Браун улыбнулась, кивнула и ушла.

Неделю назад, 7 сентября, лондонская «Тайме» вдруг опубликовала статью с открытым призывом разрешить наконец чешскую проблему — передать Судетскую область Германии. Гитлер тут же начал большие маневры в Силезии, у границ Чехословакии. Чемберлен испугался и поспешил в Берхтесгаден.

«Бедная Германия, — вздохнул Витцлебен, — зачем поколения моих предков отдавали тебе свой разум и свою кровь? Чтобы в один несчастный день это усатое чучело поднялось над тобой и тебя раздавили, как клопа, с двух сторон сразу. Это не май. Сталин терпел все лето. Теперь он не будет церемониться. К тому же Румыния сама боится, как бы не повторить судьбу Австрии, — там уже понимают, вооруженное заступничество русских в чешской кампании будет защитой и для них. А для нас это означает два фронта. И все. А вот и Гизевиус…» — Витцлебен поднялся навстречу.

У Гизевиуса было приподнятое настроение. Он только что выпил прекрасный кофе по-венски, подкрепился савойским сыром, утренняя поездка по горам сняла тяжесть бессонной ночи. От него пахло французским одеколоном.

— Пройдемся? — спросил Витцлебен.

Они спустились с веранды в сад. Гизевиус видел, как нервозно крутит генерал свой стек — конечно, ему не терпится узнать новости из Лэнгли.

— Только четыре слова, — сказал Гизевиус. — Мы не должны допустить большевизации Европы. Любой ценой. Любой! Нас поддержат. Имя главы было названо.

— То имя, о котором мы говорили?

— Да. А вам — приставка «вице». Что здесь хорошего? Давно тут скучаете?

— Со вчерашнего дня, — крякнул Витцлебен. — Мы встретили премьера вечером в Мюнхене и развлекали наших гостей, как умели. Поезд до Берхтесгадена тянулся три часа, и все это время Чемберлен имел честь наблюдать, как за окнами салон-вагона мелькают встречные воинские эшелоны. Прошли также платформы с зенитками, танками — стволы, естественно, были расчехлены. Сегодня для убедительности эти платформы гоняли трижды. Сюда добирались с семи утра. Ночевали внизу. Чемберлен после «спектакля» был белый как мел, пожаловался, что к путешествию по горам не готов. Гитлер встречал его вот на этом месте, — Витцлебен постучал стеком о землю. — Под руку с фройлен Браун.

— Ну и что? Очень по-семейному…

— Да, — усмехнулся Витцлебен, — фюрер даже поинтересовался, отчего не прибыла миссис Чемберлен. Как вы думаете, почему, Ганс?

— Я думаю, — с комической миной ответил Гизевиус, — ее крайне напугали наши расчехленные зенитки!…

— Потом началось представление с взаимными уверениями, — брезгливо продолжил Витцлебен. — Кто-то что-то сказал о начале новой эры во взаимопонимании, потом о надеждах устранить все недоразумения, о великой цели спасения цивилизации, о восхищении и величайшем уважении друг к другу двух усердных борцов за мир. Пели друг другу так же сладко, как в привычном дуэте с Муссолини. «Я честный маклер!» — сказал о себе глава правительства могущественной Британской империи. Вы можете себе представить это, Ганс? Мой отец, граф фон Витцлебен, маклеров не пускал на порог!

— Мир деградирует, — заметил Гизевиус.

— Потом «маклер» предложил уединиться. И вот уже… — Витцлебен щелкнул крышкой карманных часов, — два часа сорок минут длится представление… Только в отличие от нас с вами Чемберлен видит его впервые и воспринимает вполне серьезно. Я думаю, Ганс, независимо от исхода переговоров, нужно конкретизировать систему наших действий.

— Полагаю, самое верное — повести дело в рамках закона. На приказе будет стоять ваша подпись, подписи Гарделера и Бека. Во всяком случае, мне так посоветовали. И я тоже склонен… Не уподобляться же нам Гиммлеру, в самом деле! Но нас просили выждать верный момент, когда ситуация обострится до предела.

— Это весьма разумно.

Поднимаясь по беломраморным ступеням парадного входа виллы, Витцлебен неожиданно сказал:

— Я бы еще понял, если бы это был генерал Людендорф… Тот же Гинденбург, Брюннинг, наконец…

Гизевиус догадался — в Витцлебене оскорблен европейский аристократизм. Не может глава правительства Великобритании быть унижен безродным ефрейтором!

