Но, бросив команду по совету «Метро-Голдвин-Майер» и почти полностью полагаясь на своё пение, игру на рояле и бесценную индивидуальность, Джимми оказался неспособен сделать ни одного успешного фильма.
Предполагаю, что без остроумных гэгов ему не хватало разнообразия, которое требуется от звезды экранной комедии, длящейся от 75 до 90 минут. Но это верно и для Эда Винна и B.C. Кларка — двух величайших клоунов столетия, хотя они использовали гениальные гэги, — так что моя догадка относительно Дюранте может быть неправильной.
В любом случае, на мой взгляд, незачем было смешивать или сравнивать таланты Дюранте с моими. И всё же Джимми был бы хорош в кино, если бы ему позволили создавать комедийные моменты, а не играть персонаж всю дорогу. Однако он был очень хорош в единственном качественном фильме, который мы сделали вместе. Думаю, так получилось потому, что персонаж, им сыгранный, сильно смахивал на реального Джимми Дюранте. Фильм назывался «Забегаловка» (Speak Easily), основывался на сюжете Кларенса Баддингтона Келланда и был снят по разумному комедийному сценарию.
Со времени, как нас с Джимми объединили в команду, до меня доходили слухи, что мистер Майер планировал повысить его зарплату до моего уровня. Это не слишком беспокоило меня, хоть и не радовало. С моим перечнем успешных фильмов я чувствовал, что прочно обосновался на «Метро-Голдвин-Майер», и не мог представить, что кто-то хочет от меня избавиться. Если бы Джимми Дюранте смог заменить меня, то только благодаря превосходству своих способностей.
Подобно множеству людей, которых мир считает простыми и скромными, я был непоколебимо уверен в своём таланте и способности удержаться на месте, которое застолбил для себя.
Три фильма, сделанных с Дюранте, были: «Влюблённый водопроводчик», «Забегаловка» и «Что! Нет пива?» (What! No beer?) — в таком порядке.
Последний — стопроцентный провал — я делал сразу после развода с женой. Каждый вечер я старался запить все свои горести. Это был единственный способ уснуть. Но в один выходной я накачался таким огромным количеством виски, что совсем не мог спать.
В тот понедельник я пришёл на студию отупевшим от бессонницы и с трудом соображая, что делаю. Так или иначе, у меня возникла бредовая идея, что единственная вещь на свете, которая может меня пробудить, — это бутылка пива. Я пробовал кофе и всё, что мог придумать, но безрезультатно.
Конечно, вместо того чтобы разбудить, пиво усыпило меня. Я лёг вздремнуть на кушетке в студии, но так обессилел, что ассистент режиссёра, пришедший звать меня на съёмочную площадку, не смог меня поднять. Эдди Сэджвик, ставивший фильм, вызвал врачей, и они занялись мной, а потом отвезли домой.
В тот день не было съёмок. Первый раз за всю мою кинокарьеру я задержал производство и обошёлся студии в дневную оплату всех участников фильма.
Я, конечно, понимал, что мне ничего не будет из-за единственного прогула. У каждой звезды на студии случалось помногу таких нарушений, а я был единственной звездой «Метро-Голдвин-Майер», кто являлся на работу вовремя. В отличие от Гилберта, Гарбо и других, я никогда не проявлял своего темперамента, никогда не отказывался делать то, что от меня требовалось, включая наиболее рискованные трюки в моих фильмах.
С приходом звука стало необходимостью переделывать каждый фильм на испанском, французском и немецком языках, и я был единственной звездой «Метро-Голдвин-Майер», кто делал все три версии после завершения основной, и очень редко слышал о согласии других звёзд сделать больше одной версии.
Конечно, переделывание давалось мне легче, чем драматическим актёрам, которые произносят гораздо больше фраз в каждом фильме.
Эдди Сэджвик сказал однажды, что публика во всём мире знала, что я американец, и не ждала от меня чистого произношения. К тому же, будучи комиком, я мог говорить с ошибками, и люди могли считать, что так задумано ради смеха, тогда как романтический актёр с теми же ошибками покажется карикатурным.
Для переделок на иностранных языках разработали интересную технику — «идиотские карточки». На них иностранные слова записывались в английской транскрипции и выставлялись вне поля зрения камеры, чтобы актёр мог сверяться с ними во время съёмок.
