Через пять лет он защитил в Кембридже магистерскую диссертацию, а в двадцать третьем году в Иерусалиме у великого каббалиста рабби Иегуды Ашлага по прозванию Бааль сулям[22] появился новый ученик Матитьяху Берман, отличавшийся от прочих хасидов лишь гренадерской статью и выправкой. В 1926 году вместе с учителем он перебрался в Лондон.
В двадцать восьмом в библиотеке Берлинского университета доктор Мэттью Берман познакомился с доктором Вольфом Шёнэ. С тридцатого года Берман работал в Принстоне, время от времени наведываясь в Старый Свет.
И что же ответил этот человек на вопрос «Кто вы?», заданный едва очнувшейся незнакомкой?
Он ответил: «Я с Одессы».
– Я с Одессы, – на мягкий южный манер выговаривает Беэр.
Как ни странно, женщина вполне удовлетворяется этим ответом – тревожная напряженность в межбровье – в аджне, как сказали бы индусы, – тотчас исчезает, веки вздрагивают, точно крылья бабочки, и опускаются:
– Меня зовут Вера, – сообщает она и тут же погружается в спокойный сон.
– Заснула, – по-немецки констатирует очевидное Беэр. Некоторое время он продолжает стоять в прежней позе, потом разгибается и, обернувшись к друзьям, тихо восклицает по-английски: – Скажите мне, что я тоже сплю! Или объясните мне, что все это значит!
– Ты не спишь, – серьезно отвечает Шоно, – а объяснить… – он разводит руками.
– По крайней мере подтвердите, что она действительно похожа на… – Он осекается, бросает быстрый взгляд на Мартина и продолжает, проглотив имя: – Как солнце сегодня – на солнце вчера, или я решу, что по мне плачет психиатрическая лечебница! Ведь не может же быть, чтобы Она пришла два раза за такой короткий срок!
– Никто не знает, чего не может быть. Но ты не ошибаешься, Беэр. Ошибся я, ну, и Мартин вслед за мной – тогда. Солнца вчера не было, было наше желание его увидеть. Впрочем, это ничего не меняет. И давайте продолжим в кабинете, не будем ей мешать!
Вернувшись в рабочую комнату Мартина, Беэр и Шоно устраиваются в креслах возле письменного стола, сам же хозяин присаживается на его краешек.
– Вера, Ве-ра, – перекатывает он во рту имя, как виноградину. – Так и есть, она настоящая[23]. Я сразу почувствовал.
– Марти, по-русски «вера» означает der Glaube, – слегка виноватым тоном поправляет его Шоно.
– Пистис, – подтверждает Беэр.
– Тем более, – веско роняет Мартин и лезет в карман за трубкой. – Пистис София[24]. Разумеется.
– И все же… – Беэр вытряхивает из серебряного футляра сигару, закуривает. – И все же я сомневаюсь. Шоно, это твоя епархия – развей мой скепсис, если можешь.
– Это будет проще, чем развеять дым твоей ужасной сигары.
– Ты ничего не понимаешь в табаке, это же «Montecristo» от Упманна! В детстве я обожал Дюма.
– Право, лучше бы ты обожал Конан Дойла! – ворчит Шоно.
Беэр подходит к окну и, приоткрыв одну створку, становится возле него.
– Итак, я весь – одно большое ухо.
– Да что тут скажешь? – пожимает плечами Шоно. – Я ошибся один раз, могу ошибиться и во второй. Но по всему выходит, что она – это Она. Зрачки, линии рук, пульсы, да все… Без единой натяжки.
– А «Шиу́р кома́»[25]? – безнадежным голосом уточняет Беэр.
– Говорю же – все! – сварливо отвечает Шоно и, помолчав немного, добавляет: – Есть только одна непонятная мне деталь…
– Какая? – в один голос спрашивают Мартин и Беэр.
– …Но она не ставит под сомнение основной вывод, поэтому до поры я о ней умолчу. Мне пока что не хватает информации, чтобы разобраться с этим. Подождем пробуждения Веры.