В зале перед закрытыми дверями кабинета Гитлера было пусто.

Гизевиус и Витцлебен уселись на мягкую банкетку. Стену напротив украшало большое полотно Тициана.

«Кажется, лет двадцать назад я видел эту картину в Шёнбрунне, — подумал Витцлебен. — Впрочем, я много повидал. Еще три года, и мне будет шестьдесят. Но увижу ли я иную Германию? Почему я должен надеяться на Даллеса? Неужели мы сами так оглушены нацизмом, что не справимся? Но я же не решаюсь, медлю. Мне тоже страшно. Что же требовать от других?»

Неожиданно двери раскрылись, и из них быстрыми мелкими шагами выбежал Пауль Шмидт. Генералы перехватили его.

— Майскую программу отбраковали? — спросил Гизевиус.

— Грозил? Как на англичанина подействовал военный спектакль? Генлейна из игры? — задал свои вопросы Витцлебен.

Шмидт на минуту приостановился и заговорил с привычной скоростью переводчика-синхрониста:

— Фюрер в ответ на пространное заявление англичан сказал, что обстановка слишком остра, чтобы заниматься рассуждениями. Он категорически потребовал возвращения в рейх трех миллионов судетских немцев. Англичанин поинтересовался, исчерпываются ли требования Германии этим вопросом. Тогда фюрер объяснил ему, что Германия не может чувствовать себя в безопасности, пока советско-чешский договор не будет ликвидирован…

«Но это же не ответ на вопрос, это совсем из другой оперы… — невольно отметил Гизевиус. — Интересно, Чемберлен прочувствовал, куда гнет Гитлер? Гитлеру мало Судет, ему нужно все».

— Чемберлен тогда его спрашивает, — продолжал профессиональной скороговоркой Шмидт, — если Чехословакия не будет более обязана прийти на помощь России при агрессии против последней, если Чехословакии будет запрещено предоставлять возможность русским вооруженным силам находиться на ее аэродромах или где-либо еще, устранит ли это ваши трудности? Фюрер ответил, что, если судетские немцы будут включены в рейх, отделится венгерское меньшинство, польское тоже, не говоря уж о словаках. А оставшаяся часть окажется так мала, что и на карте Чехословакию никто не заметит. Стоит ли ломать голову по поводу существования карликового государства? При чем тогда тут русские аэродромы, где они окажутся? Они исчезнут, как и государство. Чемберлен озадаченно повторил несколько раз: «Позвольте, ведь речь идет об исправлении границ, разве речь идет не только об исправлении границ?» — и потом меня попросили принести еще минеральной воды. Премьер-министр много пьет, — и Шмидт побежал дальше.

— Чем же это кончится? — Гизевиус смотрел недоуменно.

— Чем бы ни кончилось, фюрер уже назначил день вторжения в Прагу, 1 октября. Второго мы начнем воевать на два фронта. Значит, мы с вами должны все решить за эти две недели.

Гизевиус содрогнулся.

Шмидт опять пересек залу. В его руках была корзина, из которой торчали обернутые фольгой бутылки баденской.

— Давайте выйдем на воздух. Здесь не слишком уютно, — предложил Гизевиус. — Эти торги могут длиться бесконечно, — он кивнул на дверь кабинета. — Вряд ли Чемберлен не догадывается, что его надувают. Следовательно, надувательство его устраивает. Остается ответить на вопрос, почему… Кордт сделал все, что смог, а смог он, я считаю, немало, он добрался до Вильсона и дал ему вполне определенно понять, что Гитлер собирается занять всю Чехословакию. И все же не хочу верить, что англичане так низко пали и готовы подарить ефрейтору целую страну. Однако приезд Чемберлена уже сам по себе означает, что они предпочитают иметь дело с Гитлером, и только с Гитлером, он их устраивает. Но как же они близоруки!… Пока он загоняет их в угол и им кажется, что в самый последний момент удастся увернуться. Однако… Именно в тот последний момент они будут вынуждены перейти к обороне и…

— В отличие от вас, — грустно сказал Витцлебен, — что такое война на два фронта, я знаю на собственном опыте.