Примечательно, что после своего разоблачения “Штерн” должен был в течение многих лет вести судебный процесс против Нойхуса и его издательства, который он выиграл только потому, что Нойхус не смог доказать, что он не шпион. Истина в юридическом смысле сама по себе, в таком случае мало что значит. То, что ван Нойхус после объединения выступал в специально созданных для новых федеральных земель бульварных газетенках в качестве эксперта по делам Штази и нашей разведки, можно считать только анекдотом на полях этой грязной истории…

Менее успешными, чем разоблачение Нойхуса, были наши усилия, целенаправленно распространяя смесь фактов и слухов, нанести ущерб таким политикам, как Франц-Йозеф Штраус, Альфред Дрегтер или Вернер Маркс. Штраус для подобных уловок был слишком крупной рыбой. Мы ничего не могли добиться, упрекая его в коррумпированности. А в других случаях затраты не стоили результата, так как, несмотря на кратковременное возмущение, они равнялись нулю. Мы должны были извлечь для себя урок: скандалы и скандальчики вокруг политиков, так же как и частная жизнь футболистов или актеров, были повседневной пищей бульварной прессы: сегодня у всех на устах, а завтра забыты.

По-другому обстояло дело с нашими акциями против бывших нацистов и с усилиями по поддержке движения за мир. Как я говорил, мы пытались, осторожно дозируя воздействие, прибрать к рукам западное движение за мир, не вступая при этом в открытые конфликты с собственным политическим руководством. В мероприятиях против старых нацистов подобных опасений у нас не было.

Уже в первые послевоенные годы многие чиновники гитлеровского рейха в Федеративной республике в период канцлерства Аденауэра оказались на службе и достигли высоких чинов, и так было на всех уровнях в партиях, армии, юстиции, государственном аппарате, а также в секретных службах. При этом в большинстве случаев речь шла не о так называемых мелких попутчиках. Статс-секретарь Аденауэра Глобке мог с полной уверенностью считаться символической фигурой в кругу подобных персон.

Под руководством профессора Альберта Нордена, пережившего “третий рейх” в США, мы организовали в 50-е годы в ГДР пресс-конференции, на которых было раскрыто нацистское прошлое политиков и государственных чиновников Федеративной республики. Тогда, как и позже, подобные акции часто приносили желаемый эффект: министр Теодор Оберлендер и министр-президент Ганс Фильбингер вынуждены были уйти в отставку, Георгу Кизингеру и Генриху Любке пришлось признать, что они приукрасили свои биографии. Нам даже удалось в 1972 году заставить преждевременно подать в отставку тогдашнего президента федерального Ведомства по охране конституции Губерта Шрюбберса, напомнив о его прошлом в период “третьего рейха”, а это был человек, который, подобно Рейнгарду Гелену, вскормил многие поколения ведущих чиновников в Федеративной республике и так же, как и Гелен, был заметной фигурой в нацистском государстве.

Наша поддержка супругов Кларсфельд привела нас к очередному конфликту с контрразведкой министерства госбезопасности, так как они уже давно числились в списках нежелательных лиц, протестуя против антисемитизма в социалистических государствах. Моей службе удалось добиться для них разрешения на въезд и допуска к архивам. Тем самым на них, как и на каждого, кто вступал в контакт с нашей службой, в X отделе были заведены личные дела и присвоены псевдонимы, о чем они не имели ни малейшего представления. Всякий, кто имел хотя бы приблизительное представление о делопроизводстве в госбезопасности и в моей службе, согласится со мной, что смешно только на этом основании считать супругов Кларсфельд приверженцами ГДР, а тем более Штази.

Не менее болезненными для меня, чем попытка заклеймить таких искренних борцов за справедливость, как супруги Кларсфельд, в роли пособников Штази были все время повторяющиеся усилия приписать моей службе опасные интриги неонацистской окраски, которые стихийно вспыхивают то в старых, то в новых федеральных землях.

