— Работала, конечно. У нас в рекламном отделе. Причем график у нее был куда хуже моего. Но Марли хотела, чтобы я был свободен в то же время, когда и она, а так получалось совсем не часто. Наверное, именно поэтому мы так долго оставались вместе.

— Потому что редко виделись?

Джон кивнул:

— Мы были слишком разные. Она не очень любила трепаться, если ты понимаешь, о чем я говорю.

Лили понимала. Сара Марковитц часто звонила ей именно для того, чтобы потрепаться. Так было раньше. Теперь Сара даже не знает, где Лили.

— Марли не смогла бы оценить субботних утренних ярмарок на центральной площади Лейк-Генри, — продолжал Джон. — Ее вряд ли тронуло бы пение гагар. Марли вообще не из тех, кто любит расслабиться. А я именно такой.

— Какой у тебя дом? — спросила Лили.

— На Уитон-Пойнте? Скромный, но постоянно растущий. Когда я купил его, это была типичная развалюха на берегу. Маленькая, пропахшая плесенью и холодная. Прежде всего я поставил там печку, но какой от нее толк, если стены не утеплены? В первую зиму я чуть не замерз. Во всяком случае, водопровод не выдержал. Это был хороший опыт. Но уже весной я все починил, утеплил стены и поменял трубы. Летом добавил еще одну комнату на первом этаже, а на следующий год — две на втором.

— Ты вернулся сюда из-за отца?

— Нет. Мне предложили хорошую работу.

Лили догадывалась, что ему наверняка предлагали и другие места.

— А вообще-то да, — признался Джон. — На самом деле я приехал сюда из-за него. Нам с Гэсом надо еще кое в чем разобраться.

— Ну и как, скоро разберетесь?

— Не скоро. Он крепкий орешек.

Лили знала, о чем говорит Джон. Майда тоже была крепким орешком.

— Тебе было трудно поначалу?

— Да. Я почти ни с кем не мог общаться. Но после нескольких выпусков «Лейк ньюс» люди приняли меня. — Джон посмотрел на Лили. — У меня в редакции несколько писем, касающихся тебя.

Письма в редакцию? Упершись лбом в колени, Лили задрожала. Конечно, это неизбежно, особенно теперь, когда все узнали, что она вернулась.

Лили почувствовала, как тяжелый и теплый свитер Джона лег ей на плечи. Она возразила бы, но это тепло было так приятно… Укутавшись рукавами, она взглянула на гостя:

— Хорошие письма или плохие?

— В основном хорошие.

— В основном…

— Один из авторов обеспокоен тем, как бы пресса не начала снова рыскать вокруг, пронюхав, что ты здесь. Другие выражают разные чувства — от сдержанной лояльности до моральной поддержки. Хочешь, чтобы я опубликовал эти письма?

— Ты меня спрашиваешь?

— Да.

— А если я попрошу не делать этого — не станешь?

— Конечно. Решать тебе.

Она плотнее закуталась в свитер. От него пахло Джоном — свежестью и мужским телом. Лили улыбнулась без всякой причины.

— Это потому, что ты действительно такой хороший человек или просто хочешь произвести на меня впечатление?

— И то и другое. Я уже много лет так не ужинал.

— Ты имеешь в виду суп с хлебом? Едва ли это можно назвать ужином.

— Наваристая похлебка, вкуснейший кукурузный хлеб, мягкое вино, да еще в обществе прекрасной дамы. Нет, это самый настоящий праздничный ужин.

Лили чуть повернула голову… Лицо его было лишь слегка освещено, но она заметила улыбку. Это согрело ее. Да, он, похоже, умел очаровывать, но ей и это нравилось.

Вдруг откуда-то донесся незнакомый звук.

Лили подняла голову и прислушалась. Это был отдаленный, короткий вскрик. Потом еще один. Не гагары. Скорее чей-то визг. Человеческий смех?

— Что это? — прошептала она.

Джон усмехнулся:

— Это последняя суббота сентября.

— О Боже! До сих пор?

— Святая традиция Лейк-Генри.

В сентябре, в последнюю ночь с субботы на воскресенье, храбрецы-горожане отправлялись купаться в озере нагишом. Это происходило на отдаленном плесе, и участвовали в этих церемониях, как правило, тинэйджеры да молодые люди чуть старше двадцати. Между тем в эту пору бывало уже очень холодно.

