Он часто поступал, как в детстве, когда не мог справиться с переполнявшим его душу горем. К ужасу бедного Фитцледжа, мальчик убегал в бурную ночь и прятался в скалах.

В потоках дождя были незаметны слезы, катившиеся по его щекам. Там, на пустынном берегу, он мог выпустить на волю свой дар, не боясь причинить кому-нибудь вред. Внизу море билось о берег, а чуть повыше Анатоль, не поднимаясь с места, швырял в скалы валуны, которые не смог бы сдвинуть с места и великан. Горе и гнев удесятеряли его силу, а напряжение мысли доводило до обморока. Наутро его находил Фитцледж и бережно нес на руках к домику привратника. После таких приступов Анатоль на время успокаивался.

Сегодня так не случилось. Анатоль сморщился от боли в пояснице, с отвращением отдирая от спины еще не просохшую рубашку. Может быть, потому что он слишком стар, чтобы швыряться камнями, слишком стар, чтобы плакать. Он просто стоял на скале, снова и снова вызывая в памяти сцену в спальне Медлин, снова и снова слыша издевательский смех Просперо. Но более всего мучили его три загадочных слова.

«Просто люби ее».

Этот бесполезный совет отнял у Анатоля последнюю надежду завоевать сердце Медлин. Ни заклинания, ни чар, ни любовного зелья. Он устало вздохнул, пригладил волосы, желая теперь лишь одного: спасти остатки достоинства. Проскользнуть в замок Ледж незамеченным, чтобы никто не увидел всей глубины его падения.

Ему удалось миновать конюшни, избежав зорких глаз конюхов, свернуть на боковую тропинку, ведущую в сад леди Дейдры, — и тут он увидел, что кто-то вышел из дома.

Медлин. Его жена.

Лицо Анатоля залила краска стыда, и он вновь подивился способности этой женщины заставать его врасплох. С проворством, на какое он уже считал себя неспособным, он спрятался в гуще рододендронов.

В детстве это место служило ему самым надежным убежищем. Только отсюда он мог видеть мать вблизи, видеть следы слез на ее лице. Его охватила печаль при мысли, что теперь он тоже прячется, только от другой женщины.

Анатоль молил бога, чтобы Медлин поскорее вернулась в дом. Только бы она не отправилась на обычную прогулку по всему саду, чтобы набрать новый букет! Каждое утро Медлин заваливала весь дом этими чертовыми цветами.

Впрочем, по походке было видно, что ей совсем не до цветов. Она бесцельно брела по тропке, и соломенная корзинка била ее по ногам. Шаль, перекинутая через плечо, сползла почти до земли, но Медлин этого не замечала.

Вытянув шею, Анатоль попытался разглядеть ее лицо, но черты Медлин скрывали широкие поля зеленой шляпки. Наконец она подняла голову и быстро-быстро заморгала, словно удивленная тем, что светит Солнце. Ее лицо показалось ему осунувшимся и очень бледным. Свойственное ей выражение веселого любопытства ко всему на свете исчезло без следа. И даже издалека были видны распухшие и покрасневшие глаза, обведенные черными кругами. Неужели она проплакала всю ночь?

Сердце защемило от желания подбежать к ней, прижать к себе… но Анатоль подавил этот порыв. Как он мог предлагать Медлин утешение, если сам был источником ее несчастья?

Она долго простояла так, оглядывая сад, потом тяжело вздохнула, опустила голову и пошла к дому. Цветочная корзинка так и осталась пустой.

Анатоль глядел ей вслед, и ему казалось, что Медлин накрыла тень, так хорошо ему знакомая. Когда-то он видел, как эта тень постепенно наползает на лицо его матери, лишая ее радости, разума, самой жизни.

О боже! Анатоль прижался лицом к шершавому стволу, от ужаса кровь застыла в его жилах. Надо было послушаться внутреннего голоса и отослать Медлин в первый же день!

Теперь уже поздно. Что же делать?

«Просто люби ее», — прогремел в его сознании голос Просперо.

— Проклятие! — хрипло прошептал Анатоль. — Я не знаю, как.

«Почему бы не начать с того, что признаться ей в своих чувствах?»

Голос Просперо казался таким реальным, таким близким, что Анатоль выбрался из зарослей и огляделся. Впрочем, сила Просперо не распространялась за пределы старого замка. Должно быть, эти слова — просто плод его взбудораженного воображения.