Я никогда не любил «идиотские карточки» и предпочитал запомнить две-три простых фразы, пока снимались сцены без моего участия. Мне нравилось учиться раскатывать «р», говоря на испанском и французском, и осваивать гортанные звуки немецкого языка. Однажды мы делали немецкую версию сразу после французской, и эксперт по тевтонскому языку заявил: «Мне сказали, что вы американец. Если это правда, то почему вы говорите по-немецки с французским акцентом?»
Работая над всеми иноязычными версиями, я спас компании целое состояние, и, по-моему, это было дополнительной причиной того, что продюсеры смотрели сквозь пальцы на мою пивную ошибку, и кажется, так же думали большие боссы. Когда фильм был закончен, «Метро-Голдвин-Майер» послала меня на четыре дня к источникам Эрроухэд протрезветь в серных пещерах и выписала чек.
Я вернулся, прекрасно чувствуя себя физически, и сразу же получил новый шок. Пока я отсутствовал, Ларри Вейнгартен, не посоветовавшись со мной, купил кошмарный сценарий у режиссёра малобюджетных комедий и к тому же назначил этого человека режиссировать новый фильм. Я прочитал сценарий, который назывался «Тротуары Нью-Йорка» (The Sidewalks of New York), и сказал Ларри, что это невозможно. Сюжет требовал от меня справиться с бандой малолетних преступников. Я бы смог, но с чем мне действительно не справиться, говорил я, это с таким сюжетом.
Но мне не удалось убедить его, что он купил негодный товар. Я чувствовал это с такой силой, что перешагнул через него и просил Ирвинга Талберга помочь мне избавиться от задания.
Ирвинг обычно был на моей стороне, но в тот раз он сказал: «Ларри он нравится. Всем остальным на студии сюжет тоже понравился. Ты — единственный, кто против».
В конце концов я сдался как дурак и сказал себе: «Какого чёрта? Кто я, чтобы считать, что я прав, а все остальные неправы? Ведь с женитьбой-то я ошибся». Такими были мои доводы, и в том, что произошло, я в основном виню себя. Результат мог быть другим, если бы я доверял собственному суждению и не позволял им давать мне неподходящие роли.
Я даже не могу утверждать, что не понимал ошибочности этих ролей. Я знал это, когда их делал. Но так или иначе, «Тротуары Нью-Йорка» были закончены и смонтированы. На предварительном показе они не вызвали ни смешка, в чём обвинили меня. Я не слишком жалуюсь: по-моему, звезда зарабатывает репутацию, появляясь в хороших фильмах; следовательно, будет только справедливо, если её обвинят во всех недостатках плохих фильмов, включая те, в которые она была затянута обманом и силой.
Потребность в выпивке постоянно возрастала, пока я не начал употреблять больше бутылки виски в день. Напиваться на ночь, чтобы уснуть, вошло в привычку, и все мои выходные становились пропащими.
Такая уж была моя несчастная судьба, что в это же время я ввязался в смехотворный спор с Луисом Б. Майером.
Незадолго до предварительного показа кошмарных «Тротуаров Нью-Йорка» я был приглашён на роль талисмана для футбольной команды «Сент-Мэри» (одной из лучших в стране) на главную игру сезона с UCLA Bruin! («Лос-анджелесские медведи»). Приглашение означало, что я могу сидеть на скамье вместе с игроками. Я разволновался, как ребёнок, и обещал прийти, что бы ни случилось: потоп или конец света.
Мне стоило добавить: «даже если у Луиса Б. Майера будут на меня другие планы». Я попал бы в точку. Несколько лет мистер Майер доставлял себе удовольствие, устраивая днём по субботам совершенно безвредное, но раздражающее надувательство, ссылаясь на необходимость связей с общественностью. Ему нравилось заставлять своих звёзд (а мистер Майер считал нас не кем-нибудь, а именно своимизвёздами) разыгрывать фальшивые сцены из фильмов перед небольшими группами заезжих посетителей. Это могла быть команда организаторов культурного досуга из Де Мойн, съезд торговцев пивом из Линкольна (Небраска), веселящиеся школьные учителя или члены профсоюзов.
