Она едва заметно улыбнулась своим мыслям, а на лице появилось мечтательное, даже таинственное выражение. Какое-то мгновение она казалась совсем незнакомой и далекой.

Хантер испытующе посмотрел на нее.

— Мэгги? В чем дело?

Улыбка ее стала еще шире, а в глазах мелькнуло озорство.

— Да, мне трудно от тебя что-либо утаить.

— Я тебя слишком хорошо знаю. Говори! Что происходит?

— Ну ладно. Думаю, это будет правильно, если ты первым узнаешь… после Рейда, конечно. Мы тоже ждем…

Его брови поползли вверх.

— Ребенка? Ты серьезно? Ты и Рейд?

— Да. Ты рад за нас?

— Конечно, рад. Как ты можешь сомневаться?

Хантер поднял ее со стула и крепко обнял. Он, действительно, был счастлив за нее, но и несколько ошарашен, ведь Мэгги родила Ти много лет назад.

Мэгги — его младшая сестра, и всегда будет для него такой, несмотря на их годы.

— Бог мой, мы скоро сойдем с ума в окружении детишек. Сначала Гидеон и Тэсс, теперь ты и Рейд.

Мэгги счастливо улыбнулась.

— Я надеюсь, что ты однажды…

Он сразу помрачнел и отступил от нее.

— Не рассчитывай на это, Мэгс, этого никогда не будет.

Морщинка пролегла между бровей Мэгги.

— Никогда не говори «никогда», Хантер! Ты не можешь знать все наперед! Никто не знает, что будет дальше.

— Я знаю, чего не будет.

— Ты не должен считать, что Линетт разрушила всю твою жизнь, что все кончено для тебя, — тихо произнесла она.

Хантер перевел на сестру отчужденный взгляд.

— Линнет здесь ни при чем.

— Ну да! Она — главная причина!

Мэгги помолчала, перевела дыхание и, взглянув на брата, сказала:

— Иногда мне кажется, что я ненавижу ее за то, что она с тобой сделала.

Хантер хотел было возразить, сказать, что Линетт не лишила его способности любить, но слова застряли в горле. Это была неправда. Они оба хорошо это знали. Какой бы способностью любить ни обладал Хантер раньше, теперь все осталось в прошлом, в этом он был уверен. Уже несколько лет его сердце в груди было бесчувственным камнем.

— Я не хочу о ней вспоминать, — хрипло выдавил Хантер, отвернувшись от сестры. Мэгги с болью смотрела на него.

— Хорошо, — только и могла она ответить.

Дверь распахнулась. На крыльцо вышел Рейд Прескот. Мэгги улыбнулась, протягивая ему руку. Рейд выглядел красавцем, с тонкими чертами лица, с полными, чувственными губами. Волосы у него были русые и совершенно необыкновенные глаза, сине-зеленые с коричневым оттенком. Он так нежно улыбнулся жене, что одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он по уши влюблен в нее. Рейд присел рядом с Мэгги, поцеловал ей руку.

— Думаю, Мэгги уже сообщила тебе, — сказал он.

Хантер кивнул.

— Похоже, мы оба стали дядями. Даже странно: у меня вообще не было семьи, а теперь я окружен племянниками, племянницами и кузенами, как цветами.

— Я думаю, что если речь идет о некоторых из Тиррелов, то слово «цветы» не очень удачно, — сухо возразил Хантер.

— Хантер! Как ты можешь так говорить?

На крыльце появилась их мать. Она слышала последние слова Хантера и теперь сердито смотрела на сына.

— Тиррелы — самая лучшая семья во всей округе, — заявила Жо.

— Я знаю, мам, знаю. — Хантер поднял руки, будто защищаясь.

— Не ешь меня заживо.

— Тебе просто должно быть стыдно за такие слова.

Когда Жо Тиррел подошла. Рейд вскочил, чтобы уступить ей место, а сам пересел на перила. Хантер прислонился спиной к колонне и с насмешливой улыбкой наблюдал за матерью.

Жо, хоть и не урожденная Тиррел, всегда рьяно защищала честное имя семьи. Не задумываясь, она ставила на место любого, если тот хоть как-то позорил их семейство и всегда с одинаковой решимостью бросалась на защиту своих детей, племянников, внуков. Ее крыло защиты было таким большим, что могло укрыть всякого, кто был женат или замужем за ее родственниками.

