С годами между VI отделом нашего Главного управления разведки, ответственным за переселения, и так называемой “нелегальной линией” Первого главного управления КГБ сложились тесные, даже дружественные деловые отношения. Они основывались и на том, что председатель КГБ Юрий Андропов трезво оценивал разведывательные возможности “легальных” резидентур в зарубежных представительствах и высказывался за усиление работы по “нелегальной линии”.
Наш VI отдел отвечал за изготовление необходимых документов. Подлинно мастерскую работу эксперты этого отдела провели после моего выхода в отставку. Были изготовлены новые западногерманские заграничные паспорта и удостоверения личности — фальшивые документы, вызывавшие не лишенное зависти восхищение знатоков во всем мире. Их подделка считалась невозможной.
Так как наши меры должны были срабатывать и в серьезном случае, то есть при прерывании всех коммуникаций, работавших в мирных условиях, мы обучали резидентов-нелегалов передаче и приему шифрованных радиограмм. Для этого им служили специально изготовленные миниатюрные устройства, замаскированные под бытовые приборы и тому подобные безобидные предметы. Их конструкция постоянно совершенствовалась. В первые годы существования службы нашим сотрудникам и сотрудницам приходилось изучать тяжелую технику приема и передачи ключом Морзе и упражняться в этом искусстве, но с течением времени они стали без лишнего шума передавать и принимать шифрованный текст за несколько секунд с помощью скоростного передатчика размером не больше пачки сигарет. Эти люди жили в условиях постоянной борьбы с пеленгующими устройствами контрразведки противника, но никто не был раскрыт во время сеансов радиосвязи.
Одним из важнейших средств связи всегда оставались односторонние радиоконтакты — передача информации и указаний из центра в район действий разведчика. С помощью радиоаппарата, который можно было приобрести в магазине, с растянутым по возможности коротковолновым диапазоном приемник мог принимать зашифрованные радиосообщения. Кстати, БНД практиковала ту же систему, которую она называла “службой круговой радиосвязи”. При всей надежности и простоте этого метода его эффективность зависела все-таки от надежности системы шифрования. Позже я еще вернусь к фатальным последствиям, которые имела расшифровка наших радиограмм до 1961 года.
В середине 70-х годов появилось новое техническое устройство, до тех пор считавшееся едва ли возможным: оно улавливало излучение, исходящее из обычного радиоприемника. Это вызвало необходимость принять тяжелое решение — либо работать с обычным прибором, рассчитывая на меньшую вероятность обнаружения, либо использовать специальный приемник, который в случае раскрытия должен был изобличить своего владельца в шпионаже.
Вполне понятно, что мы серьезнее, чем когда-либо, стали соблюдать правила конспирации, Это касалось отношений как внутри нашего Главного управления, так и с советскими офицерами связи и уж тем более с контрразведкой нашего собственного министерства. Никому, кроме сотрудников, непосредственно отвечавших за конкретную операцию, не разрешалось обладать какой бы то ни было информацией о сети и личностях наших агентов. Постоянно повторявшиеся попытки Мильке и контрразведки отменить существовавшие особые положения и добиться создания системы централизованного учета агентуры, которые я без устали отбивал, стали причиной длительных трений. Так как министр сам стремился засекретить любой приказ и любую речь, он мало что мог привести в опровержение моей позиции. До тех пор, пока я не оставил службу, централизованный учет для Главного управления разведки был возможен только с помощью четырех основных характеристик личности, так что наши источники никоим образом нельзя было отличить — и нельзя отличить по-прежнему — от десятков тысяч других людей, когда-либо оказавшихся в поле зрения разведки.
Усложнившиеся условия перехода границы и бесплодное выяснение отношений с контрразведкой не были нашими единственными проблемами. К наращиванию усилий нас принуждали и тяжелые кадровые потери. Макс Хайм — начальник отдела разведки, отвечавший за христианские партии Федеративной республики, — сбежал на Запад и выдал противнику все, что знал. До повторения “дела Вулкан” не дошло, но некоторые источники были арестованы. Особенно сильно затронул нас арест генерального секретаря Лиги прав человека Вольфрама фон Ханштейна, приговоренного к шести годам тюрьмы.
Фон Ханнггейн самоотверженно сотрудничал с нами по убеждению и установил немало важных связей. Он происходил из старинной дворянской семьи, его отец и дед были известными учеными и писателями, приверженцами гуманистического мировоззрения. Вольфрам фон Ханштейн последовал этой традиции, выступив против набиравшего силу национал-социалистского движения. После 1933 года он зарабатывал на жизнь как автор исторических романов, а призыва в вермахт избежал, уйдя в подполье.
Первым указал мне на фон Ханштейна Вильгельм Цайссер. Фон Ханштейн несколько лет провел в заключении в Советском Союзе, а после освобождения жил в Дрездене. Против ожиданий не только он, но и его жена выразили готовность работать на нас и переселиться для этого в Западную Германию. Свой земельный участок вместе с виллой они передали городу Дрездену, жестоко пострадавшему во время войны, а ценную обстановку предоставили нам в пользование.
Вызывали удивление целеустремленность и энергия, с которыми фон Ханштейн, приближавшийся к шестому десятку, устанавливал и активизировал связи. Самыми ценными среди них оказались контакты с Генрихом Кроне, ближайшим доверенным лицом Аденауэра, и с Эрнстом Леммером. Первый из них в ранге министра по особым поручениям отвечал за вопросы безопасности, а второй был министром по общегерманским вопросам и руководителем организации Кураториум “Неделимая Германия”. Фон Ханштейн концентрировался прежде всего на деятельности, направленной против ГДР и других социалистических стран. Его участие в работе Кураториума “Неделимая Германия” позволяло нам быть в курсе концепций и представлений, которыми руководствовалось боннское правительство, а также наблюдать за координацией действий оппозиции. Его особенно тесный контакт с руководителем Восточного бюро СДПГ Стефаном Томасом и комитетами “Спасите свободу” и “Объединение жертв сталинизма” заблаговременно обеспечивал нам доступ ко всей заслуживавшей внимания информации об этих организациях.
О том, насколько прочно фон Ханштейн был связан с нами, может быть, лучше всего свидетельствует следующее обстоятельство. Находясь в тюрьме, он установил контакт с тремя интересными для нас товарищами по заключению. После освобождения из заключения фон Ханштейн возвратился в ГДР, где и умер в 1965 году.
Упоминавшийся Хайм выдал и барона фон Эппа, представителя известной в Германии фамилии, родственника пресловутого Риттера фон Эппа, который в начальный период деятельности НСДАП играл в ней заметную роль. Фон Эпп установил связь с нами по собственному желанию. Его переполняло стремление возместить ущерб, причиненный нацистами другим народам, и воспрепятствовать возможному возвращению национал-социализма к власти. В ходе первых бесед он сделал мне ряд авантюристических предложений, доходивших до границ терроризма, и только в дли тельных спорах удалось отговорить его от претворения этих идей в жизнь. Фон Эпп был предан как раз в тот момент, когда начал разрабатывать многообещающий источник в ХДС.
В то же время в Бонне открылись и новые перспективы. Увеличив число своих избирателей на два миллиона, социал-демократы достигли лучшего результата на выборах за все послевоенное время. Впервые зашла речь — и не просто в форме отвлеченных спекуляций — об участии СДПГ в правительстве. Большая коалиция все-таки не была создана, и правительственную политику продолжали определять христианские демократы и свободные демократы. Но нам следовало наблюдать и оценивать и самые малые свидетельства такого развития событий, которое могло привести к ослаблению холодной войны и длительной разрядке.
