— А пожалуй, католики исповедь не зря придумали, — сказал он. — Как ни странно, мне стало легче. Наконец я с кем-то поделился.

Картина постепенно вырисовывалась.

Молодой соцработник в начале карьеры, первое порученное ему дело. Двадцатипятилетний парень по имени Боб Миллз, который ни сном ни духом не ведал тогда, что восхождение к вершинам социальной сферы изменит его имя на более официальное Роберт. Довольно ясное, но и очень грустное дело для начала трудовой деятельности. Одинокий, несчастный ребенок, несколько месяцев назад потерявший родителей, девочка ангельского вида по имени Ребекка Сандерсон, которой отчаянно была нужна приемная семья.

Подробный, с четкими рекомендациями отчет психолога ложится на стол Боба Миллза в исключительно неблагоприятный момент: он только что узнал, что некая супружеская пара пожелала удочерить Ребекку, — те самые супруги, что уже почти два года подыскивали ребенка. Они так мило, с сожалением отвергали всех предыдущих кандидатов на усыновление: дети были слишком маленькими или уже слишком большими, слишком шумными, слишком вялыми, слишком агрессивными. Крайне придирчивыми и требовательными оказались эти супруги, но идеальными в качестве приемной семьи — любящие и преданные друг другу, известные всей округе, и денег более чем достаточно, чтобы обеспечить ребенка всем необходимым. Не станете вы глубоко копать, будучи заваленным работой молодым человеком, изо всех сил старающимся удержаться на плаву в бурном море бюрократии и офисных интриг. К чему лезть из кожи вон, если достаточно одной встречи с Фишерами, чтобы понять: они удовлетворяют всем требованиям…

Отчет психолога постепенно исчез под новыми, более важными бумагами, а тем временем колеса механизма удочерения начали вращаться. Супруги Фишер боготворили Ребекку. Она была именно тем ребенком, которого они так долго искали. Они могли предложить ей великолепный дом. А значит, абсолютно ни к чему следовать указаниям некого доктора Эдварда Лейтона: если девочка будет окружена заботой, а это не вызывает сомнений, то рекомендованные им меры не актуальны. Ее поведение нормализуется, когда необходимые процедуры будут закончены, необходимые формы заполнены и ее вещички собраны в единственный чемоданчик. Превратившись в Ребекку Фишер, девочка придет в себя. С ней все будет в порядке.

Вопрос решен. Умываем руки. Кто следующий?

Только, само собой, этим дело не закончилось. После памятных событий 1969 года все снова извлекли на свет, правда, за закрытыми дверями: правила, которые обошли, сведения об усыновителях, которые никто и не подумал проверить, отчет психолога, который напрочь проигнорировали. Возможно, из-за боязни скандала чиновники поспешили все это скрыть. И вдруг до меня дошло, почему я так быстро пробилась к Роберту Миллзу: наверняка образ Ребекки преследовал его всю жизнь, как и свекра Мелани, — разве что по иным, более прозаическим причинам. Ребекка стала для него пресловутым скелетом в шкафу. Провальное первое дело привело к страшному исходу.

Отойдя от телефона, я принялась бесцельно бродить по дому. Осенившее меня откровение, подобное грому средь ясного неба, вызвало головокружение. Правда о Рите и Деннисе Фишер постоянно и настойчиво пробивалась ко мне со всех сторон — иногда лобовым штурмом, иногда из засады, устроенной в самом неожиданном месте. А иногда эта правда бесшумно возникала за спиной и, похлопывая по плечу, шептала: «Картина целиком и полностью изменилась, теперь ничего и не узнать». Ни одно из моих прежних предположений не уцелело, иные рассыпались в прах, другие чудовищно исказились. До сих пор я будто блуждала в густом тумане — и вдруг стала различать какие-то лица; они были всегда, но увидеть их я смогла только сейчас.

Непредсказуемая, одинокая, до ужаса эгоистичная Рита — женщина, которой ни в коем случае нельзя было поручать опеку над такой травмированной девочкой, но которой все-таки позволили стать приемной матерью, приняв во внимание только внешние показатели, не потрудившись заглянуть вглубь. Возьмем хорошенькую девочку, белокурую, как моя мать. Рита пыталась изменить себя и свое прошлое, видя в Ребекке эдакий эквивалент прозака. Да и Деннис, должно быть, видел в малышке средство для достижения своей цели, полагая, что с ее помощью удастся утихомирить буйную, опасную для его репутации жену, остановить ее пьянство, прекратить семейные сцены и отвлечь от любовных похождений. Он вручил Рите ребенка с такой же легкостью, с какой однажды протянул юному садовнику второпях выписанный чек.