Внешне мать представляла собой как бы копию уже состарившейся Мэгги. Те же вьющиеся густые, но с сединой, волосы, более туго уложенные в узел на затылке. Те же самые броские черты лица. Всю жизнь она трудилась, не покладая рук. После рождения четырех детей она растолстела, фигура ее расплылась. Но все еще Жо оставалась привлекательной, веселой женщиной, а лицо ее светилось любовью и жизнерадостностью.

— Прости, мам.

Жо кивнула, как бы принимая извинения, потом улыбнулась.

— Скажите, разве это не удивительно? — спросила она, взяв дочь за руку. — Рождение ребенка — это так хорошо, прекрасно и удивительно.

— Это всегда таинство, — произнес Рейд. — И не имеет значения, сколько раз ты уже был свидетелем этого.

— Ты прав, — кивнула Жо. — Я очень рада, что у меня появился еще один внук! Так мечтаю качать опять ребеночка на руках.

Она многозначительно посмотрела на Мэгги.

— И только Богу известно, сколько у меня будет еще внуков и внучек. Каждый раз это будто новое прибавление к нашей семье. А боль и утраты войны уйдут в прошлое.

— Мы должны помнить о Шелби, — совсем некстати сказал Хантер. Глаза матери потемнели, а он выругался про себя за то, что говорит, не думая.

— Да, — согласилась Жо, грустно улыбнувшись. — Шелби навсегда ушел от нас. Но у меня еще есть ты, Гидеон, Мэгги. Сейчас мои дети строят заново свои семьи, свои жизни. Осталась надежда, ведь верно?

Она взглянула на Хантера. Он понял, что мать имела в виду. Жо надеялась и на него. Он знал, что ей, как и Мэгги, было больно за его несложившуюся жизнь. Он улыбнулся матери, не желая причинять ей лишние страдания. Но был уверен, что как завтра утром вновь взойдет солнце, так в его жизни ничего не изменится. Если Гидеон, Тэсс и Мэгги обрели новую любовь, нашли свое счастье, то с Хантером Тиррелом этого не произойдет, с любовью он покончил навсегда.

Линетт Конвей тихо что-то сообщила своей падчерице, когда они расстилали скатерть на столе, и обе женщины улыбнулись. Они необычно смотрелись рядом за работой, расставляя посуду и кушанья, которые доставали из корзинки Линетт. Линетт, старшая из них двоих, была настоящей красавицей. Ее красота была живой, яркой, запоминающейся. Темные, густые и блестящие волосы мягко спадали на плечи, светло-голубые глаза были огромны. Можно было сказать, что все черты лица были безукориз-ненно правильны. За последние годы, после того как она вышла замуж за Бентона Конвоя, ее внешность слегка поблекла. Но ее все еще считали самой красивой женщиной в Пайн-Крике, а некоторые даже говорили, что не видели подобных красавиц во всем штате Арканзас.

Розмари, наоборот, никто бы не назвал красавицей. Она не была привлекательной, но иногда, как в данный момент, когда она улыбалась, была очень мила. Розмари относилась к числу тех женщин, которые всегда остаются в тени, не бросаются в глаза, поэтому ее никогда не приглашали на танцах. Она чаще всего старалась прошмыгнуть через задние дворы, желая остаться незамеченной. Это была маленькая, но не лишенная изящества женщина. Волосы ее были неброского русого цвета, гладко зачесанные назад и уложенные в тяжелый узел на затылке. Самыми привлекательными у нее были большие глаза, излучавшие тепло, светло-карие, их обрамляли густые прямые ресницы. Но, к сожалению, их скрывали сидящие на носу очки. Обычно Розмари носила некрасивые, мрачных тонов платья. Она не обращала внимания на попытки Линетт подобрать ей платье, подходящее по цвету к ее типу кожи или под цвет глаз. Розмари внимательно выслушивала советы мачехи, иногда даже восхищалась купленными для нее платьями, но рано или поздно эти наряды оказывались в самом дальнем углу гардероба, и она вновь одевалась в мышиные и какие-то выцветшие пастельные тона.

Линетт долгое время не могла понять, почему ее участие и старания спокойно игнорируются. Но потом она заметила, что как только Розмари наденет какое-нибудь нарядное платье, отец отпускает в ее адрес колкое замечание. После такого Розмари прячет новую одежду подальше в шкаф. Это бесило и раздражало Линетт, но никто, в том числе и она, не могли заставить Бентона не говорить или не делать что-либо, что ему нравилось. Поэтому, как ни пыталась Линетт убедить Розмари, что отличное светло-золотистое вечернее платье только придает ее коже теплый, персиковый оттенок, а вовсе не выделяет среди других девушек, ей так и не удалось ничего изменить.