынужден провести месяц в печальной неопределенности, ожидая исхода, который я приблизительно определил, но продолжая питать надежду на то, что в новости вкралась какая-нибудь ошибка, до тех пор, пока не получил подтверждения смерти моей матери".
Новость поступила из приозерного лагеря с журналом, который получил доктор Серкера.
"Я послал ему записку, в которой просил его спуститься, потому что я хотел поговорить с ним. Он появился на следующий день и уселся в гамаке. Я дал ему журнал "Боэмия". По его реакции было видно, что друг уже сказал ему о болезни матери. Он начал рассказывать о своем детстве. Он хотел выпить чаю; я попросил его не уходить. Он не сказал ни да ни нет, но все же остался. Мы вместе поели, а потом бродили, напевая танго. Он ушел рано утром".
Несмотря на стоическую, судя по внешним признакам, реакцию, смерть Селии, должно быть, явилась для него ужасным ударом. Ведь столько лет мать и сын поддерживали слабую, но постоянную связь, между ними были доверительные отношения любви и сочувствия.
Селия так и не получила прощального письма, которое Че, уезжая, оставил для своих родителей в Гаване.
"Дорогие старики!
Я вновь чувствую своими пятками ребра Росинанта, снова, облачившись в доспехи, я пускаюсь в путь.
Около десяти лет тому назад я написал Вам другое прощальное письмо.
Насколько помню, тогда я сожалел, что не являюсь более хорошим солдатом и хорошим врачом; второе уже меня не интересует, солдат же из меня получился не столь уж плохой.
