— Все это было изготовлено в моих мастерских, — вздохнул Пуаре. — И все зря. Эта выставка — великолепный провал, а я так на нее надеялся! Только и приходят, что орды консьержек да привлеченные светом и шумом зеваки. Настоящие торжества не получились — все нужные люди уже разъехались по загородным домам. Или на Ривьеру. Остались только те, кто занимается модой, — я их слишком хорошо знаю, — а также нувориши, разоренные на девять десятых, иначе говоря, новые бедные!

— Но какой-то праздник все-таки предвидится — например, ночью на Сене…

— Шум, гам и тра-ля-ля! Те, кто его организует, ничего в этом не понимают. Представьте себе! Перед павильоном Нового Разума они оторопели и потребовали, чтобы Корбюзье прикрыл его изгородью, причем за свой счет! Францией управляют старики, которым нужны сельскохозяйственные выставки с бордо, гусиной печенкой и молочными коровами! Страна настолько от них зависит, что молодежь не может занять то место, которое ей обязаны…

Стив его едва слушал, думая, как перевести разговор на прошлое — на Файю, Лиану, Стеллио.

Тем временем в салон заглянули две модницы в коротких платьях. Кутюрье сразу вскочил:

— Что вам здесь нужно, милые дамы в странных одеяниях?

Они расхохотались:

— Это не наша вина, месье Пуаре, что ваши платья закручиваются в веретено, как только мы садимся за руль!

— Значит, вам надо нанять шоферов! Или ходить пешком! Во всяком случае, вам нет никакого оправдания, что вы выряжаетесь, как телеграфистки! Вон отсюда — никакого уродства в этих стенах!

Как только они исчезли, Пуаре упал на диван:

— Давние клиентки. Все одно и то же, месье, в искусстве кухни или одежды: нельзя отдавать моду в руки женщин. Вы видели этих! Они одеваются у Шанель. Аферистка!

— Но если их одежда…

— В таком случае пусть сидят на месте! У них новая мания: движение! Эмансипация, как теперь говорят! Они гораздо лучше выглядят неподвижными! Женщины до войны…

Стив хотел ответить, но Пуаре снова его перебил:

— Пойдемте на воздух. Если бы вы знали, как она их завлекает, эта Шанель. Она раздает им кокаин, и после они всем рассказывают, что ее платья — лучшие в мире! — И стал напевать:

Коко Шанель, кокотка,

продает кокаин всем шельмам в кокосовом орехе…

— Вы шутите! — оборвал его Стив.

Но Пуаре уже начал другую прибаутку:

У моей богатой подружки Мари нет ни мужа, ни друга

Вы знаете ее жизнь: ее отец умер моряком в Мармаре

ее мать — жена магараджи из Камарани.

Ее крестный отец — в Марэн,

а крестная мать — в Пави.

Не завидуйте Мари!

Случайно, когда кутюрье решил перевести дух, Стиву удалось вставить:

— Этот гобелен там внизу, в салоне… Замечательный…

— О да! Великолепный! Вы один из первых, кто это заметил. Обычно на него не обращают внимания. Однако через десять лет я смогу его продать на вес золота. Дюфи ^[77], сотканный по моему заказу в доме Бланшини…

Но Стив успел перебить:

— Не было ли у вас когда-то маклера по тканям по имени Стеллио?

— Стеллио? Не помню.

Стив настаивал:

— Стеллио Брунини.

— А! Брунини! Порядочный негодяй! Он меня предал.

— Предал?

— Надеюсь, вы не из его друзей? — побагровел Пуаре.

— Нет… Просто я познакомился перед войной с одним его другом — танцором из «Русского балета».

Неожиданно Пуаре мило улыбнулся:

— А, мой дорогой, вот почему вы любите все красивое! Люди вашего сорта всегда ко мне хорошо относились. В мире всему должно найтись место, не правда ли?