Но никакие холода не могли остановить разгоряченных купальщиков. Столь же разгоряченной чувствовала себя и Лили. Сидя рядом с Джоном и думая об обнаженных людях, купающихся где-то в отдалении, она ощущала странную внутреннюю дрожь.

Джон подвинулся поближе.

— А ты когда-нибудь купалась так же?

Бедро его было лишь в нескольких дюймах от ее ноги. Лили покачала головой:

— А ты?

— О да. Каждый год с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. Именно так я впервые прикоснулся к женской груди.

Лили не удалось представить себе Джона подростком.

— Представляешь, — прошептал он, — ты в воде, среди всех этих рук, ног и тел, и никто не знает, кто до кого дотрагивается. Это словно воплощение самых смелых фантазий маленького хулигана.

— И чью же грудь ты трогал?

— Не знаю, но было очень приятно.

Она рассмеялась в свитер, пахнущий им. Смущенно, но не без удовольствия. Потом внезапно поняла, что возбуждена. Давно Лили не испытывала подобных ощущений. Это был один из сюрпризов сегодняшнего вечера.

Но вдруг, когда она подумала, что Джон мог бы подогреть эти чувства, он сказал:

— Я лучше пойду. — Спустившись с крыльца, Джон решительно и быстро направился к причалу.

Лили хотела крикнуть: «Вот твой свитер!», или «Спасибо, что приехал!», или «Посиди еще немного!» — но так ничего и не сказала. Она сидела, наслаждаясь этим уютным запахом, и смотрела, как освещенное луной каноэ покидает ее гавань.

И как тут спать, когда постоянно думаешь об этом? Как спать, если обуревают мятежные мысли? Одно дело — любоваться длинными мускулистыми ногами. Совсем другое — мечтать прикоснуться к ним.

Долгие ночные часы провела Лили без сна, лежа в кровати, страдая от одиночества и томительного желания. Проклятый свитер висел теперь на стуле и по-прежнему пах Джоном. Она забылась тревожным сном, а проснувшись, поняла, что совершенно сбита с толку. Лили не знала, доверять ли Джону. Не знала, стоит ли смешивать дело и удовольствия. Не знала, стоит ли осложнять свою жизнь еще сильнее.

Как ни смешно, но все, кроме сексуального влечения, Лили вполне могла бы обсудить с кардиналом. Ведь она именно так и поступила, решая, переезжать ли ей из Олбани в Бостон. У Лили был там один парень, весьма романтичный по натуре и сильно заинтересованный ею. Но он имел страсть к азартным играм. Отец Фрэн никогда не давал Лили прямых советов. Он просто задавал ей вопросы. Размышляя над ними, Лили обретала необходимые ориентиры.

Сейчас ей тоже хотелось бы получить такие ориентиры, но мысли пришли в полное смятение. Отец Фрэн наверняка помог бы ей привести их в порядок. Помог бы достичь душевного равновесия.

Но отец Фрэн теперь недоступен. Поэтому воскресным утром Лили решила пойти в церковь.

Обрести душевное равновесие — как просто это звучит! Но ни одно благо не дается даром. Показаться в Первой конгрегатской церкви на утреннем богослужении значило, что на тебя будут смотреть. К этому Лили была готова только отчасти. Однако ей уже надоело прятаться, как жалкому маленькому лягушонку. Она понимала, что пора пробить лед и выйти на поверхность.

С утра Лили приняла душ, потом достала единственный привезенный с собой брючный костюм. Наложив румяна и накрасив ресницы, она высушила волосы феном и выпила кофе, не спуская глаз со стенных часов. Рассчитав время так, чтобы перед самым началом службы незаметно проскользнуть в полную церковь и затеряться на задних скамейках, она села в «форд» и поехала в город.

В это утро, прохладное, но не холодное, воздух был чист, а наряды деревьев торжественны. Такая погода словно предназначена для приятной поездки на машине, но Лили слишком волновалась и не ощущала ничего, кроме смутного удовольствия. Стоянка возле церкви оказалась полна. Пришлось остановиться возле библиотеки и дальше идти пешком. Две юные девочки взбегали по ступенькам церкви как раз в ту минуту, когда подошла Лили. Она никогда их не встречала, но по тому, как они воззрились на нее, Лили поняла: ей не удалось остаться неузнанной.