Они наверняка поняли свою ошибку, едва Ребекка появилась в их доме. Девочка не оправдала ни одной из возлагаемых на нее надежд, но было уже слишком поздно давать делу обратный ход. Ужасная ошибка, причиной которой была неуравновешенность Риты и безразличие Денниса, стала постоянным фактором в жизни. Нежеланный ребенок в тоскливом доме, ребенок, который не должен был даже и переступать его порога.

Я будто увидела собственное детство, только причудливо искаженное: моя добрая, вечно занятая мама, исполненный благих намерений отчим были как бы зеркальным отражением этой беспокойной и причиняющей беспокойство другим супружеской пары Фишер, а я сама была зеркальным отражением Ребекки. Сопереживание смешивалось с жалостью; я была в ярости и вместе с тем беспомощна как ребенок. Ей было хуже, чем мне… Гораздо хуже.

Мне очень хотелось поделиться с кем-нибудь новыми мыслями и чувствами, но рядом никого не было: Лиз уехала на работу, а Карл, когда вернется, наверняка будет не расположен слушать новости о моих подвижках в сборе материалов. Я не представляла себе, как справлюсь вечером с этим своим желанием, но знала, что должна справиться. Час проходил за часом, и я старалась направить энергию бушующих внутри меня эмоций на что-то конкретное. Уже завтра я буду в Лондоне, меня ждет встреча с человеком, знавшим Ребекку лучше, чем кто-либо другой.

На следующее утро будильник вырвал меня из мрачного хаоса сновидений, и я была несказанно рада вернуться в реальность.

— Доброе утро! — Протянув руку, Карл заглушил пронзительный звон. — Я в душ.

По пути в ванную он отдернул шторы. Я еще некоторое время лежала, припоминая быстро пропадающие при солнечном свете образы из только что виденных снов: пьяная полунагая Рита Фишер в заброшенном доме на окраине; Эленор Корбетт на кухне Фишеров, подслушивающая с глупой ухмылкой на лице. Мои мысли настойчиво возвращались к поездке в Лондон и к тому, о чем я никак не могла рассказать Карлу. Он вышел из ванной и, по-моему, уже сто лет возился, собираясь на работу.

— Ну, все. Пока! — наконец объявил он, целуя меня. — До вечера. Удачного тебе дня.

Только услышав, как его машина отъехала, я встала с кровати и подошла к окну. Передо мной был пасторальный пейзаж с единственным движущимся предметом: черной машиной, которая становилась все меньше и меньше. Вот она въехала на холм и, преодолев вершину, пропала из поля зрения. В ту же секунду атмосфера вокруг меня изменилась — взамен напряжения появилось ощущение полной свободы. В мире не было никого, кроме меня, я могла идти куда угодно и делать что угодно.

Я встала под душ, быстро оделась и меньше чем через полчаса, заперев дом, уже ехала на Борнмутский вокзал. Оставив машину на ближайшей парковке, я поспешила в кассу. До отхода поезда оставалось двадцать минут, и, чтобы убить время, я зашла в маленькое унылое вокзальное кафе; чашка кофе, сигарета и головокружение от осознания того, что никто не знает, где я сейчас нахожусь…

Ступив на заполненную народом платформу лондонского вокзала Ватерлоо и глянув на часы, я быстрым шагом направилась к подземке. В колонии «Эшвелл Юнит» меня ждали через час, и спустя полчаса я уже поднималась на поверхность со станции «Бэлхем».

Мне несколько раз пришлось уточнять у прохожих дорогу, прежде чем я добралась до колонии. «Эшвелл Юнит» разместилась во внушительном викторианском здании из красного кирпича, расположенном на приличном расстоянии от оживленной улицы. Если бы не несколько машин на подъездной дорожке, его можно было принять за частный дом, и лишь когда я подошла ближе, в глаза бросилась ухоженная безликость учреждения. Указатель направил меня к боковому крылу здания, где раздвижные автоматические двери впускали посетителей внутрь.