Она вышла из кухни, поднялась на второй этаж и, запрокинув голову, крикнула:

— Слевин!

Ответа не последовало.

Задыхаясь, Дженни быстро поднялась на третий этаж. Мама права, я совсем не в форме, подумала она. Мама все время твердит: «Ты совсем перестала следить за собой, Дженни. Преступление — с твоей внешностью так относиться к себе». В самом деле, вид у нее изможденный, усталый, кожа на лице нездорового желтоватого оттенка, брови разрослись, широкие смешливые губы стали сухими и коричневыми, она перестала их красить. А волосы! «Куда девались твои прекрасные волосы?» — причитала мать. А когда они были прекрасными — так, густая копна с пробивающейся сединой и выстриженной челкой. «Ты же была такая красивая», — говорила Перл, а Дженни смеялась. Ну и что хорошего это ей дало? Она с удовольствием думала, что изводит свою красоту, так сказать, расходует ее. От этой мысли она получала удовлетворение, как хозяйка, старательно опорожняющая банку с продуктом, который пришелся ей не по вкусу, — она никогда больше его не купит, но выбросить остатки рука не поднимается.

С трудом переводя дух, Дженни добралась до третьего этажа, отведенного старшим детям. Здесь, на чужой территории, воздух был спертый, как на старом чердаке.

— Слевин! — окликнула она и постучала в его комнату. — Иди ужинать, Слевин!

Она приоткрыла дверь, заглянула внутрь. Слевин лежал на неубранной кровати, прикрыв локтем глаза. Между поясом джинсов и краем майки виднелся рыхлый живот. Слевин был в наушниках, потому и не слышал ее. Она подошла и сняла с него наушники. Тихо зазвучала песенка «Мы с Бобби Макги» в исполнении Джанис Джоплин. Слевин заморгал, будто только что проснулся, и с удивлением посмотрел на нее.

— Ужинать пора, — сказала она.

— Я не хочу есть.

— Как «не хочу»? Это что за разговоры?

— Честно, Дженни, неохота вставать.

Но она уже стащила его с кровати и теперь ставила на ноги. Крупный мальчишка, почти с нее ростом и много тяжелее, но кожа до сих пор нежная, гладкая, точно у младенца. Упершись ладонями Слевину в поясницу, она подтолкнула его к двери.

— Ты единственный, кого мне приходится чуть ли не на руках тащить к столу, — сказала она. И пока они спускались по лестнице, напевала:

— Ну правда, Дженни, — сказал Слевин.

Они вошли на кухню. Джо, сложив руки над головой малышки, протрубил:

— Тра-ра-ра! Наконец-то он пожаловал!

Слевин тяжело вздохнул. Но остальные даже головы не подняли.

Усевшись за стол, Дженни с удовлетворением оглядела свой выводок. Пока все идет хорошо, подумала она, даже у старших, которые поначалу встретили ее опасливо и недружелюбно.

А в следующий миг ее охватила тревога: она вдруг поняла, что так будет всегда. Взвалила на себя всех этих детей, выправила их исковерканные жизни, медленно, но верно завоевала их доверие — и теперь совесть не позволит их бросить. Она увязла здесь навеки.

— Как хорошо, что мы живем дружно, — сказала она Джо.

— Просто замечательно, — откликнулся он, погладил ее по руке и попросил передать горчицу.

— Странно, школа всегда пахнет школой, — сказала Дженни учительнице Слевина. — Сколько ни добавляй новинок — аудиовизуальных пособий, микрокалькуляторов, — а школа по-прежнему пахнет книжным клеем, дешевой серой бумагой для черновиков по арифметике и еще чем-то… Знакомый запах. Я узнаю его, но никак не могу вспомнить, чем это пахнет.

— Садитесь, доктор Тулл, — предложила учительница.

— Пылью от батарей! — вспомнила Дженни.

— Как вы сказали?

— Вот чем еще пахнет школа.

— Я вызвала вас не случайно, — произнесла учительница, раскрывая лежащую перед ней папку.

Учительница была крохотного роста, явно моложе тридцати, бойкая, веснушчатая, в огромных роговых очках, под которыми прямо-таки исчезал ее остренький нос. Быстро же она усвоила командирский, не терпящий возражений тон, подумала Дженни.