– Единственный вывод, который в состоянии сделать я, – бурчит Беэр, – это то, что мне нужно каким-то образом теперь добыть для нее паспорт и визу, иначе весь мой план эвакуации полетит к чертям собачьим, а другого у нас нет. Я, конечно, волшебник, но бюрократия – это не моя специализация. Марти, – вдруг безо всякого перехода подзывает он того к окну, – скажи, тебе знаком владелец этого серого «хорьха»?
– Нет. Я впервые такой же видел пару дней назад и даже случайно запомнил номер – но отсюда я не могу различить цифры. А зачем тебе? Хочешь приобрести?
– Не нравится он мне!.. – бормочет Беэр, разглядывая автомобиль из-за занавески.
– Не нравится – не покупай! А что именно тебе в нем так не нравится? – спрашивает Мартин, видя, что тот не шутит.
– Не знаю, может, показалось… Хотя нет, когда я входил в дом, он стоял на другой стороне улицы. А это странно, вы не находите?
– Может, он просто переехал на теневую сторону? Жарко сегодня, – предполагает Шоно, подойдя к окну.
– Может, и просто. Но меня зацепило что-то, когда я мимо него проходил. Вот что? – Беэр страдальчески морщит лоб, отчего шрам на брови наливается кровью. – А, вспомнил! Машина недешевая, но не из тех, к которым полагается личный шофер, а парень, сидевший за рулем, на владельца не тянул.
– Чего он не делал? Я не понимаю твоего австралийского жаргона! – сердится Шоно.
– Извини, – Беэр переходит на немецкий. – По нему было непохоже, что он сидит в своем собственном автомобиле. Слишком напряженно. И одежда… Ладно, хотя, возможно, все это ничего не значит, уйти мне будет лучше черным ходом. Но прежде, чем я вас покину, скажите, откуда она взялась?
– Пришла. – Мартин разводит руками. – Она ничего не успела сказать, кроме того, что ищет своего дядю, который жил в этой квартире до меня. А потом потеряла сознание.
– Пришла, говоришь? Ясно. – Беэр достает из кармана авторучку с золотым пером и пишет пять цифр на первом попавшемся листе бумаги. – Это мой номер. Я снял домик в Олифе[26], он в моем распоряжении до конца месяца. Вот уж не думал, что придется в нем жить. Телефонируйте мне в случае… в случае чего. Если не застанете меня, оставьте сообщение прислуге. Ну, я пойду, попытаюсь совершить невозможное. А вы берегите себя… И ее.
Беэр обнимается с Шоно и Мартином, целует в морщинистый лоб Докхи и на удивление бесшумно исчезает в сумраке черного хода.
– М-да… – протянул Михаэль, когда я окончил двухчасовое изложение сюжета. – Надо же. Лихо закручено. Не представляю, правда, как ты умудришься все это написать.
– Ну, ты же как-то написал свой пятитомник, – оптимистически отмахнулся я. – Понятное дело, придется попотеть мозгом. Корпеть и копать…
– Слушай! – закричал он неожиданно, и глаза его сделались еще более безумными, чем обычно. – Я знаю одну вещь, которая подтверждает твою теорию! Я сам видел ее в Иерусалимском музее!
– Что за вещь?
– Оссуарий[27] с надписью. Первый век до нашей эры! Эту штуку откопали в семидесятые годы на Гиват Мивтар[28], кажется! У меня есть фотография, я тебе пришлю! – продолжал вскрикивать он.
– Да что за надпись-то там?
– Ой, я не помню точно, сам увидишь. Есть гипотеза, что это останки последнего царя Иудеи из рода Хасмонеев. Ну, или что-то в этом роде. – Михаэль успокоился так же внезапно, как перед этим взволновался. – Я этой темой никогда вплотную не занимался. А ты займись!
– Спасибо. Что с твоей работой?
– А я не сказал? Через неделю уезжаю в Принстон.
– Эк они тебя взяли в оборот!
– Кто – они?
– Розенкрейцеры. Всем известно, что в Принстоне у них главное прибежище. Они прознали про нашу книгу и вот заманивают тебя к себе, как Эйнштейна в тридцать пятом.
– Как прознали?
– А откуда они вообще все знают? Если б я это знал, я бы тоже был розенкрейцером.
– А почему тебя не заманивают?
– Бесполезно, я не поддамся.
