Нищета начинается там, где информация служб наталкивается на невежество и высокомерие, где их предостережения пылятся в архивах, если не сразу рвутся в клочья. Решение о том, приносит ли пользу работа разведки или она обречена на бессмыслицу, зависит от политики. Когда я возглавлял свою службу и всегда задавался вопросом о смысле тех жертв, которые мы требовали от своих сотрудников, как и сейчас, когда я записываю эти мысли, меня занимает и тревожит судьба наших предшественников, тех, кого мы почитаем за образец. В чем могли видеть Рихард Зорге или Харро Шульце-Бойзен и их соратники истинную ценность своих свершений, смысл своей жизни, когда они шли на эшафот?

Прежде чем принять смерть, они стали свидетелями сокрушительных поражений Красной Армии на первой фазе второй мировой войны. Несмотря на их очень убедительные предостережения, руководство Красной Армии, как оказалось, было застигнуто врасплох. Тем не менее, несмотря на смертельную опасность, они до конца продолжали свою работу. Только смерть уберегла их от горькой правды — все их предупреждения Сталин пустил по ветру.

Зорге в Токио, “Красная капелла” в Берлине, Леопольд Треппер во Франции, Шандор Радо в Швейцарии и Герхард Кегель в немецком посольстве в Москве — их имена вписаны на страницы славы разведки. Нищетой было отношение к их информации одного лишь человека, который в беспредельном самовозвеличении сметал со своего стола все, что не соответствовало его предвзятому мнению.

Мой брат Конрад однажды посоветовал мне прочитать роман Петера Вайса, с которым он был тесно связан, “Эстетика сопротивления”. Он как президент Академии искусств настойчиво поддерживал публикацию этого романа в ГДР, не опасаясь возражений отдела культуры ЦК СЕПГ. За несколько дней я проглотил все три тома — это была моя тема! На протяжении целых десяти лет Вайс собирал для книги огромный материал. Его записные книжки с этими заготовками представляют собой увлекательное чтение. Я все время встречал здесь очень близкие мне имена. Публикация его изысканий о преступлениях и жертвах сталинизма стала в ГДР сенсацией.

Несмотря на захватывающий интерес этой книги, она оставила во мне противоречивое чувство. Петер Вайс тоже ставил вопрос о смысле жертв и жизни разведчиков. Он описывал их путь к эшафоту и отсечение их голов так осязаемо, что эти картины преследовали меня во сне. Его описание я считал слишком пессимистичным. У меня возникло сильное внутреннее сопротивление его скепсису. Я еще находился в плену исторического оптимизма, который исповедовал и Харро Шульце-Бойзен, когда он писал незадолго до своей казни:

Это было и мое кредо — жертвы могли быть не напрасными, а еще вернее — они не могли быть напрасными.

Но жертвы и лишения, риск и мужество еще ничего не говорят о ценности разведывательной деятельности, поскольку ее эффективность в итоге зависит только от готовности “хозяина” считаться с информацией и в том случае, когда она не вполне согласуется с его собственным мнением или даже противоречит ему.

Со стороны мир секретных служб порой кажется абсурдным и сюрреалистичным, а его действия — аморальными или по меньшей мере бессмысленной игрой. Тем более настойчиво с концом холодной войны возникает вопрос о дальнейшей целесообразности существования этих служб — не только у нас, но и у общественности США. После скандала с Олдричем Эймсом ЦРУ должно было смириться с тем, что его деятельность подверглась острой критике и оценена весьма невысоко.

Конечно, раздутые аппараты секретных служб не выдерживают беспристрастной и объективной проверки их эффективности и действительной необходимости их объема. В эпоху спутников техническая разведка сделала гигантские шаги: возрастающее значение аналитической работы означает разумное сокращение чрезмерных расходов и возможность избежать дублирования в работе. Однако я думаю, что работа с человеком-источником никогда не может быть полностью заменена чем-либо, пока существуют секретные службы. С помощью технических средств можно только приблизительно представить стабильное состояние наблюдаемого объекта в данный момент. Секретные планы, выбор и принятие решений остаются скрытыми даже для самого совершенного спутника.