— Я знаю, доктор Тулл, вы человек занятой, — сказала она, — но меня серьезно беспокоит Слевин, и я считаю необходимым поставить вас об этом в известность.

— Вот как? — Дженни решила, что будет лучше, если она тоже наденет очки, хотя захватила с собой только те, что для чтения. Она порылась в сумочке, на пол выпала розовая пластмассовая пустышка. Дженни сделала вид, будто не заметила этого.

— Слевин очень умный мальчик, — сказала учительница, неодобрительно уставившись на Дженни. — Способнее остальных моих учеников.

— Да, я согласна с вами.

— Но по английской грамматике, — сказала учительница, перелистывая бумаги, — у него «плохо». В лучшем случае он получит «посредственно» с минусом.

Дженни цокнула языком.

— По математике «удовлетворительно», по истории «посредственно», по физике и физкультуре… Он столько пропускал, что я наконец спросила, не прогуливает ли он. «Да», — откровенно сознался он. «Сколько же ты прогулял?» — спросила я. «Весь февраль», — ответил он.

Дженни рассмеялась. Учительница в недоумении посмотрела на нее. Дженни поправила очки и спросила:

— А вам не кажется, что это просто переходный возраст?

— Да ведь и у всех его одноклассников переходный возраст, — возразила учительница.

— Или… Не знаю, может быть, ему скучно. Вы же сами сказали, что он умный мальчик. Посмотрели бы вы на него дома. Вечно возится с какими-то механизмами, делает проводку для стерео… У него собственный магнитофон. Он купил его на свои, заработанные деньги. Какая-то потрясающая марка, не могу вспомнить, как точно она называется. Я вообще в этих делах профан. Когда Слевин завел разговор об очистителе для головки, я было решила, что речь идет о шампуне, а Слевин все эти хитроумные штуки знает как свои пять пальцев и…

— Наш директор, мистер Дэвис, считает, — перебила ее учительница, — что Слевин переживает трудности эмоционального характера, связанные с приспосабливанием к новой домашней обстановке.

— С каким таким приспосабливанием?

— Он говорит, что мать Слевина бросила его и мальчика сразу же перевезли в ваш дом, где ему пришлось привыкать к новой матери и сестре.

— Ах вот вы о чем… — Дженни махнула рукой.

— Мистер Дэвис считает, что Слевину, по всей вероятности, потребуется профессиональная помощь психиатра.

— Глупости! — сказала Дженни. — Подумаешь, небольшой период привыкания. С тех пор прошло уже добрых полгода. И вовсе не… Посмотрите на мою дочь! Ей тоже пришлось привыкать сразу к семерым. И она ни разу не пожаловалась. Ничего страшного, мы справляемся! Кстати, недавно мой муж говорил, что следует подумать о новых детях. По его мнению, у нас должен быть хотя бы один общий ребенок, но я пока что не могу решиться. Как-никак мне уже тридцать шесть, и вряд ли разумно…

— Мистер Дэвис считает…

— …хотя если для него это так важно, то мне все равно…

— Все равно! — возмутилась учительница. — А как же насчет демографического взрыва?

— Что? Вы меня сбили… А я хотела вот что сказать, — продолжала Дженни, — нечего сваливать на разводы, притирания, плохих родителей и тому подобное. Всякий человек творец своего счастья, согласны? В жизни надо преодолевать трудности. Нельзя опускать руки перед неудачами. Все это я объясню Слевину. Поговорю с ним сегодня же вечером. Уверена, он исправит свои отметки.

Она нагнулась, подняла с полу пустышку, попрощалась с учительницей и ушла.

В кабинете Дженни на стене висела лакированная деревянная доска с надписью: ДОКТОР ТУЛЛ НЕ ИГРУШКА. Эту доску сделал для нее Джо в своей домашней мастерской. Его злили синяки и царапины, которые изо дня в день оставались у Дженни после возни с ее маленькими пациентами.

— Заставь их хоть немного тебя уважать, — говорил он. — Надо держаться с достоинством.

Но доска, в сущности, потерялась среди фотографий пациентов (на пляжах, на качелях, голышом на одеяле в фотостудии или у пирога с зажженными свечами), а также их автопортретов, сделанных цветными карандашами. Вдобавок большинство пациентов еще не умели читать.