Статья Делмера изобличала тот факт, что многие офицеры военной разведки, подчинявшиеся Гелену, а также многие бывшие эсэсовцы и сотрудники СД нашли убежище в Пуллахе. Она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Одновременно стали распространяться слухи о том, что американский генерал Джордж С. Паттон, известный своими ультраправыми взглядами, не только во всеуслышание критиковал уголовное преследование военных преступников, но и, как утверждалось, помогал высокопоставленным офицерам-нацистам найти убежище в США. Все это вызывало тревогу, и нам волей-неволей приходилось интерпретировать такую информацию как угрозу.
Теперь речь шла не только об осуществлении целей, которые мы ставили перед собой в конце войны. Обозначилась новая конфронтация, и мир, завоеванный ценой огромных усилий, стал давать первые трещины. Европа оказалась расколотой, и разделительная линия пролегла по Германии.
Аденауэр недвусмысленно сделал ставку на американскую политику “с позиции силы” и на сформулированную Джоном Фостером Даллесом стратегию отбрасывания коммунизма (roll back). Брат Даллеса Аллен занимал тогда пост директора Центрального разведывательного управления США. К концу войны мощь Советского Союза распространилась далеко на Запад, и Соединенные Штаты хотели покончить с этим максимально быстро, идя на применение всех мыслимых средств. Гелен быстро понял, что перед ним открывалась возможность не только сохранить свою разведслужбу, но и оказывать влияние на политику Федеративной республики. Кроме того, он со своими связями как нельзя лучше подходил братьям Даллесам, мышление которых было пропитано стремлением к крестовому походу.
Люди вроде Гелена и сотрудников его штаба не составляли исключения. Бывшие нацистские “бонзы” занимали не один высокий пост в бундесвере и государственном аппарате. Синонимом такого рода преемственности стало имя Глобке. Аденауэр сделал д-ра Ханса Глобке — при Гитлере высокопоставленного чиновника имперского министерства внутренних дел и автора комментария к нюрнбергским расовым законам — своим ближайшим советником, а позже даже статс-секретарем в Ведомстве федерального канцлера.
Берлин 50-х годов со своей лихорадочной атмосферой сменил Вену в роли европейской столицы шпионажа. В тайном противоборстве между Востоком и Западом действовало временами до восьмидесяти разведок, включая их филиалы. Говорили, что в американском и русском филиалах насчитывалось до роты сотрудников. Замаскированные под исследовательские центры или научные учреждения, фирмы по экспорту кондитерских изделий или мастерские жестянщиков, они рекрутировали агентов и руководили ими, а перемещение агентов между Восточным и Западным Берлином до дня строительства стены не составляло труда. Это было накануне экономического чуда в Западной Германии. Люди с готовностью соглашались шпионить, если им предлагались чуть лучшие условия жизни или работы.
При этом западные службы могли опираться и на притягательную силу твердой валюты, и на тайное неприятие новой политической системы широкими кругами населения на Востоке Германии. К тому же они имели по сравнению с нами еще одно преимущество — хорошо функционирующий аппарат и многолетний опыт, не говоря уже о лучшей оснащенности. Слабым утешением служило и то, что наши советники из СССР, на которых мы до сих пор взирали с величайшим почтением, были зелеными новичками вроде нас.
Многие наши тогдашние агенты и контакты на Западе не были коммунистами, а работали на нас потому, что хотели помочь преодолеть раскол Германии и отвергали политику американцев. Некоторых мы уговорили сотрудничать, дав им понять, что мы лучше информированы об их прошлом в “третьем рейхе”, чем им это могло быть по нраву. А были и такие, которые из осторожности не хотели портить отношения ни с одной стороной и поэтому шпионили в пользу ГДР, будучи в то же самое время гражданами ФРГ и усердствуя в этом качестве на пользу своей страны. В нашу службу нет-нет да и удавалось проникать бывшим нацистам, затаившимся в ГДР, но, как только мы это обнаруживали, такую фигуру без лишнего шума убирали с должности. Так было, например, с человеком, разоблачившим себя эсэсовской татуировкой на руке. Нацисты были у нас “нежелательны”.