Совершенно очевидно, что одно дело — направить внимание общественности на источник коричневого образа мыслей и на ростки подобных действий и совсем другое — поддерживать и поощрять коричневую заразу. Я предоставляю самому читателю решить, мог ли именно я, сын еврея, быть как раз тем, кто допускал или инициировал осквернение еврейских кладбищ и другие позорные неонацистские действия. Чтобы вырвать из памяти 40 лет существования ГДР как государства, антифашизм в нем обычно приписывается только указаниям сверху и искаженно изображается таким образом, чтобы поставить на одну доску злодеяния нацистов и те противоправные дела, которые имели место в ГДР.

При этом я должен сказать, что историю ГДР невозможно объяснить насаждаемым сверху антифашизмом и всеобщим тупым послушанием. Подобные логические конструкции совершенно упускают из виду ту вдохновенную мечту о новом, лучшем и более справедливом общественном строе, как это нам тогда действительно представлялось. Пусть наше политическое руководство тогда слишком поспешно и поголовно освободило всех граждан республики от причастности к вине “третьего рейха”, а наследие коричневых лет целиком возложило на Федеративную республику, все же остается истиной, что в ГДР существовала подлинная и искренняя вера в действительно новое начало.

Я очень хорошо припоминаю озабоченность отца тем, что за текущими делами будет предана забвению вина немецкого народа. Движимый этим беспокойством, он написал драму “Что человек посеет”, а также сценарий для студии ДЕФА “Совет богов”, в котором шла речь о зловещем союзе военных преступников с современной крупной индустрией.

Даже в последние годы существования ГДР, когда антифашистские заверения стали зачастую словесной шелухой, антифашизм все еще жил в искусстве, в высшей школе и университетах и не в последнюю очередь в диссидентских кружках. Эти люди и тогда еще были убеждены в том, что в ГДР можно создать лучшую немецкую альтернативу. Их трагедией было то, что они стали жертвой все резче проступавшего противоречия между их социалистическими идеалами и реальной социалистической действительностью.

В конце 70-х годов доверие министерства к моей службе остановилось на некоей точке замерзания — и не в последнюю очередь из-за активности X отдела. Этому способствовала одна из публикаций “Шпигеля”, где речь шла о манифесте так называемого Союза демократических коммунистов Германии, в котором проводилось резкое разграничение реформаторского коммунизма и сталинизма. Первой реакцией нашего политического руководства было незамедлительное закрытие восточноберлинского бюро “Шпигеля”, а затем последовало проведение во всех организациях СЕПГ массированной кампании против “размягчения”.

Едва появился этот манифест, я был вызван к Мильке. С серьезной миной он сообщил мне, что, как оказалось, во всем этом виноват Герман фон Берг, негласный сотрудник нашей разведки, и именно против него ведется расследование. Но я знал не только фон Берга, но и манеру Мильке блефовать. Мильке прав был только в том, что фон Берг действительно длительное время был связан с нашим X отделом, поскольку он, будучи заместителем руководителя пресс-службы при Совете министров ГДР, располагал хорошими связями с политиками Федеративной республики и Западного Берлина, а также с наиболее информированными журналистами, в том числе и из “Шпигеля”. На мой вопрос, что доказывает авторство сомнительного манифеста, Мильке ответил столь же железным молчанием, как и присутствовавший при этом его заместитель Бруно Беатер.

Лишь спустя некоторое время я смог составить картину того, что произошло. Фон Берг был под постоянным завистливым наблюдением своего бывшего начальника, доверенного лица Беатера, и поэтому попал под подозрение как возможный автор манифеста. Сотрудники контрразведки, которым было поручено заняться этой историей, увезли фон Берга на конспиративную квартиру, где, держа его в полной изоляции, подвергли допросу. Кое-что все-таки просочилось в прессу, и “Шпигель”, а также и другие СМИ не опровергли авторство Берга.