Из моих бесед с Андроповым и Крючковым я пришел к убеждению, что для СССР после опыта 1968 года, ввязывания в гражданскую войну в Афганистане, перед лицом напряженных отношений с Китаем и демонстративной политики силы со стороны США военное вторжение в Польшу исключено. В свете этого шаг Ярузельского был наименьшим злом, дававшим прежде всего возможность передышки. Но такому аналитически мыслящему человеку, как Андропов, должно было быть ясно, что этот шаг не дает решения на длительную перспективу.
Чем ожесточеннее развивалась холодная война между супердержавами, тем интенсивнее становились тайные контакты между Шмидтом и Хонеккером, которые в эту пору регулярно вели между собой телефонные переговоры. Мильке показал мне записи этих переговоров. В них раскрывался тот Гельмут Шмидт, который оказывался значительно более вдумчивым и обеспокоенным, чем он представал и перед общественностью, и перед собственными товарищами по партии. После 1990 года западногерманские политики упорно замалчивали или принижали доверительность и откровенность своих контактов с представителями СЕПГ.
Вместо отмененной встречи Шмидта с Хонеккером был организован визит члена политбюро Гюнтера Миттага к канцлеру. Герберт Венер через Вольфганга Фогеля готовил нашу сторону к этому разговору. Как впоследствии сообщал Миттаг, 17 апреля 1980 г. он встретил в лице Шмидта реалистичного аналитика, который со всей определенностью придерживался девиза: “Никогда больше война не должна начаться с немецкой земли”. Шмидт, по словам Миттага, усматривал серьезную опасность в ухудшении международного положения и дословно сказал следующее: “Все выходит из-под контроля”. Он опасался возможного столкновения великих держав. Американский президент подвергается сильному внутриполитическому давлению, которое тяготеет над ним, и мировые державы вследствие этого медленно, но верно вступают в конфронтацию, которая быстро может привести к возрастающей панике. Миттагу, в свою очередь, канцлер пожаловался на давление, которое оказывает Вашингтон на Бонн, и просил с пониманием отнестись к участию ФРГ в бойкоте Олимпийских игр.
В это время в Тегеране посольство США было захвачено “воинами Аллаха”. Миттаг сообщил, что Шмидт опасается иррациональной реакции президента США на происшедшее. В такой угрожающей обстановке Шмидт надеется, по словам Миттага, что контакты между обоими государствами будут непременно сохранены; оба государства должны пытаться оказывать сдерживающее влияние на своих “больших друзей”. Эрих Хонеккер должен знать, что он, Гельмут Шмидт, вполне предсказуем. Со стороны Федеративной республики не произойдет “ничего сумасбродного”.
Миттаг, со своей стороны, заявил от имени Хонеккера, что отмена решения о размещении ракет в ФРГ была бы важнейшим шагом для укрепления мира. Предназначенные для общественности формальные заявления о встрече едва ли позволяли ощутить, как тесно сблизились в этой кризисной ситуации правящие круги двух германских государств. Насколько мне известно, Шмидт после беседы с Миттагом звонил Хоннекеру. Во время этого разговора оба подтвердит ли готовность сделать все, “чтобы с немецкой земли никогда больше не началась война”.
Люди в обоих германских государствах не были в курсе деталей политической жизни, но в общем ощущали угрозу, таящуюся в международной ситуации. Почти одновременно на Западе и на Востоке стало развиваться движение за мир, в котором нашла отражение серьезная обеспокоенность сложившейся обстановкой. Новое массовое движение раньше отчетливо проявилось в Федеративной республике. Это был протест против размещения ракет и против воинственной внешней политики США. Консервативные политики и СМИ утверждали, что это движение “управляется с Востока”. Сам Гельмут Шмидт бросил демонстрантам упрек, что они работают на Москву и на Восточный Берлин.
