Но вот спускается большой вертолет, и команда начинает вышвыривать здоровенные мешки, словно самые обыкновенные рюкзаки. Сперва он подумал, что это и вправду какой-то груз, и даже почти убедил себя… Все было бы хорошо, если бы не чавкающий звук, с каким они стукались о гудрон. Случайно один мешок развязался. И на какую-то долю секунды, прежде чем потерять сознание, Брайан осознал подлинный смысл слов „добро пожаловать во Вьетнам": ком кровавого изрубленного мяса, очертаниями напоминавший то, что когда-то было человеческим телом.

…Сейчас, пробираясь сквозь джунгли, Брайан сознательно гнал от себя любые мысли — этому учил его Транг. Шумит ли впереди река или нет, скоро ли они дойдут до нее или нет — какой смысл думать обо всем этом?

Если честно, то ничего, кроме шума дождя, он не слышал. Парень — кажется, его фамилия Джексон — больше не докучал вопросами, и ничто не прерывало монотонную барабанную дробь дождевых капель, как и шлепанья мокрых листьев, хлеставших по их полиэтиленовым накидкам. Должно быть, ветер разогнал тучи, потому что теперь Брайан, приглядевшись, смог разглядеть смутные очертания фигуры Матинского впереди ("Что, неужели рассвет? Господи, сделай так, чтобы он уже наступил!"). Под накидкой Матинского угадывался горб рюкзака; рядом со щекой торчала металлическая антенна радиопередатчика — со стороны казалось, что движется какое-то странное насекомое, похожее на человека-жука из „Метаморфозы" Кафки. Впереди Матинского их командир, лейтенант Грубер, а впереди него Брайан с трудом различил колышащуюся тростниковую тень. Это Транг Ли Дук, с поразительной грацией рассекающий густые заросли.

„Если где-то там появятся северные вьетнамцы, — проносится в голове у Брайана, — Транг наверняка заметит".

Транг, их проводник, не только прекрасно знает этот район джунглей, но и обладает зоркостью и реакцией леопарда. В возрасте четырнадцати лет его насильно заставили воевать на стороне вьетконговцев, так что к шестнадцати, когда ему удалось от них удрать, он знал, как можно услышать приближение врага, прижав ухо к положенной на землю маленькой плоской дощечке, или обнаружить ночью скрытую ловушку, не пользуясь фонарем, как бы рассекая окружающую темень с помощью простой былинки.

Кое-кто из парней у них во взводе, правда, не слишком доверял Трангу. „Азиат он и есть азиат", — были любимые слова Матинского. Однако не Матинский, а именно Транг с месяц назад, когда они вот так же были в разведке, спас Брайану шкуру. Их взвод продвигался по холмам над Тьен Сунг, и Брайан шел в цепи первым. Он совсем выдохся после того, как несколько часов кряду пытался держаться прямой линии на крутом склоне. К рассвету он готов был растянуться на рисовом поле, кишащем пиявками, — все что угодно, лишь бы хоть немного поспать.

К деревне они подошли, когда первые лучи солнца окрасили верхушки деревьев. Маленькая сонная деревушка, затерянная высоко среди холмов с рисовыми террасами, поднимающимися к ней словно ступени лестницы. Струйки дыма над тростниковыми хижинами, лежащие в грязи ленивые буйволы — настоящая мирная идиллия. Они долго наблюдали, прежде чем войти: никаких следов Вьетконга, одни старики, женщины и дети. Старуха готовила еду в большом котле. Ничего подозрительного. Когда они приблизились, старуха улыбнулась Брайану беззубой улыбкой и подала ему немного риса на банановом листе. Он протянул руку, чтобы взять его, когда Транг неожиданно схватил Брайана за плечо и оттолкнул в сторону. Через мгновение мощный взрыв всколыхнул землю в том месте, где только что стоял Брайан. Двоих парней, не успевших отпрыгнуть, разорвало на месте.

— Как ты узнал, что это была засада? — спросил потом Брайан у Транга.

Тот посмотрел на него своими узкими черными, почти без всякого выражения, глазами и ответил:

— Рис. Она варит такой большой котел для такая маленькая деревня.