Найти и разрабатывать ценный источник в решающих областях, куда необходимо внедриться, — это зависит не от числа сотрудников в Центре, а от квалификации руководства. В отличие от других руководящих офицеров нашего министерства, я никогда не боролся за расширение полномочий и штатов.

Таким образом, если все же и в будущем от секретных служб нельзя будет отказаться, их масштабы должны быть существенно ограничены. В настоящее время существует скорее тенденция к их раздуванию. Если обоснованием этого должна стать даже борьба против организованной преступности, тогда возникает подозрение, что здесь преследуются совсем другие цели.

Может быть, именно мне и не следует указывать на то, что недемократичность разведывательных служб кроется в известной степени в природе вещей, что ей не свойственна защита гражданских прав. Но это действительно так. Работа с тайными агентами исключает безоговорочную открытость. Даже контрольные комитеты, составленные только из строго отобранных депутатов, как это делается в немецком бундестаге и конгрессе США, не смогли преодолеть этот барьер. Об этом свидетельствует бесконечная история скандалов во всех парламентских демократиях.

Итак, все-таки “долой монстров”?

Что же, собственно, можно возразить в конце истории этого столетия, свидетелями чего мы как раз являемся, против положительного ответа на этот вопрос? Опыт и разум заставляют меня сомневаться в возможности реализации подобного представления в обозримой перспективе. Правительства сами никогда не откажутся проводить политику силы ни вовне, ни внутри страны, как не откажутся и от привычного образа мышления. После исчезновения угрозы со стороны восточного блока, о которой так долго говорили, ни одно правительство государства — члена НАТО даже не поставило под сомнение обоснованность существования в Европе вооруженных до зубов армий или хотя бы самого союза. Почему же они тогда должны были сделать исключение для своих секретных служб?

Общеизвестно, что БНД долгое время после окончания эры Гелена вела досье на видных граждан республики, преимущественно социал-демократов и зачисленных в левые общественных деятелей. Без особых угрызений совести она использует свои связи с разведывательными службами союзных стран, чтобы проникать за кулисы, пользуясь той шифровальной техникой, которую им же и поставила. Вообще трудно себе представить, какие суммы расходуют союзники по НАТО, чтобы наблюдать и шпионить друг за другом. Но особенно мрачную главу истории секретных служб представляют собой нелегальные поставки оружия в кризисные регионы.

Подготовленный в 1994 году Институтом по исследованию проблем мира в Вейльхайме аналитический материал “Будущее служб разведки стран — участниц Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе и Японии” заканчивается выводом, что сегодня шпионская работа во всем мире ведется гораздо активнее, чем во времена холодной войны. Особенно в Германии, говорится там, “резвится больше разведок, чем когда-либо”, только теперь центр тяжести переместился с выведывания военных секретов на экономический шпионаж. Эта оценка совпадает со сведениями правительственных экспертов ФРГ. Впрочем, эти эксперты упускают из виду напрашивающийся вывод о том, что эти службы рядятся в чужие перья, чтобы продемонстрировать правительствам и парламентам оправданность своего существования, так как большие предприятия давно уже создали и развивают свои шпионские службы и органы безопасности. В этой области освежающий прагматизм проявили американцы: Роберт Гейтс, директор ЦРУ при президенте Буше, открыто заявил, что именно в сфере экономического шпионажа лежит одна из важнейших задач разведывательной деятельности в будущем. Более чем когда-либо правительство нуждается в надежном анализе глобальных экономических тенденций, технологического развития других стран и их деятельности в области экономического шпионажа. Впрочем, экономический и промышленный шпионаж не является открытием; не позднее, чем со времени второй мировой войны, он стал прочной составной частью всех служб разведки.