Ответ был дан НАТО в конце 1979 года решением разместить ядерные ракеты в четырех западноевропейских странах, в том числе в Федеративной республике, если Советский Союз не уберет свои ракеты из ГДР и западной части России. Правда, в сообщениях наших источников были признаки того, что бундесканцлер сам стал опасаться тех ракет, которые он же попросил. Однако перед общественностью в противоположность большей части своей партии он выступал бескомпромиссным защитником “двойного решения” НАТО и противником движения за мир.
От Герберта Венера к нам поступали все более драматичные предостережения о возрастающей опасности войны. Через наши связи с Венером мы получили строго доверительный документ председателя парламентской фракции СДПГ. В нем он высказал следующее предположение: “ЦРУ посеяло бациллы возможной войны между двумя германскими государствами. Это не выдумка. Нейтронные бомбы скроены для Рура и Берлина. Я разделяю скепсис Шмидта относительно Картера. Не потому, что у него темные намерения, а потому, что он способен использовать любой вариант. Эта позиция вполне может обернуться боком”.
Но Вольфгангу Фогелю Венер представил совершенно негативный облик Шмидта. Он полагал, что человек, которому он помог стать канцлером, действует в русле “авантюрной” политики США. Это опасение он довел до сведения “друга своей юности” Эриха Хонеккера.
Теперь, по прошествии лет, опасение войны, которое возобладало в начале 80-х годов, может показаться преувеличенным. Однако в Бонне и Восточном Берлине лица информированные и мыслящие были тогда серьезно озабочены. Эту озабоченность разделяли и многие граждане в обоих германских государствах. “Шпигель” вышел в 1980 году с заглавной статьей под названием “Как в августе 1914-го? Страх перед большой войной”. Сравнение с обстановкой накануне первой мировой войны, когда великие державы неудержимо двигались к вооруженному конфликту, сами его, в сущности, не желая, было, согласно нашим источникам, предметом дискуссии ответственных политиков. Однако, вопреки разумному подходу, власть имущие и на Востоке, и на Западе, казалось, были подвержены фатальному давлению. Москва и Вашингтон требовали также от своих немецких союзников подчиниться своей конфронтационной логике.
Министр иностранных дел ГДР Фишер вернулся после встречи со своим советским коллегой Громыко с такими же впечатлениями, которые оставила у меня встреча с Андроповым. Предложения нашего, руководства о развитии отношений с ФРГ были в Москве практически проигнорированы. То, что Громыко хоть как-то их воспринял, можно было понять лишь по его недоверчивым «опросам.
Эрих Хонеккер уже давно отказался от слепого подчинения Москве. Без колебаний он следовал своему курсу расширения контактов ГДР и Бонна на высшем уровне. Он упрямо стремился к осуществлению своей мечты — быть встреченным в Бонне на красном ковре под звуки гимна ГДР. Столь же значительным для него было возвращение в родной Саар, где он под руководством Герберта Венера когда-то организовывал борьбу против национал-социалистов.
Важнейшей целью интенсивных политических контактов между Бонном и Восточным Берлином было, конечно, создание, в противоположность атмосфере иррациональности в отношениях двух великих держав, некоей общегерманской оси разума.
Хонеккер и его окружение пытались, насколько возможно, скрывать германо-германские переговоры на различных уровнях от недоверчивого любопытства советского посольства в Восточном Берлине. В той мере, в какой эти контакты не ускользали от сотрудников и источников моей службы, я узнавал подробности больше из Бонна, нежели от посвященных лиц в Берлине.
Запланированный визит канцлера Гельмута Шмидта в ГДР после однозначного вето Москвы стал для Хонеккера нереальным. Подобное же давление на Шмидта с целью отказа от встречи исходило и из Вашингтона. Канцлер это сделал, избавив тем самым председателя Государственного совета от мучительной необходимости отменить свое приглашение.