Но сейчас боль, пронизывающая тело Брайана, мешала ему думать о Транге или о чем-нибудь еще, кроме собственных страданий. Ему хотелось надеть пару сухих носков ничуть не меньше, чем Джексону. В его ботинках хлюпало, словно там были не его ноги, а пара полусгнивших губок. Ноги к тому же еще и болели. Болели так, что ему делалось страшно при мысли, какие раны он увидит, когда наконец развяжет шнурки и сбросит эти проклятые башмаки.

А что он мог с этим поделать? От гниения в джунглях некуда деться, так же, как и от насекомых, пиявок и дождя. Господи, неужели этому никогда не будет конца? Грязь, казалось, с каждым новым шагом засасывает его все глубже и глубже.

Дальний шорох в кустах заставил его замедлить шаг и прислушаться. Может быть, журчание воды в реке? Трудно сказать. Скорее всего для реки слишком рано. Джексон — он шел сзади, говорил, сверяясь со своими бумажками, что до реки два, а может, еще целых три километра. Но это же было вроде с час назад?

— Вот было бы здорово заиметь телескоп, — услышал Брайан чей-то голос за своей спиной. — Говорят, с такой штуковиной можно увидеть, как змея писает в темноте за две мили от тебя.

Другой голос устало произнес:

— А мне бы домой, ребята.

Все замолчали. Осталось только шлепанье листьев, чавканье вытаскиваемых из грязи башмаков да слабое потрескивание в радиопередатчике у Матинского.

„Домой", — подумал Брайан. В голове сразу возник образ Розы, и его словно огнем обожгло. Казалось, пламя поднималось снизу и остановилось только в горле. Он увидел ее у себя в комнате общежития в Колумбии стоящей голышом на коленях. На полу валялись упавшие монеты. Он нагнулся, сгреб ее в охапку, и они занялись любовью там же на полу. Картина стояла перед его глазами так явственно, что он представлял все подробности, все оттенки своих переживаний — даже холодные кружки металла, впивавшиеся в тело. О, как жгло его тогда яростное тепло между ее длинными ногами, обвившимися вокруг его торса. „Не покидай меня, слышишь, Брай? Никогда…"

Но вот картина исчезла. Он снова в джунглях. По каске барабанит дождь, стекает с накидки. Шум воды в реке — не более чем шепот, отдающийся в висках. Слезы сами собой навернулись на глаза. Почему Розин образ вдруг померк? Почему он не мог еще немного о ней помечтать, пока их взвод не добрался до реки?

„Да брось, старик. Она давно тебя забыла!" — услышал он свой внутренний голос.

Нет, решил Брайан, нельзя этому верить. Он не имеет права. Не имеет, хотя писем от нее, надо признать, не было уже несколько месяцев. Она ведь вполне могла за это время кого-нибудь встретить. Нет, все-таки вряд ли. Это могло случиться с любой девушкой, но только не с его Розой. Правда, в наши дни случаются вещи и более непонятные. Здесь, в джунглях, он такого успел насмотреться, что раньше не приснилось бы и в диком сне. Так что сегодня Брайана уже ничем нельзя больше удивить.

„Диснейлендовский Запад". Так на жаргоне новобранцев именовался Вьетнам, или сокращенно — Нам. Говоря так, они имели в виду какую-то нереальную, выдуманную страну. Но сейчас Нам был даже слишком реален, слишком осязаем. Как еда, которую он сейчас проглотил и которая холодным и твердым грузом лежала в желудке и никак не желала перевариваться. И теперь уже дом, а не Вьетнам, казался „диснейлендовским Западом". Брайан с трудом мог вспомнить, что такое просто идти по тротуару, спать в кровати на чистых белых простынях или прожить весь день и ни разу не оглянуться, чтобы быть уверенным: в тебя никто не собирается всадить пулю.

Даже Роза теперь представлялась ему не вполне реальной. Ее образ если и являлся ему, то чаще всего по утрам, в те несколько сумеречных секунд, когда организм еще колеблется между сном и. бодрствованием. Находясь на этой ничейной полосе, он чувствовал у себя на щеке ее теплое дыхание, и ему казалось: сейчас он откроет глаза — и увидит спящую Розу. Увидит разметавшуюся по подушке гриву ее черных кудрей, золотистую кожу длинной руки на его животе. Но кто-нибудь из лежавших над ним переворачивался в своей койке или начинал барабанить по рифленой металлической стене барака, — и образ Розы испарялся подобно призрачному утреннему туману.