Действительно, это движение было полезным для внешнеполитических целей нашей стороны, и у нашего руководства существовала большая заинтересованность в его поддержке, а если возможно, то и в оказании на него влияния. Когда осенью 1981 года в Бонне была организована большая демонстрация, то близко стоящий к нам Немецкий союз мира стал одним из ее инициаторов. Однако группы и личности, на которых мы могли воздействовать, были в меньшинстве. Перед тремястами тысяч демонстрантов, пришедших в Бонн, среди прочих выступил писатель Генрих Бёлль, известный подцержкой диссидентов из социалистических стран. Нашим единственным оратором был политик из СвДП Вильям Борм, да и он не был готов следовать нашим тактическим установкам.
В перспективе внешнеполитическая польза западногерманского движения за мир вскоре вошла в противоречие, с точки зрения нашего руководства, с его внутриполитическими последствиями. В ГДР организовывалось собственное движение за мир, которое выступало не только против гонки вооружений, но и против нарушений прав человека, против милитаризации образования в наших школах. Государственная власть реагировала на это репрессиями вместо того, чтобы вступить в диалог с движением, которое она не могла подчинить своему контролю. Так, она упустила возможность вступить в диалог с находящимся под влиянием церкви движением за мир и вместо этого пошла по пути применения административных мер. Узколобость такой политики для многих была непостижима. Я возражал против того, чтобы выяснение отношений с движением за мир было передано министерству государственной безопасности. Мое мнение было, однако, доведено лишь до очень узкого круга лиц.
Противоречие между политикой мира на международной арене и жесткой, вплоть до репрессий, позицией по отношению к участникам движения за мир у себя в стране все более бросалось в глаза, вызывая растерянность даже среди партийного и государственного аппарата. С одной стороны, выдвигалось требование ужесточить реакцию на идеологические диверсии, что выталкивало некоторые группы борцов за мир в ряды оппозиции, а с другой — движение за мир на Западе поддерживалось в соответствии с нашей внешней политикой. В то же время устанавливались все более тесные связи между протестующими на Востоке и на Западе, чьи требования, по существу, были идентичными.
Такая ситуация сказывалась и на работе многих подразделений государственной безопасности. В контрразведке ответственные за оппозиционные группировки, молодежь и церковь не могли разрешить это противоречие. Они должны были принимать меры против “враждебно негативных” сил и в то же время не имели права наносить ущерб внешней политике. Эти противоречивые требования порождали неуверенность у сотрудников, вплоть до министра. Среди прочего эта ситуация сказалась, в частности, на отношении к “зеленым” в ФРГ. Их представителям, а среди них были такие известные деятели движения за мир, как Петра Келли и Герт Бастиан, неоднократно отказывали во въезде в ГДР, так как они хотели здесь встретиться с участниками борьбы за мир.
Для разведки, ориентированной на внешнюю политику, с движением за мир было проще. С нашей точки зрения, движение за мир объективно было направлено против политического курса США и зависимых от него правительств. И количественно, и качественно оно имело совершенно другой вес, чем его предшественники — кампания “Борьба против атомной смерти” в 50-е годы и пасхальные марши в 60-е. Наши анализы показали, что принципиальная переоценка ценностей происходила как раз среди молодежи из буржуазных семей. Карьера и материальное благосостояние были для них не столь важны, как чувство сопричастности к общему делу и самоутверждение. Современные технологии отождествлялись ими с угрозой войны и отсутствием будущего, капиталистическое государство — с отчуждением и лишением возможности самовыражения. Для нашей работы это были важные аспекты. Среди сторонников движения за мир мы могли рекрутировать новых сотрудников. Предпосылкой тому была их учебная специализация, в перспективе обещавшая нам новые источники, и то, что политически они не были явно ангажированы. Ибо мы знали, что активисты движения находились под столь же бдительным наблюдением Ведомства по охране конституции и других западных служб, как оппозиционеры в ГДР со стороны контрразведки.