Наши источники, близкие Ведомству федерального канцлера, и после выхода из игры Гййома продолжавшие снабжать нас достаточной информацией, давали знать, что Гельмут Шмидт против своей воли и зачастую вопреки более разумным соображениям уступал давлению Вашингтона. С другой стороны, подтверждалось мнение Андропова о том, что в конечном счете лояльность по отношению к Вашингтону брала у канцлера верх над всеми остальными соображениями. Когда США потребовали от ФРГ бойкотировать Олимпийские игры в Москве летом 1980 года, в руководстве СДПГ разразился скандал. Во время кризисного заседания у канцлера в апреле 1980 года, согласно нашей информации, Шмидт пригрозил отставкой, чтобы получить согласие на бойкот. Требование США экономических санкций против Советского Союза было на этом заседании отвергнуто большинством собравшихся социал-демократов. Брандт, Венер, Бар и Апель решительно высказались против санкций. Только Ханс-Юрген Вишневски одобрил их.
Первым, кто нас проинформировал об этом заседании, был Герберт Венер. В тот же день он пригласил к себе адвоката Фогеля и продиктовал сообщение для Эриха Хонеккера: “Мы ведь тянем за один канат. Я ему (Хонеккеру) обещал предостеречь вас от возможной опасности войны. С сегодняшнего дня я знаю, что она приближается, даже, возможно, уже кипит”. Венер оценивал положение, как в “1914-м”. Он потерял доверие к канцлеру и настоятельно просил Фогеля: “Скажите другу моей юности, что Шмидт находится в дебрях заблуждений. Выпутается ли он из них и каким образом, всякое возможно”.
В кризисном 1980 году Хонеккер попытался выступать по отношению к Москве как равноправный партнер. Он вновь выразил озабоченность концентрацией вооружений, солдат и ядерных ракет на территории ГДР, но переоценил свое влияние. Мильке тоже еще надеялся остановить гонку атомных вооружений на границе между двумя германскими государствами и воспрепятствовать размещению советских ракет.
Мне всегда была ясна уязвимость Советского Союза перед лицом американской политики силы и гонки вооружений. Президентство Картера доставило много забот Кремлю. Человек, непредсказуемый для нас, он представил рекордный военный бюджет на сумму свыше 157 млрд. долларов, которые он инвестировал в ракеты MX и “Трайдент”, в крылатые ракеты и атомные подводные лодки. Один из ведущих советских ядерных стратегов доверительно сказал мне, что не хватит ресурсов всего нашего союзного лагеря, чтобы выдержать такое.
Затем, когда слабоватый Картер был заменен размахивающим саблей антикоммунистом Рейганом, советское руководство увидело реальную опасность упреждающего атомного удара НАТО. Размещение носителей атомного оружия на немецко-немецкой границе означало драматическое сокращение подлетного времени в случае ядерного нападения НАТО.
В качестве ответного шага на новую ситуацию Москва разработала план, включавший в себя все государства Варшавского договора. Он получил кодовое название РЯН (аббревиатура слов “ракетно-ядерное нападение”). Этот план должен был дать возможность незамедлительно сообщить на центральный пульт, а оттуда в Москву о любом признаке готовящегося атомного нападения НАТО. Был разработан каталог признаков, по которым можно было бы судить о подготовке нападения. Наши источники в натовских штабах, в ФРГ и США были соответствующим образом проинструктированы. Наивысший приоритет имело наблюдение за базами ракет “Першинг-2” и крылатых ракет, местонахождение которых мы уже установили и сообщили в Москву.
Для выполнения этой задачи штаб нашей разведки был расширен. Он получил специально оборудованное место дислокации, которое должно было быть оснащено спецсвязью со своим партнером в Москве. Министр приказал всем подразделениям госбезопасности незамедлительно сообщать Главному управлению разведки о признаках подготовки к нападению. Специальной рабочей группе министра было поручено форсировать строительство запасного командного бункера на случай войны. Для руководства разведки в Госенских горах, юго-восточнее Берлина, был вырыт противоатомный бункер. Я не очень верил в пользу подобных сооружений. Расположенные в них маскировочные объекты, впрочем, превосходно годились для каких-нибудь общественных мероприятий и для размещения гостей.
