В такие вот гиблые погодки она еще никогда не подводила Гродзенчука.

Вечером, на жеребьевке, ему повезло.

Чуть не до слез смущенная общим вниманием десятилетняя девочка с огромным алым бантом на голове вытаскивала из глубокой медной чаши маленькие деревянные бочонки от лото. Гродзенчуку она вытащила тридцать восьмой номер. Вот это удача! Идти одним из первых тяжело. Лыжня еще свежая, неукатанная. То ли дело бежать тридцать восьмым! Все тридцать семь впереди идущих утрамбуют и «вылижут» для тебя лыжню, натрут ее, как паркет.

Но главное не в этом. Девочка вытащила ленинградцу тридцать четвертый номер. А Демидову и Блюмкину — двадцать седьмой и тридцатый. Значит, все они пойдут впереди. Это на руку Гродзенчуку. Его приятель, молчаливый, очень исполнительный паренек, Костя, встретит его в условленных местах на дистанции и сообщит, с какой скоростью идут и Демидов, и Блюмкин, и Вишняк. Впрочем, о Демидове и Блюмкине Гродзенчук не тревожился. Надо следить за ленинградцем, только за ленинградцем.

И тут у Гродзенчука внезапно возник план завтрашнего бега. План хитрый и точный.

Чемпион идет перед ним. Значит, можно равняться по Вишняку. Надо первые двадцать пять километров идти, как ленинградец: не давать ему уходить и самому не лезть вперед, не зарываться. В конце концов, Вишняк гораздо опытнее и лучше знает, как идти «тридцатку», да еще по такому снегу. У чемпиона за плечами многие ответственные встречи — одни только четыре первенства СССР чего стоят?!

«Что ж, используем опыт ленинградца! — решил Гродзенчук. — Пусть он строит бег, а я буду во всем следовать ему. Так дойду до двадцать пятого километра. А уж тут дам длинный финиш. Выложу всего себя, без остатка, и обязательно обойду Вишняка!».

Гродзенчук сдвинул брови, усмехнулся.

«Конечно! Вишняк-то уже староват. Тридцать шесть стукнуло. Силенок для быстрого финиша у него уже не останется. Тут-то я его…».

Ночью Гродзенчуку не спалось. То он видел, как Вишняк гуляет с сынишкой. Карапуз спрашивает: «Папа, а кто это — Гродзенчук?» — «Так, слабец один, — отвечает Вишняк. — Завтра я из него приготовлю свиную отбивную».

А то снился крутой спуск. Гродзенчук мчится вниз. И вдруг на полной скорости — хрясть! — лыжа пополам, а он — носом в сугроб.

Всегда вот так: когда непременно надо хорошенько выспаться, чтобы выйти на старт свежим, — именно тогда не спится.

«Целый год ни одного сна не видел. А тут словно подряд десяток кинофильмов прокрутили», — устало думал Гродзенчук, ворочаясь с боку на бок.

…Уктусские горы встретили лыжников неприветливо. Знаменитый — крупный, зернистый, как икра, «скользкий», самый что ни на есть «лыжный» — снег, которым издавна славятся, эти горы, за последние дни размок и лип к лыжам.

Правда, нынче утром на радость Гродзенчуку и другим гонщикам слегка подморозило. Влажный снег, как хороший пирог, прихватило тонкой хрустящей корочкой.

Лыжники повеселели.

А морозец все набирал и набирал силу.

На вершине горы, на плотно утоптанной, словно ее специально трамбовали, площадке, окруженной ровными красавицами соснами, трепетало меж двумя стволами кумачовое полотнище. Метровые буквы: «Старт».

Здесь Гродзенчук впервые увидел ленинградца. Вишняк был и похож на свои фотографии и не похож. Оказался он очень высоким. Крупный нос, обветренные скулы. И узкий рот. Такой узкий, словно ножом прорезанный.

«Злой, наверно», — подумал Гродзенчук.

На щеке у Вишняка белел шрам — небольшая аккуратная скобочка. Наверно, когда-то упал. Эта «скобочка», когда Вишняк говорил, то сжималась, то разжималась.

«А на снимках-то шрама не было, — с ехидцей подумал Гродзенчук. — Заретушировали, лакировщики».

Удивительным оказался у Вишняка голос: густой, утробный. Иногда в нем гудели басовые звуки такой глубины, как у хорошего певца.