Один из немногих шансов действительно подобраться к разведкам Запада давала партийная разведка КПГ в Западной Германии, уходившая своими корнями в историю компартии до 1945 года. Различные подразделения ее аппарата тесно сотрудничали с Коминтерном и советскими спецслужбами. Новой разведкой КПГ с самого начала руководил Центральный Комитет СЕПГ. Вопрос заключался только в том, насколько надежен был разведаппарат КПГ в качестве инструмента получения информации, иными словами, проникали ли в него агенты западных спецслужб и, если да, то в какой мере.
Мне удалось получить возможность проверить это, когда я, просматривая документы об отношениях между партийной разведкой и западными спецслужбами, наткнулся на имя Меркурий — имя источника, который якобы поддерживал контакты с Федеральным ведомством по охране конституции в Кёльне и имел хорошие связи с боннской политической сценой. Все это звучало слишком уж хорошо, чтобы быть правдой. Когда один сотрудник нашего отдела разыскал этого человека в Шлезвиг-Гольштейне, тот проявил самую большую готовность поехать в Берлин, будто только и ждал такого приглашения.
Мы встретились с Меркурием на вилле на окраине Берлина. Это был худой, рослый мужчина лет тридцати. Его вполне можно было принять за электроинженера, за которого он себя выдавал.
Беседу вел Густав Шинда, и хотя мы были еще неопытными, почти любителями, но инстинктивно поступали правильно. Сначала мы позволили Меркурию подробно рассказать свою биографию. По его словам, в бытность студентом в Гамбурге он начал работать для партийной разведки КПГ и по ее поручению вступил в тесный контакт с праворадикальными организациями. Делал он это так целеустремленно, что в конце концов стал личным секретарем д-ра Фрица Дорлса, председателя неонацистской Социалистской имперской партии, и работал в его боннском бюро. Все это звучало очень логично, но по мере того, как я задавал собеседнику вопросы о людях, которых он якобы знал, мне бросились в глаза несуразности, а кое-где даже противоречия в его ответах в сравнении с тем, что содержалось в его письменных сообщениях. Мы попросили его прийти на следующий день. Коротко посовещавшись с Шиндой, я засел за изучение документов, и мои подозрения укрепились.
На следующий день мы продолжили беседу, распределив роли. Шинда разговаривал в жестком тоне, я же припирал Меркурия к стене с фактами в руках. В конце концов он признался, что работал на английскую разведку. Так развеялась мечта о суперисточнике. Некоторое время мы носились с идеей перевербовать Меркурия и таким образом внедриться в английскую разведку, но и этот план потерпел крушение после того, как мы во время третьего разговора выжали из него, что он еще студентом по заданию МИ-5 искал контакт с коммунистической партийной разведкой.
При таких обстоятельствах для нас благоразумнее всего было не иметь с Меркурием больше никаких контактов. Да и без того дальнейшее расследование дела не входило в нашу компетенцию. Случилось так, что мое первое дело попало в руки Эриху Мильке, тогдашнему статс-секретарю министерства государственной безопасности. Для него наша служба с первого дня ее существования была бельмом на глазу, и он наблюдал за ней с недоверием. А то обстоятельство, что между ним и Шиндой еще с гражданской войны в Испании, в которой они оба участвовали, существовала открытая неприязнь, отнюдь не способствовало формированию гармоничных отношений между двумя ведомствами. Мильке с ходу оценил разоблачение Меркурия как “чепуху”, но ему пришлось прислушаться к доводам собственных сотрудников, когда наш несостоявшийся агент попал в следственную тюрьму, признал себя виновным и был осужден на девять лет.
Дело Меркурия было моим первым испытанием в качестве разведчика, из которого я вынес урок: в разведке никогда нельзя забывать о логике и позволять вводить себя в заблуждение, принимая желаемое за действительное.
