Пошел дождь. Вечер опускался на город. Стекла отражали последние лучи солнца, и Стиву внезапно показалось, что весь город — от фасадов зданий до витрин парфюмерии, от выставленных за стеклом ювелирных украшений до торговцев безделушками на улице — окрасился цветами новизны.
Он миновал Оперу и быстро дошел до «Ритца». И когда переступал порог отеля, у него возникло сомнение, действительно ли он так уж хочет ехать на Ривьеру. Правда, через несколько часов, когда ему доставили багаж, он не стал его распаковывать. Чтобы отдалить момент окончательного решения, Стив начал читать французские журналы. Потому что уже давно не получал новостей о Лили Шарми.
Но пресса его разочаровала. От «Мон Синэ» до «Комедии», от «Фемины» до «Синэ-Мируар» — все хранили молчание о Лили. Но Париж не переставал развлекаться. Журналисты восхваляли современных героев, а вкупе с ними Жанну д’Арк, святую Терезу, Эйнштейна, Бергсона. Объявлялось об открытии необычной Выставки декоративного и индустриального искусства, рекламировались мебель из драгоценных пород дерева, ювелирные изделия, ценные меха и новые духи, названные как модные романсы или на восточный лад — «Шалимар», «Любовь-Любовь». Увидев некрологи, Стив не мог сдержать порывы ностальгической грусти: Форе, ушедший в прошлом году, Бакст, художник «Русского балета».
Последний раз заглянув в «Мон Синэ», Стив собирался уже отложить журнал, как его внимание привлекла рубрика мелким шрифтом на второй странице. Это было что-то вроде почты читателей, где под странными псевдонимами — Мими Блондинка, Цветок Синэ № 2, Клошетта Любовная, Ее-Рот-Для-Поцелуев, Джим Настик, Андрези, Альмерио — верные абоненты задавали самые разные вопросы о жизни звезд, на которые очень добросовестно отвечал репортер Сильвио Пелликуло. Его спрашивали, в каких фильмах играла Мизидора, почему она больше не снимается, кто был партнером Делии в «Султанше любви», дату рождения Родольфо Валентино, адрес Чарльза Ванеля, адрес одного продюсера в Константинополе. Предлагали сценарии, просили о встрече. Ответы Пелликуло были иногда загадочны: «1) 2) нет. 3) однажды». Или: «Немного позже, чтобы вы поняли, чего я хочу». «Решено». «Невозможно», «Сделано». «Я соглашаюсь с большим удовольствием, но, что касается женщин, не знаю».
Поскольку вопрос читателя не фигурировал в журнале, трудно было угадать за этими лаконичными формулами, что именно имел в виду Пелликуло. Но его осведомленность о жизни артистов была потрясающей.
Стив подумал немного, наблюдая в окно за голубями на Вандомской площади. Написать ему, а почему бы и нет? Но какой выбрать псевдоним? Его вилла в Лонг-Айленде — Валь Парадиз.Он взял перо и за несколько минут составил следующую записку по адресу Сильвио Пелликуло — «Мон Синэ», 3, улица де Рокруа, Париж, десятый округ:
«Уважаемый месье,
не будете ли вы так любезны сообщить мне новости об одной бывшей танцовщице Файе, которая выступала перед войной в балете „Минарет“? В прошлом году она начала блестящую карьеру кинозвезды под именем Лили Шарми, но последнее время о ней нет никаких известий.
Валь Парадиз».
* * *
Поспешно бросив послание в почтовый ящик, Стив вышел прогуляться. Переходя через площадь Конкорд, он заметил группу людей, которые собирались перед массивной дверью. Это была рекламируемая Выставка декоративного и индустриального искусства. Охваченный любопытством, он тоже купил билет.
В первой экспозиции, размещенной в Гран Пале, дома высшей моды были представлены безумно дорогими нарядами. Несмотря на инфляцию, дома моды только множились: Молине, Пату, Роша, Жоржетта, Николь Груль, Мадлена Вионнэ, Мэгги Руфф, наконец, Шанель,чье имя он видел этим утром в рекламе: ее расхваливали в «Вог». Были выставлены даже платья в духе кубизма художницы Сони Делонэ. На верхнем этаже в восьмиугольной комнате показывали самые модные французские духи. Но, как и всегда, их смешанные ароматы вызвали у Стива резкий приступ тошноты, и он вышел на улицу, чтобы продолжить прогулку по выставке. Оригинальная архитектура павильонов поразила его своими геометричными линиями и фризами с морскими коньками, розами и ланями.