— Да, снежок-то… Подкачал, — сказал Вишняк. — Вот в Инсбруке, для Олимпиады, снег привозили откуда-то на самосвалах. — Он засмеялся. — Правда! правда! Там вдруг грянула оттепель, и весь снег как слизнуло. И вот две тысячи солдат в огромных корзинах разносили снег по трассе. Между прочим, устроили отличную лыжню.

Он снова засмеялся. Гродзенчук знал, в той Олимпиаде Вишняк не участвовал. И было непонятно: сам он был в Инсбруке — болельщиком — или просто слышал эту историю от кого-то.

Гродзенчука так и подмывало спросить об этом, но он удержался.

На стартовой площадке суетился фотокорреспондент «Уральского рабочего». Разыскав Вишняка, корреспондент тотчас прицелился в него своим «Зорким». Но Вишняк, улыбаясь, растопырил пальцы и закрыл ими лицо, знаками показывая, что не хочет сниматься в одиночку. Он подошел к группе свердловчан и сфотографировался вместе с ними.

«Правильный чемпион! Не желает отрываться от масс!» — усмехнулся Гродзенчук.

Здесь, на площадке, вертелся и Костя, давний друг Гродзенчука. На лыжах Костя бегал не ахти как. Но любил лыжи беззаветно. А Гродзенчук для Кости был чем-то вроде всемогущего лыжного бога. И Костя был прямо-таки счастлив, когда этот бог давал ему понести свои лыжи после состязаний или поручал сменить сломанное кольцо на палке.

Костя все делал тщательно, предельно добросовестно.

Сейчас на площадке он был в черной кожанке, на лыжах.

Гродзенчук отвел его в сторонку.

— Следи за Вишняком. Понял? — строго повторил он свой наказ. — Только за Вишняком. На остальных — наплюй. Иначе собьешься…

Костя кивнул. Он вообще был неречист, этот Костя. Неречист и мрачноват.

Старт лыжникам давался с разрывом в тридцать секунд. Каждые полминуты с линии старта, словно с туго натянутой тетевы огромного лука стрела, срывался очередной гонщик. Он летел по склону, быстро уменьшаясь, и вскоре исчезал вдали.

Вот пускают уже десятого, семнадцатого, двадцать второго лыжника… Напряжение возрастает. Вот маленьким синим комочком скользнул с горы Демидов. Ринулся вниз Блюмкин.

Вот ушел тридцать третий, и на старт встал Вишняк. Как он спокоен! Да, опыт, огромный опыт за плечами чемпиона. Он и придает Вишняку уверенность. А эта неколебимая вера — уже половина победы. Мелькнул красный флажок и, сильно оттолкнувшись палками, ленинградец стремительно рванулся вниз.

Вскоре на старте уже нетерпеливо переминался Гродзенчук. Секунды тянулись медленно, они ползли, как ленивые упряжки быков по бескрайней степной дороге. Стартер скосил глаза на секундомер.

— Внимание!

И опять пауза. Она кажется бесконечной, хотя продолжается всего одну секунду. И наконец — сигнал!

Гродзенчук рванулся в погоню за чемпионом. Их теперь разделяли ровно две минуты. А к финишу надо хоть на секунду, но обязательно сократить просвет.

Идти было тяжело. Вся дистанция состояла из многочисленных спусков и подъемов. Гродзенчук летел все быстрее по склону, и вековые сосны сливались в сплошной частокол. Казалось, мчишься по узкому коридору, а по бокам тянутся высокие бесконечные стены.

Выигрывать время надо на подъемах. Гродзенчук старался не пропустить момент, когда скольжение лыж с горы замедлялось, и сразу начинал энергично работать палками.

Да, прав Павел Игнатьевич. Тренер любил повторять: «тягуны» на то и созданы, чтобы проверить, высок ли моральный уровень гонщика.

Тягуны — и слово-то какое! Так лыжники называют длинные, трудные подъемы. Действительно, «тягуны» — все жилы вытягивают.

Гродзенчук твердил себе: «Так. Потей! Потей!».

Но по-настоящему он еще не «выкладывался». Борьба только начинается. Надо беречь силы.

Первый отрезок пути он шел «вслепую», не зная своей скорости, не зная, насколько обогнал его Вишняк. Скорее бы кончился пятый километр. Там, в узкой лощинке, его встретит Костя, и сразу выяснится, как идти дальше.

И вот лощинка. Узкая и длинная, словно вырубленная меж крутобоких скал.

Еще издали Гродзенчук увидел черную кожанку Кости. Поверх кожанки, на груди, на длинном шнурке висел, как медальон, никелированный секундомер.

— Ровно! — сложив руки рупором, крикнул Костя.