Рассказать Медлин о том, что он чувствует? Проще уж сразиться лицом к лицу с целой армией Мортмейнов! Он не мог вспомнить, когда в последний раз открывал кому-нибудь сердце… Но рука сама собой потянулась к шраму на лбу. Именно тогда Анатоль открыл свое сердце женщине, и шрам ясно говорил, к чему это привело. Признаться Медлин? Невозможно.

«Трус!»

Голос прозвучал отчетливо, но теперь Анатоль был почти уверен, что это говорит не Просперо, а его собственная душа.

Он пошел по дорожке, с необычным для него удовольствием вдыхая аромат не собранных Медлин цветов, аромат, которого он прежде старался просто не замечать. Его взгляд упал на маргаритки, чьи нежные цветки он так часто давил тяжелыми башмаками по дороге в конюшню.

Отчего— то жена питала особое пристрастие к этим невзрачным цветочкам. Анатоль долго смотрел на них, потом с трудом нагнулся и стал срывать цветы один за другим.

Он не удивился, заметив, что руки у него дрожат — слишком давно не собирал он цветов для женщины. Слишком давно.

Он вошел в дом через дверь, ведущую в большую столовую, ту самую, через которую вошла Медлин. В столовой было пусто, но Анатоль отшатнулся, увидев в зеркале свое отражение. Он был похож на царя гоблинов, которым кормилицы пугают непослушных детей. Нужно срочно вымыться, побриться и сменить одежду, пока его никто не увидел. Только потом можно отправляться на поиски Медлин. Анатоль застегнул рубашку на груди, без особого успеха попробовал пригладить волосы, но тут почувствовал чье-то приближение.

Не Медлин. Сердце сжалось от знакомого чувства вины. Анатоль уже знал, что это Бесс Киннок.

Она вошла в комнату с пустым подносом, очевидно, для того, чтобы убрать остатки завтрака, но при виде Анатоля испуганно вскрикнула и отпрянула, едва не уронив поднос.

Правда, она очень быстро взяла себя в руки и пожала плечами, словно убеждая себя, что нет ничего удивительного в том, что ее хозяин похож на демона, вырвавшегося из ада.

— Доброе утро, сэр, — вежливо поздоровалась она своим обычным бесцветным тоном. Анатоль не ответил на приветствие.

— Где твоя хозяйка? — спросил он. — Поднялась наверх?

— Нет, сэр, принимает посетителя.

— Посетителя? — Анатоль раздраженно хлопнул ладонью по каминной полке. — Опять этот. Фитцледж, — проворчал он. — Выбрал самое подходящее время.

Он даже не понимал, что говорит вслух, пока Бесс не сказала:

— Нет, милорд. Это не мистер Фитцледж, а тот французский джентльмен, что у нас ужинал.

Рошенкур? Нелепый Романов дружок? Анатоль скривился.

— Что ему здесь нужно?

— Я думаю, он приехал по поручению вашего кузена, милорд.

Роман. При одной мысли о нем Анатоль заскрипел зубами.

— Что за поручение?

— Мистер Роман прислал хозяйке розы. Никогда еще не видывала такого великолепного букета. — Бесс бросила презрительный взгляд на букетик маргариток в руке Анатоля.

У того загорелось лицо.

— Ступай-ка, займись своим делом, девушка, — резко велел он, а когда Бесс направилась было к столу, добавил: — Где-нибудь в другом месте.

Она вежливо присела, но, когда пошла к двери, на губах заиграла чуть заметная улыбка. Улыбка, которая вонзилась ему в сердце, словно острый осколок стекла.

Анатоль взглянул на маргаритки и без удивления увидел, что от чертовых цветов остались одни стебельки.

Когда Медлин ставила красные розы в хрустальную вазу, острый шип вонзился ей в большой палец.

Она отдернула руку, пососала ранку и подумала, что именно розы и должен был прислать Роман Сентледж. Эти цветы были очень похожи на него самого — такие же красивые и опасные.

Цветы прибыли вместе с милой запиской, в которой Роман извинялся за свое поведение на званом ужине. Медлин знала, что ей не следовало принимать ни цветы, ни записку. Ведь Анатоль запретил ей иметь дело со своим кузеном.