Много раз в последнее время Ван пытался добиться разрешения отца на расширение бизнеса, но старик реагировал с характерным упрямством.

— Это хороший семейный бизнес, — говорил он. — Укрупнив его, мы можем не совладать с делом. Я знаю всех, кто на меня работает. На моих глазах растут их дети.

— Но нам нужно расширяться, — спорил Ван. — Времена меняются, и нам надо меняться вместе с ними. Скоро не нужно будет больших помещений, потребуется меньше рабочих. Если мы не модернизируем, не механизируем процесс производства, мы прогорим.

— Я не допущу этих новомодных штучек! Наш девиз — качество!

— Качество не требует таких жертв.

— Я управляю этой фабрикой по-своему уже тридцать лет. И мы преуспеваем в таких условиях. Вот и слава Богу.

— Понимаешь, нам нужна новая линия. — Ван сменил тактику. — Если потребность в рабочих башмаках отпадет — нам конец.

— Тю! Рабочим всегда будут нужны грубые башмаки!

— Да не всегда! — Ван начинал терять терпение. — Ты ведешь себя как динозавр. Разве не видно, что времена меняются? Мужчинам не нужно проходить мили от дома до работы и обратно, им даже не нужно ездить на заводских грузовиках. Они водят свои собственные автомобили. А на заводах всю тяжелую работу выполняют машины. Еще через двадцать лет люди будут больше интересоваться одеждой для отдыха, чем для работы. Мы должны быть готовы к этому.

— Кендрики известны своей рабочей обувью. И они будут ее делать.

Он уперся и не сдавался, несмотря на горячность Вана и вескость его доводов.

Поскольку все попытки что-то изменить разбивались о стену установленных отцом стандартов, Ван решил организовать свое собственное дело, но у него не было даже начального капитала. Так что без поддержки отца нечего было и думать о своем бизнесе. К тому же он не знал, что еще может стать для него предметом производства, кроме грубых башмаков, ведь он имел дело только с ними.

«Нет, другого выхода нет, — решил Ван, — нужно проявить упорство и вновь и вновь пытаться изменить мнение отца». Если это не получится, остается только ждать дня, когда контроль над фабрикой перейдет к нему в руки. Тогда-то он сможет воплотить свои идеи в жизнь.

Для мужчины с таким темпераментом, как у Вана, ожидание было отнюдь не легким делом. Старику было за шестьдесят, но он совсем не собирался сдавать. Он, как прежде, поднимался с рассветом и в дождь, и в солнце, топал две с половиной мили до фабрики, как делал это на протяжении последних тридцати лет. Так же отдавал тысячи распоряжений, выполнение которых свалилось на плечи Вана, хоть он и звался управляющим фабрикой.

Усевшись за стол, Ван достал сигареты и закурил. Потом он просмотрел заявления о приеме на работу. Двое мужчин и женщина, или даже девушка-студентка. Это не совсем то, что нужно. Будь его воля, он бы даже не рассматривал такие заявления, но отец велел встречаться со всяким, кто просит о работе. «Они в беде, нуждаются в работе, я, по крайней мере, даю им возможность высказаться», — говорил он. Будто, думал Ван, им легче становится после отказа.

Ван глянул на часы. Первый посетитель должен приехать через полчаса. У него было время, чтобы разобраться с корреспонденцией. Он позвонил секретарю:

— Зайдите, пожалуйста, Джейн, я должен кое-что надиктовать.

Листочки с заявлением о приеме на работу он отодвинул подальше, на край стола.

Дина приехала на собеседование за десять минут до назначенного времени. Пунктуальность была ее отличительной чертой, привитой ей с детства.

Присев в узком проходе перед приемной, сложив руки в хлопковых черных перчатках на колени (внешне — само спокойствие) она, однако, чувствовала себя абсолютно больной.

Через окно она могла видеть машинистку, неотрывно что-то печатающую, и тяжелую дверь, окрашенную в темно-коричневый цвет. Из-за двери доносился давящий монотонный гул машин. Ей не понравилось то, что она успела увидеть на фабрике: все темное, старое, совсем не таким она представляла себе будущее место работы, но был ли у нее выбор? Ей нужна была как раз такая работа, и, если она ее получит, у нее будет много преимуществ в этой суровой жизни. Зарплата не особенно высокая, конечно, но все же даст возможность ей продержаться до появления ребенка. А сидеть за станком все-таки легче, чем стоять за прилавком или бегать между столиками в кафе. К тому же она умела хорошо шить и имела некоторое представление о том, чем отличается шитье ботинок от шитья белья.