Кричащая роскошь царила повсюду. В павильонах стояла мебель только из редких пород деревьев: вытесанные в геометрические формы наросты сандала, туя, клен, брахистегия, орех. Кресла были обтянуты кожей акулы, крокодила и тропических змей. Самые твердые камни — малахит и ляпис-лазурь — часто соединялись в инкрустациях с хрупкостью бледной живописи на светлом фоне. Эта пышная утонченность граничила с извращенностью — даже веера, разложенные на трельяже, переплеты, мундштуки — все свидетельствовало об умирающей роскоши. В стиле холлов с угловыми диванами чувствовалось желание сохранить видимую строгость линий — металл, литое или прессованное стекло, гладкая поверхность, — но украсить ее при этом самыми резкими сочетаниями цветов: ярко-синим в соединении с темно-коричневым, фиолетовым с оранжевым, цветом хины, перемешанным с тропическими зелеными и лимонно-желтыми на очень нежных розах янтарного цвета.
Устав от впечатлений, Стив, постояв перед призмой павильона Бриллиантов, повернул в сторону площади Конкорд. Он уже подходил к мосту Александра III, когда заметил на причале три яхты, разукрашенные в стиле кубистов. На центральной возвышался человек в белом, поражавший своей тучностью. Заинтересовавшись, Стив спустился на набережную, но, взойдя на борт яхты, остановился, смущенный своим порывом.
— Не беспокойтесь, — сказал мужчина, увидев его. — Эти яхты — часть экспозиции. А вы, месье, американец, судя по тому, как одеты.
Стив смущенно оглядел свои брюки для гольфа и жаккардовые носки.
— Американцам не присуще чувство вкуса, — продолжал мужчина. — Ваши женщины не умеют одеваться. Увы, скоро мы сможем то же самое сказать о француженках…
Стив решил представиться:
— Стив О’Нил, из Филадельфии.
— Вы превосходно говорите по-французски. Это оправдывает ваше одеяние, лишенное изящества. А я Поль Пуаре. — И он подал ему руку.
Стив оцепенел. Пуаре! Перед ним стоял человек, одевавший Файю, окутывавший ее тело драгоценными тканями, такими, какие теперь уже и не встретить. Когда он, Стив, видел эти платья, у него не было другого желания, кроме как скинуть их; «скомкать» — говорила она с очаровательной гримасой укора.
Кутюрье не заметил его волнения.
— Меня также называют Пуаре Великолепным. Я таким и останусь, даже когда разорюсь. Поскольку мое падение будет таким же эффектным.
— Но ваша яхта очаровательна и оригинальна.
— Неужели? Вы первый, кто мне сказал об этом. Вы иностранец и поэтому говорите иначе, чем все эти гадюки, которые меня окружают. Следуйте за мной, месье.
И он повел Стива внутрь яхты.
— Это судно называется «Орг а ны». Два других соответственно «Наслаждения» и «Страсти». Знаете почему?
От Пуаре тяжело пахло духами, и под низкими потолками яхты Стив начал задыхаться.
— Нет, — пробормотал он.
— Вот видите, месье, вы говорите на нашем языке, а не знаете! Орг аны, наслажденияи страсти —три французских слова, которые свой мужской род в единственном числе заменяют на женский во множественном!
В Пуаре удивляло странное сочетание громады и утонченности. На первый взгляд он, со своим гигантским животом, выпиравшим из белого костюма, в гетрах, съезжавших с его слоновьих ног, мог бы сойти за карикатуру на нувориша. Но его манера говорить, его старомодная вежливость, его жесты, тщательные и осторожные, выдавали эстета. Ему давно перевалило за пятьдесят, и в то же время он кипел энергией. Он приподнял густые брови, посмотрел на Стива выпученными глазами и указал на пуф в салоне:
— Присядьте на минутку.
Стив подчинился. Невидимые снизу, расположенные под карнизом электрические лампочки мягко освещали салон, и забывалось, что ты находишься внутри судна. В обстановке, так же как и в самом Пуаре, удивительным образом смешивались старое и новое. На шоколадном ковре он поставил мебель, сваренную из стальных труб, но дополненную восточными диванами. Здесь были и подушки с золотыми кистями, и геометрическая люстра со стеклянными шариками, и перламутровые цветы в кубистских вазах.