И уже снисходительно он продолжил:

— А этот Брунини… Он ушел от меня два или три года назад — я плохо помню даты. Знаете, я его не любил. Он был всегда молчалив, а я предпочитаю веселых людей. В остальном, как и все не верные мне люди, он немногого достиг. Говорили, что он работает в доме Сегель, там, где делают манекенов, чтобы демонстрировать на них платья. Кажется, он довольно быстро их покинул. Восковые манекены! Платья можно показывать лишь на женских телах, месье. Чтобы запели мои шелка, нужно их тепло, только женская кожа может оживить ткань… Женщина, платье — аура любви и чувственности! Изгиб бедра, грудь, вздымающаяся под кисеей… Но с этим покончено, с хорошими временами — мне об этом сказали банкиры. Покончено и с фантазией.

— Брунини тоже любил фантазировать. Почему же он не остался у вас?

Пуаре опять помрачнел:

— Это верно. Он разбирался во всех тканях лучше, чем я, в сто раз лучше. Эти итальянцы! Он знал все: секреты клиентов, маленькие тайны дам, их любовников, записочки, которые они прятали у себя под муфтами рядом с платком и мятной водой. Сам не знаю, как я позволил ему уйти. У меня, должно быть, голова была занята другими вещами — скорее всего, праздником Нуворишей, где на столы приглашенных лился дождь из монет. Я все делал…

На горизонте собирались грозовые тучи, и павильоны на выставке осветились один за одним, потом пришел черед фонтанов и набережных Сены.

Пуаре продолжал свои рассуждения, возвышаясь на палубе, как капитан перед кораблекрушением, и его нельзя, было остановить:

— …Да, я всем занимался. Духи, созданные из экзотических листьев, бары в апартаментах, инкрустированные ванны. Еще до войны я сделал платье, освещенное изнутри электрическими лампочками. Я даже заставил женщин носить парчу, позаимствованную со стен соборов… А теперь мне говорят: «Хватит, Пуаре, перестаньте витать в облаках, ваши духи из листьев, ваши женщины в шароварах, в юбках-штанах — это сумасшествие; придумайте лучше хорошую пасту для бритья в тюбиках!» И прибавляют: «Месье Пуаре, научитесь считать!» Считать! В Доме моды все должно дышать свободой, это чувственная, полная неги жизнь… Даже мои счета выглядели красиво…

Он вытер лоб.

— Во всяком случае, я освободился от моей плохой советчицы — китайской статуи, которой молился каждый день. Я считал ее своим талисманом, а она принесла мне несчастье. Кстати, в тот же день, как я ее продал в музей в Нью-Йорке, ваша страна, месье, вступила в войну.

Он изменился в лице, взгляд стал лукавым.

— Но у меня остались маскарадные костюмы: мандарин, король негров, Навуходоносор. Есть и новые идеи: Муссолини, например. Это шокирует наших светских дам!

Он внезапно церемонно попрощался со Стивом, указав ему на трап.

* * *

Стив был уязвлен замечанием Пуаре по поводу своего костюма и на следующий день решил запастись гардеробом строго по европейской моде. Едва увидев доллары, ему согласились изготовить выбранные им костюмы в течение двадцати четырех часов. В тот же день Стив встретил в «Ритце» одного испанца, который только что разорился в Монте-Карло и хотел как можно быстрее продать свою машину — голубую «Бугатти» в надежде отыграться в баккара в Довиле. Стив завершил дело следующим же утром и, убежденный, что теперь вполне представительно выглядит, позвонил Максу.

Ему ответил женский голос с легким акцентом, звонкий и уравновешенный.

— Вы Мэй, не так ли? — спросил он по-английски.

— Совершенно верно. А вы Стив? — И тут же добавила, будто спешила, более серьезным тоном: — Я бы хотела с вами встретиться. Макс болен. Нервы. Он в больнице для душевнобольных. Провал Картеля левых. И эта старая история с женщиной. Нам надо поговорить.

Стив не смог вымолвить ни слова, пораженный такой откровенностью незнакомого человека.

Энергичный голос продолжал:

— Он мне много говорил о вас, и я уверена, что вы сможете помочь. Такая странная история… Врач сказал, что Макс выпутается из нее только при условии…

Она замолчала. Стив понял: она сомневается, стоит ли ему все рассказывать.