Дверь в приемную открылась: вышел худой мужчина, одетый в спортивную куртку из дешевого твида и широкие короткие брюки. Дина в ожидании взглянула на него, но он прошел мимо, даже не обратив на нее внимания. Еще один ищущий работу? Дина почувствовала, как заныло сердце. Может быть, Кендрикам нужен только мужчина?

Текли минуты. Дина взглянула на секретаря, но та продолжала безжалостно стучать по клавишам в маленькой комнатке, кажется, совсем забыв о посетительнице. Дверь снова открылась, и вышел другой мужчина, очень высокий, с темными вьющимися волосами и настолько темными синими глазами, что они казались черными. На нем была белоснежная рубашка, галстук в сине-серую полоску и темно-серые брюки, добротные и дорогие. Золотые запонки блестели на его запястьях. Он излучал уверенность и силу.

Дина поднялась ему навстречу, разглаживая складки на юбке, которая уже стала узковата ей.

— Мисс Маршалл? голос очень гармонировал с внешним обликом — низкий, с легким западным акцентом.

Дина кивнула. Глаза цвета морской синевы оценивающе оглядели ее. Дине показалось, что они видят ее насквозь, открывая все ее самые сокровенные секреты. Она почувствовала, как щеки заливаются краской.

— Меня зовут Ван Кендрик. — Его глаза остановились на ее лице, он дружелюбно улыбнулся своими довольно чувственными губами. Извините, что заставил вас ждать. Думаю, будет удобнее пройти в кабинет?

— Я не совсем понимаю, почему вы хотите работать у нас, мисс Маршалл, — говорил Ван Кендрик. — Строчить башмаки — это не совсем подходящее занятие для человека с вашими навыками.

Дина, замерев, уставилась на светильник. Она не ожидала такого вопроса и не знала, что ответить.

— Я не могу остаться в колледже. Недавно я потеряла маму.

— Понимаю. — Он посмотрел на нее и, несмотря на ее самообладание, увидел, как уязвлена ее душа. Это было его первым впечатлением о ней.

Ее ранило что-то или кто-то, ее угнетала какая-то вина, она не знала, как жить дальше. Она была очень молода и… очень привлекательна. Хоть Ван и был холостяком, он успел познать многих женщин. Они флиртовали с ним, покоренные его прекрасной внешностью и его деньгами. Но никто из них, как бы привлекательны и общительны они ни были, не производил на него такого впечатления, как она. Он смотрел на нее и чувствовал желание сделать ей что-нибудь хорошее, чтобы вызвать у нее милую, смущенную улыбку. Но как только это чувство возникло, он тот час же отогнал его, принимая за глупую сентиментальность, которой нет места в бизнесе.

— Я не совсем уверен, что у нас подходящая для вас работа, — сказал он. — Это тяжелый и монотонный труд. Честно говоря, мне кажется, очень-очень скоро вам здесь надоест, а мне придется искать нового человека на ваше место.

— Я не подведу вас. Мне действительно нужна работа.

Она опустила голову, сидя напротив и комкая свои перчатки в ладонях.

Он пристально смотрел на нее.

— Я уверен, что есть что-нибудь более подходящее для ваших способностей. Чему именно вы обучаетесь?

— Я модельер. Особенно я интересуюсь обувью.

Вана охватил восторг, но он постарался подавить его.

— Я бы не назвал то, что мы производим, обувью в том смысле, который вы вкладываете в это слово. Над нашими башмаками не трудились дизайнеры.

— Но они ведь из кожи, не так ли? Я люблю работать с натуральными материалами. Я делала проект по обуви и разным аксессуарам к ней. О, я знаю, что вы подразумеваете, говоря о своих башмаках. Они, конечно, не очень интересны… — Она запнулась, закусив губу, анализируя, не сказала ли лишнего, потом продолжала: — Но я думаю, что здесь изучу техническую сторону дела… и, может быть, когда-нибудь в будущем… — Опять она запнулась, смущенная, понимая, что он догадался, что она не собирается оставаться у Кендриков надолго и «копить на золотые часы».